========== Месть и традиции (ж/м) ==========
Комментарий к Месть и традиции (ж/м)
Описание:
— Моей страны больше нет. Мои земляки в рабстве, и бежать мне некуда, но умирать не хочется. Я всего лишь собираюсь сделать с тобой то же, что твое племя сделало с моим — поиметь.
Сольвейг пыталась не замечать своего отражения в зеркале. Из-за скудного освещения на ее обнаженном теле извивались тени, делая его пугающим. Хотя лицу это пошло на пользу: щеки и губы уже не казались пухлыми, а большие черные глаза угрожающе сверкали. Наконец, она напоминала воина, пусть и издали, но волосы… нет, было трудно видеть, как полумрак исказил их ярко-рыжий, почти оранжевый цвет.
Страну наполняли иноземные рабы, чья кровь портила расу хозяев несколько поколений кряду. Многим викнаторцам приходилось использовать краску или магию, чтобы добиться такого же «цвета ярости», как его называли. А у Сольвейг он был естественным, что подчеркивало ее благородное происхождение: сейчас не отличишь, где викнаторец, а где раб, которому посчастливилось обрести свободу.
Поэтому она предпочитала рассматривать отражение каменных блоков, составляющих комнату. Вдоль стен стояли квадратные столбики высотой около полутора метров. Каждый поддерживал блестящую круглую миску, где горел огонь. Он заставлял поблескивать напольную мозаику и мечи, висевшие на стенах. Послышался звонкий лязг, и в овальном зеркале показалась юная рабыня. Ее фигуру скрывала одежда из прямоугольного куска мешковины, скрепленного по бокам и с вырезом для головы. Она достигала пола и скрывала кандалы на ногах.
— Подними руки, — попросила рабыня, расправляя белую ночную сорочку, которую держала в руках.
Надев ее на хозяйку, она стала ходить кругами и что-то поправлять.
— Оставь, без толку, — буркнула Сольвейг и сделала шаг вперед.
При этом воздушная ткань колыхалась вокруг нее, словно пар. Обнаженными оставались только руки и шея, всё остальное исчезло в бесформенных складках, и девушка показалась себе хрупкой. С лица исчезли тени, возвращая ему природную миловидность.
— Не бойся, ты очень красивая, — сказала рабыня, угадав настроение хозяйки.
— Чего тут бояться?
Сольвейг усмехнулась и еще раз окинула себя взглядом: возможно, она действительно выглядит красивой, а не слабой? Обычно она с завистью смотрела на тела других воительниц, при этом ненавидя собственные руки, ноги, живот и всё остальное. Они были тонкими, с едва заметным рельефом мышц, которые не увеличивались, что бы девушка ни предпринимала. Зато всё, что она ела, моментально откладывалось в щеках.
— Ты понравишься ему. — Рабыня улыбнулась и отошла.
— Да какая разница, понравлюсь или нет. Это на один раз.
Сольвейг старалась быть язвительной, но голос дрогнул, что удивило ее. Страх? Откуда? Ведь это всего лишь мужчина, чего там бояться?
— Какая разница? — Рабыня появилась за спиной с гребнем в руках. — Мне кажется, любая хочет выглядеть красивой. Ведь это не учитель боевых искусств и не раб, с которыми ты тренируешься. Этот будет прикасаться к тебе так, как никто не смел.
Сольвейг вздрогнула, когда ощутила касание чужих рук. Они скользнули по талии и замерли на бедрах, а ухо согрело теплое дыхание:
— Он обнимет тебя, разденет. Будет ласкать… Как я когда-то.
По спине побежали мурашки и собрались в животе. Девушка на мгновение забылась, но вид шальной искры в глазах рабыни заставил очнуться.
— Смотрю, ты не понаслышке знаешь. — Она нахмурилась и толкнула ее.
— Я вещь в мире, где не существует женской чести, — бесстрастно заметила рабыня, принимаясь расчесывать волосы хозяйки.
Внутри Сольвейг вспыхнуло пламя, она резко повернулась и схватила негодяйку за руку:
— Тебе позволено чуть больше лишь потому, что мы выросли вместе! — шипела она, глядя в испуганные глаза напротив. — Цени то, что есть, и не смей даже думать плохо о Викнаторе! Мы, по крайней мере, способны защитить себя, не то что твои жалкие земляки.
Девушка дождалась, пока рабыня смиренно опустит взгляд, и отступила. Обижать никого не хотелось, просто эта дуреха частенько забывалась, и приходилось указывать на ее место. А как иначе? Доброту люди не ценят, смерть расценивают как честь или избавление, так пусть дрожат от страха, раз другого не понимают.
К тому же Сольвейг пыталась скрыть волнение: то ли рабыня ее накрутила, то ли пугала неизвестность, но сердце билось быстрее с каждой минутой. Она всё знала о плотской близости: из этого не делали тайну, а девственность не считали ценностью. Однако ее полагалось хранить до конца обучения искусству воина, тогда заканчивались игры, девочка становилась женщиной, а ритуальная близость закрепляла это.
— Я видела его, — боязливо сказала рабыня, — твоего мужчину.
— Думаешь, мне это интересно? — огрызнулась Сольвейг, изучая лицо девушки.
Та хитро улыбалась — значит, он красив? Или это насмешка? Нет, не насмешка, мать не выбрала бы для такой роли кого попало. Первый мужчина воительницы и сам должен быть воином. Здоровым и отважным, чтобы передать силу ее чреву, и из него появлялись бы такие же сильные защитники Викнатора. Пусть зачатые и не от него.
— Уверена, что должно быть интересно.
— С чего это? Я даже смотреть на него не собираюсь. Он сделает свое дело и навсегда исчезнет из моей жизни.
Сольвейг захотелось как следует ударить рабыню, чтобы заткнуть поток сантиментов. Еще не хватало переживать из-за какого-то раба, которому на роду написано сгинуть в шахтах или под копытами викнаторской кавалерии.
Считалось, что воительница отнимает у своего первого мужчины жизненные силы, поэтому для ритуала использовались пленники — вражеские солдаты, сломленные, но еще крепкие. Эта часть не нравилась Сольвейг, но что поделать? Все проходили через это, к тому же ей отчаянно хотелось близости. После сегодняшней ночи уже ничто не помешает ей завести любовника и удовлетворить желание, копившееся годами.
— Ай! — Рабыня дернула ее за волосы. — Дуреха.
Девушка мотнула головой и уничтожила все труды: и так пойдет.
— Хватит, зови его. Только убедись, что не воняет.
Она знала, что этого подготовили как следует, но нервозность требовала выхода. Как только рабыня вышла из комнаты, Сольвейг огляделась, размышляя, как его встретить. Обычно пленников она запугивала, чтоб и не думали упрямиться, но кнут будет выглядеть нелепо из-за ночной сорочки. Она засомневалась, правильно ли выбрала наряд, но переодеваться было поздно. Возможно, стоит встать рядом с окном: на улице свистел ветер и трепал шторы, наверняка и сорочка будет развеваться. Или лечь в постель… Боги, о чем она думает? Да плевать на всё.
Сольвейг сделала глубокий вдох, но как только за дверью послышался лязг кандалов, она бросилась вперед. Сорочка запуталась в ногах, и девушка споткнулась, но устояла, уперевшись ладонями в пол. Шепча ругательства, она запрыгнула на кровать.
Вместо одеяла ее покрывала темно-бурая шкура ктара — существа, похожего на медведя, но умнее и в разы больше. Справа располагался вытянутый камин. Дрова в нем трещали, а пламя отбрасывало длинные тени. Казалось, что и вошедший мужчина был их частью. Сольвейг видела только черный силуэт, на который иногда попадал свет. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять, как сильно мать заботится о будущих внуках — раб был просто… огромным.
Высокий и мускулистый, он медленно шагал к ней, а кандалы на ногах выглядели нелепо, словно ошейник на змее. Постепенно удалось рассмотреть черные волнистые волосы, достигающие груди. Она была до того широкой и выпуклой, что становилось страшно. На плечах и руках виднелись угловатые узоры татуировок, а нижнюю часть лица закрывала короткая борода. Она не скрывала усмешку, а вздернутый подбородок был под стать гордому блеску в темных глазах.
Сольвейг ждала, рассматривая его торс и волоски внизу живота, исчезающие под грубой тканью штанов. Она старалась выглядеть надменной, но под этой маской скрывалась тревога: она часто видела таких громил, тренировалась с ними, однако еще ни один из них не приходил в ее спальню, намереваясь…
— Вижу, манерам тебя не научили, — сказала девушка, мысленно радуясь, что голос прозвучал спокойно.
В ответ раб усмехнулся и покачал головой:
— Как-то странно кланяться той, что скоро будет пищать подо мной, умоляя не останавливаться.
Сольвейг поперхнулась воздухом и закашляла. Мужчину это позабавило, и он улыбнулся.
— Застеснялась? А мне сказали, что здесь будет гордая викнаторская воительница.
Его глаза выражали презрение, а речь была тягучей, словно он пытался петь.
«Это атанирский акцент, да и солнце еще не окрасило белую кожу этого негодяя, — подумала девушка и свесилась с кровати, — прости, мама, но твои внуки не будут такими гадкими».
Атанир захватили совсем недавно. Видимо, его солдаты еще не усвоили, кто теперь главный, и Сольвейг достала из-под кровати длинный кнут.
— Смейся, пока можешь, — бросила она и встала на ноги, — сейчас я преподам тебе урок хороших манер.
Раб расхохотался и даже запрокинул голову.
— «Преподам тебе урок». Девочка, что за показные фразы?
— Мерзкий выродок!
Она взмахнула кнутом, намереваясь ударить прямо по наглой морде, но мужчина ловко отступил и поднял руку. Кнут обмотался вокруг ладони, а он оскалился. Сольвейг не обманывалась на счет своей силы и швырнула рукоятку в раба. Она угодила прямо в нос и заставила его отвернуться. Девушка бросилась вперед и уже собиралась ударить раба, но он оказался проворнее и схватил ее за запястья.
— Ты злишься, поэтому не победишь, — пропел мужчина и сгреб в кулак волосы Сольвейг.
Он прижал ее к себе и заставил поднять голову. Одного прикосновения к стальным мышцам хватило, чтобы девушка раскаялась в своей несдержанности. Такой не выпустит, и она начала колотить его ногой, но до паха не доставала. Подбородок уткнулся в волосатую грудь, а сверху довлел насмешливый взгляд.
Сольвейг пыталась успокоиться, но кровь кипела в венах. Она боялась и подбадривала себя гортанным рыком при каждой попытке вырваться, но всё без толку. Неожиданно раб отпустил ее руку и схватил за горло. Толстые пальцы больно давили на кожу, но дыхания не затрудняли. Пока. Девушка застыла, стараясь что-нибудь придумать. Неизбежно всё сводилась к тому, что мужчина ломал ее шею, поэтому она обмякла, надеясь выждать момент и вцепиться в его глаза.
Ярость Сольвейг отступала, на ее место приходили рассудительность и страх. Отчего-то ей казалось, что мужчина не глуп и понимает, что в кандалах далеко не уйдет. За окном была пропасть, в коридоре стояла охрана — ему не сбежать, тогда зачем потребовалось дерзить ей? Неужели он хочет отомстить за свой народ?
— Ну давай, что тянуть? — сказала девушка.
— Думаешь, мне нужна твоя смерть? — Раб вскинул брови, и на высоком лбу образовались складочки.
— Что же тогда?
Он ухмыльнулся, и глаза заблестели еще ярче. Но в них погасла насмешка, уступив чему-то иному… словно голодный увидел кусок мяса.
— Моей страны больше нет. Мои земляки в рабстве, и бежать мне некуда, но умирать не хочется. Я всего лишь собираюсь сделать с тобой то же, что твое племя сделало с моим — поиметь.
— Как ты смеешь?!..
Девушка рванула назад, но застыла, когда раб положил ее ладонь между своих ног. Плотная ткань не скрывала мягкого холмика, который постепенно твердел, становился продолговатым. В первые мгновения ее охватила ярость, но где-то внутри зарождались новые ощущения. Неясные, но пленительные.
Мужчина водил ее рукой вверх-вниз и громко дышал. Сердце Сольвейг забилось быстрее, внизу живота стало тепло, и пальцы задвигались сами собой. Казалось, что она гладила камень — настолько крепким был его член, уже нахально выпирающий из штанов. В голове еще оставались мысли о неверности происходящего, ведь это ему должно ублажать ее. Девушка цеплялась за остатки гордости, но ей так нравилось касаться раба, что на борьбу не оставалось сил.
Стало жарко, когда он застонал и обнял ее. Сольвейг тут же отдернула руку, пытаясь изобразить непокорность, хотя внутри нее всё трепетало.
— Какой у тебя сладкий рот, — выдохнул раб и хищно облизнулся, — жаль, что в нем полно острых зубов.
Девушка заворожено рассматривала розовый кончик языка и не могла вырваться из плена навеянных им образов.
— Надеешься, что я встану перед тобой на колени, — она призвала всё свое высокомерие, но голос прозвучал томно.
Он ничего не сказал, лишь снова ухмыльнулся и принялся бесцеремонно лапать Сольвейг. Она опешила от такой наглости, но возразить не могла: большие горячие ладони с силой прижимались к ее спине, стискивали ягодицы, гладили бедра… слишком приятно, чтобы останавливаться. В живот упирался возбужденный член, как раз туда, где сладко дергались мышцы. Воздуха не хватало, девушка втягивала его через рот и стыдилась своей реакции — не подобает воительнице так быстро сдаваться какому-то нахалу. Но как это остановить?
Она чувствовала уязвимость рядом с этим большим телом, чувствовала беспомощность в крепких руках. И это ей нравилось так сильно, что между ног стало влажно. В порыве страсти она обняла раба, скользя пальцами по изгибам спины и прямому позвоночнику. Незаметно руки оказались на жестких ягодицах, но Сольвейг не успела ими насладиться:
— Ты уже на коленях, — хрипло сказал мужчина и опустил ладонь на ее грудь.
Он стал сжимать небольшой холмик, торопливо и чуть грубо. Девушка ловила малейшие движения и громко вздыхала, когда пальцы стискивали сосок, крутили его и слегка оттягивали. У нее не осталось ни мыслей, ни гордости, только желание пульсировало в лоне, заставляло извиваться и тереться о раба. Его горький резкий запах сперва отталкивал, но чем дольше Сольвейг вдыхала его, тем больше пьянела.
Она не возражала, когда атанирианец приподнял ее над полом, и воспользовалась моментом, чтобы огладить его плечи. Внезапно он отбросил девушку, и она упала на мягкую шкуру ктара. Опомниться не удалось: ее схватили за ноги и подтащили к краю кровати. Еще мгновение, и Сольвейг перевернули на живот, а в комнате раздался звук рвущейся ткани.
Мужчина заставил ее встать на колени и рывками стянул порванную ночную сорочку. Его волосы и соски коснулись обнаженной кожи, вызвав новые спазмы. Груди снова оказались в плену грубых ладоней, но одна из них вскоре исчезла.
Раб хрипло дышал на ухо Сальвейг. Она чувствовала, как он снимает штаны, и, кажется, бубнит что-то на своем языке. Неразборчивые звуки сменились шипением, и между ягодиц девушки лег горячий член. Она закусила губу и стала двигать бедрами, чтобы это шипение, это прерывистое дыхание за спиной не прекращались.
Какое-то время мужчина подавался ей навстречу, уже ритмично лаская грудь. Сольвейг растворилась в этих простых манипуляциях, и вдруг ее с силой толкнули. Она оказалась на четвереньках и вскрикнула, когда на ягодицы обрушилось несколько шлепков. Раб не церемонился, и кожа вспыхнула, словно ошпаренная. Но боль стремительно отступала, принося ни с чем не сравнимое облегчение.
Слушая звонкое эхо, девушка пыталась разобраться в ощущениях. Их было так много, что она терялась и не сразу догадалась, что раздвинуло мокрые складочки между ее ног. Сольвейг боязливо затаила дыхание, но от тревоги не осталось и следа, как только головка члена скользнула вперед и задела чувствительный бугорок. Вспышка удовольствия отозвалась во всем теле, но быстро погасла. За ней последовала еще одна, еще и еще…
Девушка приоткрыла рот и тихонько стонала. Она шире расставила ноги и не обратила внимания на смешок раба, который двигался издевательски медленно. Скоро его член и вовсе замер, а через мгновение Сольвейг дернулась вперед и замычала в шкуру. Внутри ее будто горел, пульсировал огонь, она хотела отстраниться, но атанирианец не позволил. Он крепко держал ее за бедра и не двигался, чем вызвал ненависть: пусть оставит свою жалость тем, кому она нужна!
Сольвейг собрала волю в кулак и попыталась расслабиться. Боль стала почти невыносимой, но она не могла показать этому рабу, как уязвима сейчас. Видимо, он и сам это понимал, оттого и медлил, но природа брала свое. Девушка поняла это по дрожащим ладоням, которые гладили ее спину.