========== Глава 1 ==========
Отец Чарльз знает.
Если вы приходите к нему, неважно — для исповеди или светской беседы за чашечкой кофе, он каким-то образом всегда знает, что вас беспокоит. Даже раньше, чем вы это озвучите. Иногда он знает это еще до того момента, когда вы сами это осознаете. Не существует секретов настолько постыдных, боли настолько глубокой, чтобы отец Чарльз не мог бы понять. И когда он говорит, глядя на вас своими глубокими синими глазами, вы действительно чувствуете, как сильно он хочет, чтобы вы справились, как важно для него, чтобы вы придерживались веры и поступали правильно.
Как и любой другой молодой священник, занимающий низший сан в большой церкви, он служил только ранние утренние мессы. Но вскоре они стали посещаться лучше, чем когда бы то ни было за очень долгое время. Он выполнял ту же изнурительную благотворительную работу, что и его коллеги, но привносил с собой ощущение энергии и цели, которое передавалось и остальным. Волонтеры возвращались раз за разом, приводя с собой друзей. Нуждающиеся находили свои визиты в столовую или приют не такими как раньше и странно воодушевляющими. Все, что они получали от отца Чарльза, было даром, преподнесенным с радостью, как от друга.
Он вырос недалеко от города, и были те, кто знал, что отец Чарльз на самом деле был единственным сыном в очень состоятельной семье. Некоторые даже видели их великолепный особняк в Уэстчестере. Они сравнивали его с двухкомнатными епархиальными апартаментами, в которых отец Чарльз жил сейчас, дешевыми и потрепанными, и говорили, что это человек, чей обет скромности действительно искренний. Единственным свидетельством его унаследованного богатства была сестра, молодая и хорошенькая модница, которая увозила его раз в месяц в дорогой ресторан. Те несколько хороших шерстяных свитеров, которые носил отец Чарльз, были ее рождественскими подарками. Единственными, которые он принимал.
Слухи начали распространяться еще в семинарии, но теперь это было нечто большее, чем просто слухи. Некоторые говорили, что Бог благословил отца Чарльза способностями большими, чем у обычных смертных. Кое-кто даже задавался вопросом, не совершит ли он нечто великое, за что будет в свое время причислен к лику святых.
Отец Чарльз знает, что он благословлен. Только Бог мог дать ему этот дар — видеть человеческие души, утешать и наставлять.
Но он также знает, что он не святой.
***
Священники исповедовались чаще, чем большинство людей.
— Я борюсь, — прошептал Чарльз в сетчатое окошко. Он прекрасно знал, что это отец Джером там, тот самый, который слушает игры «Нью-Йорк Янкиз» по ректорскому радио. Но окошко позволяло создать иллюзию анонимности. Эта иллюзия помогала более ясно понять, что тот, кто слушает наиболее внимательно, это Бог. — Насколько бы сильной не была моя вера в мое призвание, есть пути, которых я не достоин. Почему Бог позвал меня, но до сих пор не дал мне…
Он замялся, и отец Джером спросил:
— Что ты чувствуешь не было дано тебе?
Тот, кто слушает наиболее внимательно, это Бог. Чарльз глубоко вдохнул.
— Харизма целомудрия.
На мгновение воцарилась тишина. Боль разочарования прозвучала в голосе отца Джерома, когда он заговорил:
— Ты нарушил свой обет?
— Нет, отче. Я боролся, и я был сильным, но это… это все тело. Это не то, что я чувствую сердцем, — Чарльз плотнее прижал ладони друг к другу. — Целомудрие — это дар Святого Духа, но он никогда не был дарован мне. Почему он благословил меня этим призванием, но до сих пор оставляет меня таким уязвимым? Я знаю, это борьба, и она не должна быть легкой, но на протяжении всего обучения я верил, что священная благодать изменит меня.
Он вспомнил себя в семинарии — молодой мужчина, лежащий на кровати в темноте, пытающийся игнорировать желания своего тела и те картинки, которые рисовало его воображение. В то время он пытался понять черный юмор в старой шутке о том, что целибат не так уж плох спустя первые десять лет. Чарльз был настолько набожным, настолько искренним, что воздерживался даже от мастурбации, расценивая ее как поражение.
Все это время он терпел, все это время, и теперь…
Отец Джером сказал:
— Мы не должны ждать, что священная благодать защитит нас от всех искушений. Многие из нас борются против похоти.
Чарльз прикрыл глаза. Похоть не была его врагом — о, она насмехалась над ним, дразнила его, затмевала собой дневной свет, высвечивая его мечты, но он бы никогда не нарушил свой обет только из-за похоти.
Еще в семинарии он научился защищаться от похоти. Но не от любви.
***
Шестью месяцами ранее.
Зима. Серая и холодная. Воспоминания о Рождестве уже потускнели в памяти, а весна все еще кажется такой далекой. Первый день новой работы. Чарльз стоял в маленьком потрепанном офисе, не слишком отличающимся от его собственного, сохраняя на лице улыбку, несмотря на крики.
— Да, правление дало согласие, — говорит Эрик Леншерр, директор офиса социальной помощи иммигрантам. — Без финансовой поддержки мы не сможем продолжать работу. Так что я понимаю, что это необходимо, — выдвижной ящик захлопнулся, стопки бумаг задрожали. — Но я клянусь вам, отче, если я услышу хотя бы одно слово от вас или ваших волонтеров об Иисусе или Евангелие, если вы попытаетесь использовать положение, в котором оказались эти люди, как предлог, чтобы обратить их…
— Я даю вам слово, — Чарльз отвечает настолько тихо, что Эрик моментально успокаивается. Он выглядит так, будто только увидел Чарльза. — Ни один человек из моего прихода не пришел сюда с целью проповедовать. Если беженцы-католики будут нуждаться в духовных консультациях — я готов предоставить их. Во всех остальных случаях — исключительно свободные руки для помощи.
Это же обещание было дано католической епархии и являлось одной из причин, почему было так сложно получить разрешение работать с офисом социальной помощи.
Тонкие губы Эрика растянулись в выражении, слишком кривом, чтобы быть улыбкой.
— В таком случае вы готовы к тому, чтобы драить кухню.
Отмывать грязную плитку руками, стоя на коленях, чувствуя, как металлическая стружка врезается в кончики пальцев. Ощущать молчаливое присутствие Эрика. Помогать отсортировать файлы по разным языкам, обнаруживая, что они с Эриком оба знают минимум три из них. Находить волонтеров для помощи в поиске жилья и репетиторов для детей, переводе юридических документов.
Яростная преданность Эрика своему делу. Он всегда в офисе еще до того, как Чарльз приезжает утром. И он все еще в офисе, как бы поздно Чарльз не уходил вечером. Первый взгляд на чернильные цифры на запястье Эрика. Сочувствие, которое вонзается в Чарльза остро, подобно стреле, пронзившей Святую Терезу. Документ, раскрывающий прошлое Эрика — жена и дочь мертвы. Чарльз может различить их фигуры в тенях, падающих на Эрика. Его злость такая огромная и темная, что почти скрывает собой хорошего человека. Почти, но не совсем.
Иммигранты были в основном из стран Восточного блока — по всей видимости, организация Леншерра возникла из инициативы помочь советским евреям — но время от времени приезжали и другие. Чарльз открыл в себе талант преподавания английского как второго языка. Он каким-то образом знал — просто знал — какое слово или понятие ищут его ученики. С ним они быстрее схватывали смысл, находили правильные термины в своей памяти. В те моменты Чарльзу казалось, что верный путь снова зовет его.
Эрик всегда наблюдает. Сначала настороженно, остерегаясь еще одного предательства, которых в его жизни и так уже было слишком много. Затем со скупым одобрением. Затем с более полным одобрением, которое включает нечто большее, чем просто присутствие Чарльза. Случайный обмен шутками. Ланч в кошерном кафе в конце улицы. Игра в баскетбол один на один, которую Чарльз проигрывает с разгромным счетом. Прогулки в центральном парке. Откровения. Аргументы. Общая любовь к шахматам.
Послеобеденные шахматы в парке.
Вечерние шахматы в квартире Эрика.
Теперь над городом лето, теплое и туманное. Они с Эриком, неразлучные друзья, идут бок о бок по парку. Искушение трепещет где-то глубоко внутри, становится сильнее с каждым вздохом, разрастается внутри Чарльза, пока он не начинает чувствовать, что оно вот-вот расколет его пополам.
***
— Уедешь на некоторое время, — говорит отец Джером.
Они больше не в исповедальне. Теперь они сидят на кухне, едят те же обычные кукурузные хлопья, что и всегда по утрам. «Янкиз» сегодня не играют, так что в ограниченном пространстве маленькой комнаты не на что отвлечься.
— Сменишь обстановку, — отцу Джерому явно нравится его идея. — Это не перевод — ты делаешь так много тут…
Чарльз подавил волну страха от мысли об окончательном переезде. Затем задумался, не значит ли этот страх, что именно это он и должен сделать.
— Скорее отпуск. Проведешь какое-то время в Риме. Ты должен быть среди наших наблюдателей на Втором Ватиканском соборе.
Это уникальная возможность. Ученый-теолог внутри Чарльза, тот самый, который ночами штудировал древние тексты в семинарии и все еще хотел стать профессором, потрясен. Он будет всего лишь одним из множества голосов там, но это невероятно быть даже шепотом среди тех, кто может пересмотреть литургию!
Покинуть Нью-Йорк на год или даже три…
Как он мог подумать о том, чтобы даже начать сомневаться, стоит ли принять ту честь, которую отец Джером оказал ему? Тем не менее он сомневался.
Отец Джером выглядел очень довольным своим планом.
— Разумеется, не в моей компетенции принимать такие решения, но я поговорю с монсеньором. Посмотрим, что можно сделать.
Самоконтроль,— говорит себе Чарльз. — Самопознание.
— Это… исключительная честь для меня… но она не должна быть оказана мне из-за моей слабости.
— Ты неправильно понял, — морщинистое лицо отца Джерома расплылось в улыбке. — Ты нужен нам, отец Чарльз. Все, что эта церковь может сделать, чтобы удержать тебя, должно быть сделано. И твой голос — один из тех, которые я хотел бы, чтобы были услышаны в Риме.
— Вы слишком хорошо думаете обо мне.
Отец Джером медленно покачал головой.
— Нет, я так не считаю.
Было ужасно испытывать такое доверие, даже от своего исповедника. Особенно от него.
Потому что Чарльз признался на исповеди, что влюблен. Но не сказал в кого.
***
Конечно, он давно понял это о себе. Девушки никогда не привлекали его взгляд так, как должны были по рассказам взрослых. А вот парни привлекали, и Чарльз впитал мысли о том, что это постыдно, задолго до того, как узнал, что это такое.
Теперь он осознавал, что огромный стыд был частью, сыгравшей свою роль в его решении стать священником.
Несмотря на все доказательства, что он был благословлен, на всю необычайную симпатию от заверений в своей одаренности от коллег, его призвание в первую очередь оформилось из прозаичной мысли о том, что он никогда не женится. Жена должна быть любима своим мужем — и телом, и душой. Если он не может дать этого женщине, значит он никогда не сможет справедливо принять на себя обязательства супружества. Ему было больно от мысли, что он никогда не будет иметь детей… до сих пор больно… но такова была цена честной жизни. Только осознав это, он решил, что станет священником.
Это решение казалось таким правильным. Предназначением свыше. Других парней, которые не приставали к девушкам, жестоко дразнили. Но не Чарльза. Конечно, дети в школе считали его безнадежно занудным и немного странным, но его набожность вызывала некоторое уважение. Те, кто чувствовал себя отверженным и одиноким, иногда доверялись ему, потому что он производил впечатление надежного человека. Это уменьшало одиночество самого Чарльза.
Семинария стала первым местом, в котором он напрямую столкнулся с тем, что чувствует по отношению к другим мужчинам. Они жили вместе, спали в одной комнате. Ходили слухи про разные дружеские связи — слишком интимные, слишком скрытные. Тогда к Чарльзу пришло понимание того, что сексуальные отношения между двумя мужчинами возможны. Он даже решил, что его собственная теология не требует осуждать то, что является большим, чем просто физическое удовольствие. Очевидно же, что самая маленькая и мелочная ненависть — куда больший грех, чем самая неправильная любовь.
Тем не менее он никогда не позволял себе ничего такого, за исключением редких бессловесных увлечений. Чарльз поклялся служить Господу. Он поклялся соблюдать целибат. Ибо, несмотря на то, что изначально он выбрал этот путь как укрытие, он был преисполнен решимости пройти по нему истинно. Обещание, данное Богу, не должно быть нарушено.
И все же этот путь привел его к Эрику.
***
— Мат в три хода.
Чарльз уже знал это, когда Эрик двигал свою королеву по доске.
— Ты слишком хорош для меня.
— Вряд ли, учитывая, что ты выиграл последние две партии.
Поздняя пятничная ночь (суббота была единственным днем недели, когда Чарльз не служил утреннюю мессу). Они в квартире Эрика. Обстановка в ней поистине спартанская, но все еще роскошная по сравнению с убогими комнатами Чарльза с их древней потрепанной мебелью и изъеденным молью одеялом. Каждый допивал по второму пиву. Вначале Эрик дразнил его за готовность выпить, пока Чарльз не отметил, что он перепутал римских католиков с южными баптистами. Они сидели за столом Эрика, рядом с кондиционером, дребезжавшим в оконной раме. Из окна доносился гул проезжающих машин и иногда долетали обрывки музыки.
Эрик был одет просто, но по сравнению с Чарльзом он выглядел почти изысканно. На нем была белая хлопковая футболка, подчеркивавшая его отличную физическую форму, простые брюки цвета хаки обтягивали бедра. Тем временем Чарльз был в дешевых черных брюках и рубашке с коротким рукавом, которые он носил всегда. Его шею обхватывал белый воротник, который он носил постоянно последние несколько лет и думал, что перестал замечать его жесткость. До недавнего времени.
Возвращаясь в своих воспоминаниях к зиме, он отметил, что надевал подаренные Рейвен замечательные свитера каждый раз, когда шел в офис социальной помощи иммигрантам. Тщеславие.
Эрик поднес холодную бутылку пива к своему лицу и ненадолго прижал к щеке. Чарльзу тоже захотелось ощутить это простое прохладное прикосновение.
— Это удивительно, что в такую жару мы оба соображаем достаточно ясно для игры, — его улыбка была яркой в полуосвещенной комнате. — Возможно, нам лучше сделать паузу до осени.
Осень. Чарльз задумался, стоит ли сказать, и в этот же момент понял, что просто обязан.
— Осенью я, возможно, уеду в Рим.
— Рим? — Эрик поднял бровь. — Святая святых! Это должно быть честь для тебя. Что-то вроде конференции или лекции?
Второй Ватиканский собор, очевидно, мог считаться «конференцией» или чем-то вроде. Но Чарльз знал, о чем на самом деле спрашивает Эрик.
— Это больше, чем просто поездка. Я буду на долгосрочном назначении. Не постоянном, но… может быть год. Может быть больше.
Эрик дернул головой, будто внезапно попытался скрыть свою реакцию.
— О. Я…я и не думал.
Их взгляды встретились, но лишь на мгновение. Ножки стула проскрежетал по полу, Эрик встал и отошел к окну. Он смотрел на темную улицу, возможно, в поисках того самообладания, за которое боролся Чарльз.
До этого момента Чарльз не был уверен. Он предполагал — надеялся, если быть честным с собой — но не знал наверняка. Той вполне реальной любви, которую Эрик до сих пор чувствовал к Магде, было достаточно, чтобы затуманить восприятие Чарльза. Когда он посмотрел через комнату на Эрика, его сердце должно было разбиться за них обоих, но вместо этого он почувствовал безумную, безрассудную радость.
Слишком эгоистичную радость. Он осознавал это.
Чарльз тоже встал.
— Это к лучшему. Ты ведь понимаешь, не так ли?
Эрик в ответ лишь пожал плечами.
— Какое-то время вдали отсюда — немного ясности…, — Чарльз пытался найти нужные слова, затем понял, что они не придут, потому что он не говорил всю правду. Но как он мог сказать правду, не ранив их обоих еще больше?