Голос Эрика был грубым, когда он сказал:
— Я с самого начала знал, что ты принадлежишь церкви. И если я забыл об этом, то это только моя вина.
— Нет. Я тоже забыл.
Наконец Эрик снова повернулся лицом к Чарльзу. Его улыбка была такой печальной, такой покорной, что безумная радость в сердце Чарльза разбилась о ее мелководье.
— Я буду скучать.
— Я тоже.
Они подошли друг к другу. Объятие было неуклюжим поначалу, но затем Чарльз подумал, что это, возможно, их единственный раз, и сильнее обхватил руками плечи Эрика. Эрик прижал его ближе к себе, и так они неподвижно стояли в тишине долгое время.
Чарльз никогда раньше не испытывал простого уюта объятий любимого человека, ни разу за всю свою жизнь. Вместо вины или стыда, которые он должен был ощутить, или развратной похоти, которую некоторые священники ассоциируют с гомосексуальным желанием, он почувствовал только любовь.
— Почему? — взмолился Чарльз. — Господь, почему я ощущаю благодать в объятиях мужчины, с которым не могу быть вместе? Как эта любовь может быть грехом в твоих глазах? Почему следовать за тобой значит пожертвовать той близостью с другим человеком, которую я мог бы иметь с Эриком?
Ответа не было, и слезы наполнили его глаза. Он попытался сморгнуть их назад, но одна капля собралась на его скуле, прочертила дорожку вдоль лица и упала на футболку Эрика. Они стояли в такой тишине, что он четко услышал звук падения капли.
Эрик тоже его услышал. А может просто почувствовал влагу на своем воротнике.
— Чарльз. Не надо, — он отстранился достаточно, чтобы заглянуть Чарльзу в лицо. Чарльз покраснел, чувствуя, что не может справиться с дрожью. И все же ему не было стыдно, что Эрик видит его таким.
Мягко и осторожно Эрик поцеловал влажную дорожку на его щеке.
Чарльз знал, что не должен, что это будет нечестно по отношению к ним обоим, но потянулся к его губам, поймав себя только тогда, когда Эрик тоже потянулся к нему. На какой-то момент они замерли в ужасной нерешительности, близко, но все еще недостаточно, каждый боялся, каждый ждал, что сделает другой.
Но это именно Чарльз соединил их губы в поцелуе.
Один быстрый нежный поцелуй. Еще один. И еще. Губы Эрика поймали и захватили его собственные, переплавляя всю внутреннюю печаль в бездумное блаженство. Чарльз осознал лишь момент, когда губы Эрика разомкнулись, а затем поддался поцелую, который всецело его поглотил.
— Ох, — прошептал он, когда они отстранились, переводя дыхание. — Это проще, чем кажется.
— Что?
— Поцелуи.
Несмотря на эмоциональность момента, ужас на лице Эрика практически заставил Чарльза рассмеяться.
— Я и не подозревал, что ты был таким прилежным священником. Неужели, никогда? Ни разу?
— Была пара девушек в старшей школе, но только легкие поцелуи, правда, — Чарльз провел пальцами по волосам на затылке Эрика. — Это был первый поцелуй, которого я по-настоящему хотел.
— Тогда ты должен получить еще один.
— Эрик. Нет.
Они не размыкали объятий, но все же были слишком далеко друг от друга.
— Когда ты уезжаешь в Рим? — наконец спросил Эрик.
— Еще окончательно неизвестно, поеду ли я. Но, если все получится — возможно, через шесть недель.
— Мы увидимся до этого? Помимо работы. Ты же не перестанешь приходить в офис, правда?
— Конечно, нет, — их работа была слишком важна, чтобы отказаться от нее из-за личных переживаний. — И мы сыграем еще одну партию в шахматы. Я обещаю тебе это.
— Чарльз.
— Прости меня. Я не хотел быть таким косноязычным, — он вздохнул. — Да. Мы увидимся. Я знаю, что нам нужно поговорить. Но сейчас я должен идти.
— Должен? — от низких ноток в голосе Эрика спина Чарльза покрылась мурашками.
— Да, думаю, я должен.
Объятия распались, каждый из них отстранился одновременно. Эрик убедился, что Чарльз не забыл роман, который хотел одолжить. И спустя пять минут Чарльз уже был на улицах Нью Йорка. Горячий воздух покрыл кожу капельками пота под грубой тканью его дешевой одежды. По всем правилам он должен был чувствовать вину. Но несмотря на то, насколько ошеломленным и огорченным Чарльз был, он не мог избавиться от стойкого ощущения радости.
Было не похоже, что это отдалило его от Бога. Скорее, сделало его ближе.
Иллюзия. Прошептал он себе. Подтверждение. Рационализация.
Чарльз не надеялся понять, что же он на самом деле чувствует этим вечером. В данный момент он мог только идти домой, все еще ощущая тепло объятий Эрика.
========== Глава 2 ==========
— Ты даже не подумаешь об этом? — морщинистое лицо отца Джерома выражало неодобрение.
— Я очень много думал об этом. Но я не должен ехать в Рим. Участвовать во Втором Ватиканском соборе — это священная миссия. Она не должна быть чем-то, что я сделаю, только чтобы сбежать от своих собственных сомнений.
— Мы в любом случае должны послать тебя туда.
Чарльз покачал головой.
— Это только отложит неизбежный конфликт. Побег от принятия решения бесполезен в конечном счете.
Возможно, он откажет Эрику, но если он сделает это, то только ради своего призвания, а не из-за неуверенности в себе.
Отец Джером вздохнул, насыпая хлопья в их треснутые миски, пожертвованные на благотворительность, а затем признанные слишком изношенными даже для бедняков.
— Ты еще не решил? Или пытаешься смягчить удар?
— Нет. Еще не решил, — было очень сложно встречаться взглядом с отцом Джеромом. Вместо этого Чарльз рассматривал коробку с хлопьями, на которой Вуди Вудпекер утверждал, что «Сладкие хлопья — это круто». — Я верю в то, что я делаю. Я верю в свое призвание. Незаменимых людей не бывает, но тут есть работа для меня, и я это знаю. Но с некоторых пор есть… так много всего, в чем я больше не уверен.
Отец Джером мудро решил не любопытствовать дальше. Он просто добавил молоко в миски и несколько минут они ели в тишине, нарушаемой только хрустом хлопьев.
Наконец Чарльз сказал:
— Я останусь здесь до осени. К этому времени я сделаю свой выбор. Или я буду просить об отстранении…
Слово тяжело повисло между ними. Чарльз никогда не думал о том, чтобы перестать быть священником. И всего лишь произнесенная вслух эта фраза омрачила маленькую кухню.
— … или о переводе. Возможно, за границу, — его талант преподавания английского не должен быть потрачен впустую. — Как бы я не любил этот приход, я знаю, что так больше продолжаться не может. Что-то должно измениться.
— Ты знаешь — я всегда готов выслушать, — сказал отец Джером. — В исповедальне или более неформально — за картами во время ужина. В любое время. Кроме того, когда Микки Мэнтл на поле.
Так приятно было рассмеяться в ответ. Чарльз пожал руку отца Джерома и почувствовал волну благодарности.
— Вы настоящий друг. И настоящий фанат «Янкиз». Разве может быть комбинация лучше?
— Избавь меня от этого, — отец Джером вернулся к своим хлопьям. — Я же знаю, за кого ты на самом деле болеешь. Видел шляпу “Метс” в твоем чемодане.
***
Следующий день, согласно расписанию, он должен был провести в офисе социальной помощи иммигрантам. Постыдное предвкушение наполняло его до того момента, как он вошел в офис. Внутри было около полудюжины волонтеров — каждый занят своим делом — и Эрик, едва взглянувший в его сторону.
— Доброе утро, отец Чарльз, — холодно бросил он.
Это было больно, но Чарльз понял, как понимал всегда: Эрику еще больнее. Признавшись в своих чувствах, когда он все еще был так запутан, поощряя их, пусть даже парой голодных поцелуев, он переложил на плечи Эрика ту ношу, которую должен был нести в одиночестве. Не удивительно, что Эрику было больно, и он не знал, как себя вести.
Но если любовь сбила его с пути, то она же может и направить его.
— Доброе утро, — Чарльз улыбнулся в ответ настолько тепло, насколько мог. — Я вижу, кухня нуждается в еще одной тщательной уборке.
В этот раз он орудовал металлической мочалкой в одиночестве. На кухне было жарко, как в печи, и работать было очень утомительно. Но Чарльз продолжал убирать, не давая себе передышки, пока не услышал в дверях голос Эрика.
— Тщательней.
— Я пытаюсь, — он сел на пятки, колени болели, кожа на пальцах была содрана. Чувства Эрика были заперты где-то глубоко внутри, но под самой поверхностью Чарльз ощутил истощение. — Ты устал.
— Я не могу спать, — голос Эрика надломился на последнем слове, хотя Чарльз уже знал, что это он является причиной его терзаний.
— Эрик…
— Все в порядке, — Эрик вошел в кухню, оставляя следы от ботинок на влаге свежевымытого пола. Дверь захлопнулась позади него.
В этот момент Чарльз испытал одно из своих наиболее ярких видений. Иногда он совершенно не понимал, что чувствует человек. Иногда же это было так, будто он в буквальном смысле видит сквозь сознание человека, смотрит его глазами. Сквозь сознание Эрика он увидел себя в его руках. В его постели. Имея превосходство в весе, Эрик овладевал Чарльзом, все еще одетым в церковные облачения, целенаправленно оскверняя его служение. Похотливая чувственность видения, злость Эрика не только на Чарльза, но и на саму церковь были пугающими и оскорбительными. Чарльз поднялся, прикладывая руку к ноющей спине и не понимая, как реагировать.
Но Эрик сказал только:
— Ты в порядке?
Несмотря на весь гнев и разочарование, забота Эрика о нем была сильнее. В который раз Чарльз восхитился тем даром, который имел — возможностью видеть тех внутренних демонов, с которыми борется человек. Это позволяло ему видеть смелость и поощрять те победы, которые иначе остались бы неизвестными.
— Это тяжелое время. Но да, я в порядке.
— Когда ты будешь знать по поводу Рима? — спросил Эрик. — Я просто должен знать… я хочу знать, когда это будет точно известно. Не более того.
Чарльз очень тщательно обдумывал, как правильно ответить. Эрик не торопил его. Они просто стояли там, вдыхая запах “Комета”, металлическая мочалка все еще была зажата в ладони Чарльза.
Наконец он сказал:
— То, что произошло между нами, изменило меня. Я не поеду в Рим или куда-либо еще на временное назначение. Или я буду просить о постоянном переводе, куда-то очень далеко, или я откажусь от сана священника.
В глазах Эрика было столько надежды, сколько и мужества, понадобившегося ему, чтобы сказать:
— Быть священником значит для тебя все.
— Должно значить. И значило, — Чарльз вздохнул. — Быть священником значит для меня больше, чем что бы то ни было. Но с некоторых пор это не значит для меня все. А должно быть так, иначе это бессмысленно.
— Я не хотел отбирать это у тебя.
— Я знаю. И я хочу быть с тобой честным — что бы я ни решил, какой бы путь я ни выбрал, это решение будет основано только на моих отношениях с Богом и его церковью. Ты не должен винить себя. Это никоим образом не связано с тобой.
— Нет, — голос Эрика был тихим, взгляд пристальным. — Я связан с тобой.
Чарльз вновь ощутил ту же безумную, эгоистичную радость.
— А я с тобой, — прошептал он. — Но моя любовь к Господу должна направить меня.
Эрик кивнул, принимая это. Какое великодушие нужно иметь, какую бескорыстную любовь испытывать, чтобы вот так принять суждения другой церкви? И все это ради Чарльза.
— Тебе понадобится время.
— Да. Я буду здесь, конечно, но мне лучше не приходить в твою квартиру, — какое-то время, почти сказал он, но вовремя одернул себя.
— Значит, шахматы в парке. Я имею ввиду, когда ты будешь готов.
Чарльз кивнул.
— Я подразумевал именно это, когда сказал, что мы еще не закончили игру.
— Извини, что был груб тогда, наверху.
— Ты не должен извиняться передо мной. Ведь это именно я все усложнил. И я ненавижу себя за то, что сделал тебе больно.
Но Эрик покачал головой.
— Эта боль стоит того, чтобы знать, что ты беспокоишься обо мне. Всего лишь знать.
***
Чарльз не мог уснуть. Его мучило великодушие Эрика и тот контраст, который оно составляло чудовищному эгоизму, который, похоже, захватил его самого. Он ранил Эрика, украл поцелуй и теперь размышлял о том, чтобы покинуть служение — не только церковь, которая справится и без него, но также тех людей, которым он ежедневно оказывал помощь. И хотя он всегда знал, что слаб и подвержен ошибкам, как и любой другой человек, столкнуться с доказательством этого было неприятно.
Это, конечно, подчеркивало необходимость обета целомудрия. Чарльз должен был посвятить свою жизнь прихожанам и всем нуждающимся, с равной преданностью заботясь о каждой отдельной душе. А это невозможно сделать, когда одно имя замирает непроизнесенным на его губах, когда один образ просвечивает сквозь все, что он видит вокруг себя. Разве это не является достаточным доказательством того, что он сбился с пути?
Чарльз попросил редкий выходной, который получил явно благодаря некоторому вмешательству отца Джерома. Взял билет на поезд, чтобы пройтись ветреными аллеями национального парка на севере штата, вдохнуть свежего воздуха, напомнить себе о маленьких чудесах окружающей его природы и вернуть утерянное душевное равновесие. Помимо этого единственного исключения он полностью погрузился в рутину повседневности. Возможно, чтобы пройти путь, он должен просто идти по нему. Может быть, возвращение к обязанностям и их соблюдение восстановит его пошатнувшуюся веру в свое призвание. И в самом начале ему показалось, что это работает.
Он продолжал просыпаться на рассвете. Читал молитвы. Служил мессы. Два дня в неделю работал в офисе социальной помощи иммигрантам, усерднее, чем когда-либо. Их с Эриком отношения были очень теплыми, но осторожными и немного печальными, как будто кто-то близкий для них обоих умер. В самые загруженные дни, когда он был завален церковными обязанностями с момента пробуждения и до поздней ночи, идея какой-либо другой жизни казалась ему не более чем далекой мечтой.
А потом было крещение малышки Кэтрин.
Это была обычная церемония, по большей части. Оба родителя выглядели уставшими из-за недостатка сна, но светились от гордости. Дедушки держали камеры, бабушки надели свои лучшие шляпы. Малышка Кэтрин была крохотная, но здоровая, и уже обзавелась копной темных волос. Как и всегда, беря младенца на руки, Чарльз улыбнулся ей, давая понять, что она в безопасности и в надежных руках.
— Вы посмотрите, — сказал один из друзей четы, мужчина, чьего сына Чарльз крестил несколько месяцев назад. — Тут же перестала хныкать. Вот что я скажу вам, падре, вы отлично управляетесь с такими малютками.
Чарльз снова почувствовал старую боль от понимания, что у него никогда не будет собственных детей. Ему пришло в голову, что было бы легче покинуть церковь, если бы он влюбился в женщину, а не в мужчину — ведь тогда он мог бы стать отцом.
Но когда он совершал церемонию, вовсе не собственная бездетность давила на него, а усталое счастье, которое было между родителями Кэтрин. То, как они поддерживали друг друга. Как тоненький звук, который издала Кэтрин, заставил их обменяться взглядами и улыбнуться, будто они хотели пошутить об этом, но понимали, что сейчас не время. Даже вспышка раздражения матери, когда отец зевнул в ответственный момент. Как хорошо они знали друг друга. Как уверены были в том, что разделяют самые сокровенные мысли друг друга. Как сообща они приняли бессрочное обязательство воспитания ребенка. Это была радость семьи — радость от чувства близости, связи, поддержки.
Я связан с тобой, сказал Эрик. То, что они с Эриком могли бы иметь, настолько отличалось в частности, и в то же время было так похоже по своей сути. На секунду он представил их с Эриком, воспитывающих ребенка вместе. Это было так невозможно, но выглядело настолько радостно и правильно, что Чарльз не мог понять, почему это не может стать реальностью.
И пока он поливал водой лоб Кэтрин, пока его рот произносил другие слова, он понял, что думает о фразе из Книги Бытия: Нехорошо быть человеку одному.
***
В следующую пятницу, закончив последний урок в офисе социальной помощи иммигрантам, Чарльз зашел к Эрику. Как и обычно, тот был окружен бумагами, на которые смотрел так свирепо, что они должны были вот-вот загореться. Не в первый раз Чарльз подумал, что ему не подходит работа социального служащего. Он должен был родиться в те времена, когда вместо этого мог бы носить доспехи и орудовать мечом во имя справедливости.