Сегодня перерывы делались значительно реже – Драгнил предложил сам, желая дать Люси больше времени на работу. Девушка не стала возражать, найдя в этом очередное спасение от своих проблем: чтобы остаться наедине со своими мыслями, которые всё так же настойчиво, несмотря на все её усилия, продолжали лезть в голову, достаточно было попросить друга закрыть глаза и помолчать – ей нужно якобы прорисовать лицо. Но как только Нацу послушно выполнил распоряжение художницы, Хартфилия тут же опустила руку, держащую карандаш. И до конца сеанса не сделала больше ни одного штриха.
Пора было признаться – хотя бы самой себе: её жизнь, как и она сама, изменилась и уже никогда не станет прежней. Потому что за эти две недели случилось нечто… нечто невообразимое, прекрасное и одновременно пугающее и безнадёжное – Люси влюбилась. Даже нет, не так. Она уже давно любила, но старательно закрывала на это глаза. Отмахивалась, как от назойливой мухи, закрывала глаза и уши, весело смеялась и недоумённо пожимала плечами, когда кто-то начинал говорить с ней об этом. «Мы просто друзья», – отвечала она. Мы просто друзья. Как горько и нелепо сейчас звучали эти слова. Они были неправдой – все, от первого до последнего звука, до той интонации, с которой Хартфилия произносила их – вслух ли, мысленно, для себя или других. Почему она не понимала этого раньше? Почему была так наивна и упряма в своих убеждениях? В чём была причина её странной слепоты – в ней самой, в Нацу?
Как бы не было сложно или неприятно это признавать, но в произошедшем она могла винить только себя. Всё просто – Люси боялась. До холодеющих пальцев, дрожащих коленей и замирающего сердца. До одури боялась того, что так усиленно навязывали ей окружающие – отношений. Да, она могла общаться, разговаривать, делиться новостями, интересоваться чужой жизнью, но подпустить кого-то к себе максимально близко, разрешить зайти за невидимую, но чёткую границу, позволить кому-то коснуться самого сокровенного – своей души… Невозможно.
Хартфилия не знала, когда и почему в ней поселился этот страх, да это было и не важно. Она никому и никогда не рассказывала об этом. Кроме Нацу. Однажды, совершенно случайно, месяца через два после их знакомства, когда он стал невольным свидетелем того, как она отказала очередному поклоннику в свидании. Скупо и сбивчиво, отчаянно краснея, Люси выдавила из себя пару фраз, ожидая очередного поучения или, хуже того – насмешки. Но ничего не было. Драгнил молча выслушал, в упор смотря на неё серыми, необычайно серьёзными глазами, осторожно накрыл её дрожащие пальчики своей ладонью, чуть сжал их, словно желая таким способом успокоить и подарить ей немного уверенности в себе. Больше они к этому вопросу не возвращались, но теперь всегда Люси чувствовала его поддержку – то молчаливую, как в тот день, то наполненную шутками и дружескими советами по устранению надоедливых ухажеров, как в случае с Реном.
Сам же Драгнил никогда не набивался ей в спутники жизни и вообще вёл себя совершенно не так, как это делали другие молодые люди по отношению к ней. Он не приглашал её на свидания, не дарил цветы, не бросал многозначительные взгляды и не вздыхал томно, отпуская комплименты по поводу и без. Он менял лампочки, заваривал мятный чай, таскал её на футбол, позировал голым… И всегда был рядом, когда Люси требовалась помощь и поддержка, не важно, какая, не важно, когда. Ничего не прося взамен. Нацу был единственным, с кем она делилась воспоминаниями прошлого, могла обсудить планы на будущее, кому показывала свои работы. Единственным, кого – невольно – она подпустила к себе так близко, не чувствуя при этом ни малейшего дискомфорта. И кого хотела бы, наверное, сделать ещё ближе. Если бы…
Если бы Люси сама себя не загнала в ловушку, сказав своему (тогда ещё) другу те роковые слова. И что теперь? Признаться, что он стал для неё кем-то большим, и получить в ответ недоумевающий взгляд и тихое «Прости»? Ведь она вряд ли может рассчитывать на что-то другое, потому что когда-то собственноручно повесила на их взаимоотношения ярлычок «Дружба». Нет, нет и ещё раз нет. Нужно оставить всё, как есть. Как бы ни убеждала народная мудрость, что лучше сожалеть о сделанном, чем об упущенном шансе, Люси предпочла ничего не делать, чтобы, возможно, уберечь себя от ещё большей боли.
Мелодичный звонок на телефоне известил художницу, что время сеанса закончилось. Девушка торопливо поднялась и, оставив рисунок на рабочем столе, покинула комнату, давая Нацу возможность спокойно одеться. Через пару минут молодой человек и сам вышел в коридор, сообщив о неожиданном звонке и возникших срочных делах. Люси оставалось лишь поблагодарить его за помощь и попрощаться.
Уже переступив порог, Драгнил неожиданно обернулся:
– Знаешь, давно хотел спросить, где ты их купила, эти мармеладки? Последняя, лимонная, была очень даже ничего, да и все остальные тоже.
– Кроме яблочной, – через силу пошутила Хартфилия.
– Ну, если её не есть вместе с теми же фруктами, то вполне сойдет. Так где?
– В кондитерском магазинчике Штраусов, через два дома.
– Знаю такой, – кивнул головой Нацу. – Ну, ладно, пока. Созвонимся.
– Пока… – девушка осторожно закрыла дверь, словно та была хрустальная. В тот же момент лампочка в коридоре странно затрещала, пару раз мигнула и погасла. Люси прислонившись спиной к стене, медленно съехала по ней на пол, уткнулась лицом в колени и тихо, горько заплакала.
========== и… ==========
Нацу пропал. Он не приходил и почти не звонил, а в телефонных разговорах ограничивался короткими, почти ничего не значащими фразами и быстро отключался, ссылаясь на занятость, обещая в скором времени перезвонить, но так и не перезванивая. Люси не сердилась и старалась без особой необходимости не тревожить Драгнила, потому что не считала себя вправе на чём-то настаивать, а уж тем более обижаться. Они ведь просто друзья (по крайней мере, так считал молодой человек, а своё мнение относительно их отношений Хартфилия старательно держала при себе), не влюблённые и не пара, поэтому вполне естественно, что у молодого человека вполне могла быть, да и наверняка была, своя жизнь, которая никаким боком не касалась художницы. А Люси… Люси должна была теперь научиться жить без него.
Например, самой менять эти ненавистные лампочки. Пришлось купить стремянку, потому что с табуретки она не доставала до висевшего под самым потолком цоколя. Или вызвать слесаря, чтобы починить кран на кухне, до которого у Нацу так и не дошли руки. Или купить новую чашку – из своей половинки Инь-Янь она теперь пить не могла. Девушка приобрела с десяток кружек: в синий горошек, с цветочками, без рисунка, даже с вполне симпатичной коровой… Но всё было не то. Отчаявшись, Хартфилия, в конце концов, остановила свой выбор на обычном, без всяких изысков стакане и вздохнула с облегчением – только в нём чай не казался противным или безвкусным.
Что же касается зачёта, Люси сдала его без проблем. Господин Джона весьма обрадовался её появлению, отложил свои дела и углубился в изучение рисунков. Минут через пятнадцать он попросил художницу разложить работы в том порядке, в каком они были нарисованы, и снова надолго замолчал, буквально пожирая глазами каждый сантиметр бумаги.
– Потрясающе!.. – выдохнул он, наконец. – Просто потрясающе! Давно я не видел в работах своих студентов столько чувств, столько страсти. Вы удивительно талантливы, дорогая! Обязательно развивайте это в себе. Но уже сейчас могу сказать – вас ждёт большое будущее, если не будете относиться к работам, даже академическим, формально. И, кстати, где вы нашли такого натурщика? Весьма интересный молодой человек.
– Это мой… друг, – Хартфилия сжалась, ожидая каких-то ненужных расспросов, но Ридас, занятый рассматриванием рисунков, не заметил ни странной запинки в её ответе, ни дрогнувшего голоса, ни помрачневшего лица.
– Я так понимаю, он не профессионал? Это даже придаёт ему некий шарм. Спросите у него, не захочет ли он попозировать нам здесь. Я понимаю, не все способны обнажиться перед большой аудиторией, но люди подчас такие оригиналы…
– Хорошо, – внутренне обмирая, кивнула девушка. – Я спрошу, хотя не уверена…
– Вот и замечательно, – не дослушал её господин Джона. – Давайте зачётку. И помните: вам обязательно надо рисовать, развивать свой талант.
Люси лишь молча протянула ему зелёненькую книжечку. И как послушная студентка постаралась исполнить просьбу преподавателя: через пару дней, собравшись с духом, она позвонила Драгнилу – напомнить про забытый им шарф (как они не заметили, что Нацу в последний день ушёл без него?) и озвучить просьбу Ридаса. Парень, хмыкнув, отметил необычность предложения и то, что никогда не рассматривал себя в этом качестве, но сказал, что подумает.
А вот с рисованием неожиданно возникли проблемы – художница больше не могла заниматься любимым делом. Причём в прямом смысле: стоило взять карандаш или кисточку, и вскоре руку начинало ломить, а потом и простреливать сильной болью от плеча до локтя. Люси немедленно обратилась к врачу. Тот, выслушав сбивчивый рассказ девушки, нашёл только одно объяснение:
– Скорее всего, вы просто устали, слишком много рисовали в последнее время. Вам нужно отдохнуть, хотя бы несколько дней, а потом уже стараться не перетруждать руку.
Хартфилия послушно выполняла все рекомендации, но лучше от этого не стало. Если физическое здоровье потихоньку восстанавливалось, и через неделю она могла рисовать хотя бы по пятнадцать минут в день, то с головой, а, вернее, с вдохновением, явно было что-то не то. Ни одной новой идеи или сюжета для рисунка не посетило художницу за те две недели, что прошли с последнего сеанса. Устав бороться с собой, буквально по капле вытягивая из закромов памяти какие-то полузабытые образы, чтобы написать хоть что-то, девушка вернулась к обычным натюрмортам. Однако это тоже не сильно помогло – работы выходили плоскими, неживыми, словно она впервые в жизни взяла в руки карандаши или краски.
Люси рисовала с тех пор, как себя помнила. Когда будущая художница поняла, что те разноцветные палочки, которые подарила ей, несмотря на уверения родителей, что ребёнку ещё слишком рано заниматься рисованием, любимая тётушка, могут оставлять на бумаге следы, мир для неё перевернулся. Хартфилия рисовала всегда и везде, где и когда могла. Это порой походило на сумасшествие, но рисование было необходимо девочке, как воздух.
И вот теперь этот воздух кончился. Забитые горечью потери лёгкие ныли, и Люси порой казалось, что она медленно умирает, задыхаясь без того, что когда-то было едва ли не смыслом её жизни. Нет, девушка не разучилась рисовать, и педагоги по-прежнему хвалили её работы, хотя и отмечали некую скованность мазков или штрихов, но списывали это на повреждённую руку. Однако сама Хартфилия чётко осознавала, что дело вовсе не в больной конечности, а в ней самой, в том чувстве опустошённости и отчаяния, которое, словно вата, окутывало её с головы до ног, не давая нормально жить и творить. Но как выйти из этого состояния, девушка не знала, Единственная надежда была на время – ведь, как утверждали многие, оно избавляет от любых ран. Возможно, ей тоже повезёт попасть в список удачно излечившихся пациентов.
В тот день Люси с утра была дома. Переделав немногочисленные домашние дела, она снова встала перед мольбертом, надеясь закончить натюрморт с голубой вазой и парой фруктов. Но, сделав несколько мазков, вынуждена была отложить кисточку – в дверь позвонили. На пороге стоял…
– Нацу?! – Хартфилия не ждала сегодня гостей, а друга в особенности: они не виделись больше двух недель, и девушка уже и не надеялась на встречу – Риу, добрая душа, поведала ей, что видела однажды, как Драгнил подвозил на мотоцикле до магазинчика Штраусов блондинку с короткой стрижкой. Люси решила, что у Нацу появилась девушка, поэтому у него и не было времени на общение со старой подругой.
– Привет! – молодой человек нисколько не изменился за то время, что они не виделись. – Можно войти?
– Да, конечно! – Хартфилия отступила в сторону, пропуская друга в квартиру. – Ты надолго? Может, чаю?
– Не откажусь, – кивнул Драгнил.
– Тогда проходи, – девушка махнула рукой в сторону студии, – а я чайник поставлю, – сделав пару шагов в сторону кухни, она вдруг остановилась и обернулась: – Нацу, твой шарф… Он там, на подоконнике. Кстати, ты подумал над предложением господина Джона? Преподаватель опять спрашивал меня, что ты решил.
– Над каким предложением? – нахмурился молодой человек. – А, позировать!.. – вспомнил он. – Пока нет. Но на днях я обязательно дам ответ.
– Хорошо, – художница кивнула и всё же ушла на кухню, чтобы накрыть на стол. Она только успела поставить на плиту чайник, как её окликнул Драгнил:
– Люси! – девушка выглянула в коридор и с удивлением обнаружила друга около входной двери. – Извини, мне надо идти.
– А как же чай? – растерянно спросила Хартфилия.
– Давай в другой раз, ладно?
Люси только кивнула. Глупая, как она могла подумать, что всё станет, как раньше? Это просто невозможно. От внезапной обиды и боли ей захотелось поколотить стоящего напротив Драгнила, но девушка лишь привычно растянула губы в улыбке.
Проводив гостя и выключив уже не нужный чайник, художница вернулась в студию. Рисовать не хотелось, словно кто-то надавал ей по рукам, но Хартфилия упрямо потянулась к краскам. И застыла, увидев на маленьком столике стоящую рядом с палитрой коробочку. Точно такую же, как та, в которой были мармеладки для той сессии. Люси нахмурилась: странно, ведь она точно помнила, что выбросила коробку. Или ей показалось? Девушка, протянув руку, взяла непонятно как оказавшийся в её квартире предмет и замерла: судя по весу, эта коробка была полной. Хартфилия села на софу, медленно откинула крышку и так же медленно выдохнула: все ячейки были заполнены ярко-жёлтыми мармеладками – такими же, как та, последняя, лимонная, кажется. И что всё это значит? Пожалуй, есть только одно объяснение: Нацу понравился лимонный мармелад, и он купил себе ещё такой же, а коробочку просто забыл, когда заходил в студию за шарфом. Надо позвонить и сказать ему об этом.
Однако её опередили: зазвонивший мобильный высветил на дисплее номер Драгнила. Люси нажала на зелёную клавишу, принимая вызов, и уже хотела было попенять молодому человеку на его память, но Нацу заговорил первым:
– Ты просила дать ответ для господина Джона, по поводу позирования. Передай ему, что я согласен. Только…
– Что только? – сразу напряглась художница.
– Предупреди его, что у меня особые условия оплаты.
– Какие? – голос вдруг снизился почти до шёпота, и стало так страшно, будто сейчас Люси ждала не ответ на свой вопрос, а, как минимум, оглашение приговора.
– За свою работу я беру только мармеладками. Кстати, лимонные – мои любимые.
Горло перехватило судорогой, и перед глазами всё поплыло. Как же?.. Что же?.. Мысли путались, бестолково метались в голове, принципиально не желая приводиться в порядок.
– Я… Нацу, я… – её собеседник терпеливо ждал, не торопя, но и не помогая. Хартфилия сделала глубокий вдох, загоняя поглубже внутрь истерику (или что там грозило вырваться наружу?), и медленно, едва ли не по слогам, сказала: – Знаешь… Мне кажется, я знаю одну художницу… Твои условия ей подойдут.
– Ты уверена? – уточнил Нацу.
– Да, абсолютно, – Люси даже кивнула, хотя молодой человек не мог её видеть.
– Тогда… – голос в трубке потеплел, обрёл какие-то неизвестные, но до нельзя приятные нотки. – Тогда завтра, как обычно?
– До завтра… – Хартфилия, нажав отбой, снова опустила взгляд на наполненную сладкими кусочками коробочку и внезапно засмеялась – легко, непринуждённо, как раньше. Палитра едва ли не прыгнула ей в ладонь, а тонкая беличья кисточка невесомо и быстро запорхала по казалась бы безнадёжно сухому и мёртвому рисунку, добавляя в него живые, искрящиеся нотки – ярко-жёлтые, со вкусом лимона.
========== Любимая ==========
Минутная стрелка медленно и неотвратимо приближалась к цифре двенадцать. Люси беспокойно мерила шагами комнату в тщетной надежде успокоиться, но от её челночных метаний беспокойство лишь усиливалось, накатывая волнами и оставляя после себя противную слабость, от которой дрожали руки и пересыхало в горле. Сегодняшний приход Драгнила не просто пугал – повергал в психологический ступор, и, кажется, будь у неё чуть больше сил, Хартфилия бы уже давно сбежала из дома, лишь бы отсрочить неизбежную встречу и не менее неизбежное объяснение.