Когда Люси вернулась, Нацу стоял у стола, рассматривая её старые работы. Девушка подошла к нему и протянула небольшую коробочку:
– Знаешь, я подумала, что это не совсем справедливо, если за свой труд ты ничего не получишь, поэтому вот… – Драгнил, откинув крышку, с интересом рассматривал содержимое. – Пусть будут хотя бы мармеладки. Их ровно четырнадцать, за каждый день. После сеанса будешь брать одну в качестве оплаты.
– Я могу выбрать любую? – уточнил юноша, и Люси невольно улыбнулась: таким озорством и предвкушением загорелись его глаза.
– Конечно, Нацу! – как маленький ребёнок, честное слово!
– Тогда, пожалуй… вот эту! – сделал выбор Драгнил, отправляя в рот мармеладку фиолетового цвета. – М-м-м, виноградная! Неплохо!
Друзья рассмеялись, растворяя в искренних улыбках остатки неловкости. «Может, всё не так уж и плохо?» – подумала Люси, закрывая за гостем дверь.
========== Грушевая ==========
На следующий день Нацу, как и обещал, пришёл на полчаса раньше и протянул ей пакет, в котором лежало с десяток новых лампочек, равнодушно махнув рукой на вполне резонный вопрос: «Сколько?». Прихватив одну из них, парень неторопливо занялся уже привычным делом, что-то тихо мурлыкая себе под нос. Люси не прислушивалась, готовясь к очередному сеансу и бросая искоса недоумённые взгляды на стоявшую на журнальном столике небольшую магнитолу – её принёс с собой Драгнил, ничего не объясняя и загадочно улыбаясь. Девушка только пожала плечами: придёт время – расскажет, хотя с чисто женским любопытством всё равно нет-нет да поглядывала на чёрный пузатенький CD-проигрыватель.
Закончив с электромонтажными работами, молодой человек бодро отрапортовал, что готов приступить к своим непосредственным обязанностям, и, взявшись за поясную пряжку, поинтересовался, ехидно усмехаясь:
– Выйдешь или будешь смотреть?
– Ты… – почти прошипела Хартфилия, заливаясь румянцем и сжимая кулачки. Ответом ей был спокойный взгляд серых глаз. Нацу даже не покраснел! Люси поджала губы и быстро покинула комнату, со всей силы хлопнув дверью.
Уже в коридоре она, желая дать выход своему гневу, топнула ногой, едва ли не рыча от злости, а потом, сложив руки на груди, принялась расхаживать между студией и кухней, раздражённо сопя. Этот… этот… Слов, чтобы выразить своё отношение к наглой модели, не находилось, а челночные метания нисколько не улучшили её настроение. Поэтому, когда из комнаты донеслось: «Я готов!», девушка была готова если не растерзать Драгнила, то злобно огрызнуться на любую его «неправильную» реплику.
Однако парень больше ничего не сказал, молча выполнив все указания, что, впрочем, не смягчило художницу: она по-прежнему злилась на друга – настолько, что, кажется, спади сейчас с него шарф, как и накануне, обмотанный вокруг бёдер, Люси даже не обратила бы на это никакого внимания. Глаза пробежали по обнажённой фигуре напротив, пальцы сжали кусочек угля, рука потянулась к листу, оставляя поверх нанесённых накануне линий новые штрихи.
Натурщик полулежит на софе, лениво-расслабленно, но привычный замечать мелкие детали глаз видит таящееся в мышцах напряжение. Он весь словно сжатая пружина, готовая в любой момент сорваться с предохранительного крючка. Правая рука согнута под прямым углом – она опора, сегодня скорее номинальная, чем реальная. Нужно успеть ухватить это состояние, более чётко прорисовать именно эту часть тела. И ещё вот здесь, где ладонь лежит на поднятом согнутом левом колене. Нет, не просто лежит – плотно обхватывает, до вздутой венки на запястье.
Хартфилия и сама не знала, почему расположила свою модель для первого рисунка именно так, хотя, наверное, надо было выбрать что-то попроще – просто не виделось по-другому. Стоило лишь подумать о работе, и сюжет будущего рисунка сам встал перед глазами: отчётливо, выпукло, словно уже и правда был на листе бумаги. И противиться этому полёту вдохновения было нельзя, потому что иначе ничего другого нарисовать она бы не смогла. Как говорится, проверено практикой. Поэтому Люси всё же решила сделать так, как задумала.
Плавный изгиб торса, составляющий с правой, согнутой ногой одну линию. Он был прорисован ещё вчера, надо лишь добавить немного тени. Но это позже. Лицо повёрнуто в анфас, подбородок чуть приподнят, но не настолько, чтобы наделить высокомерием. Да и нет этого чувства в серых, непривычно серьёзных глазах. И в уголках плотно сжатых губ. Сегодня эмоции другие. Ей надо успеть – ухватить, передать. Всё остальное потом…
– Прости, – неожиданно раздалось в тишине.
– За что? – нет, она уже не злилась. Люси вообще не могла долго сердиться на Нацу – это было просто невозможно. Весь гнев, недовольство, раздражение куда-то исчезали, стоило Драгнилу улыбнуться, словно его улыбка была весенним солнцем, быстро и без остатка растапливающим снежные горы её плохого настроения. Но повредничать-то немного можно?
– Ты вчера жутко стеснялась…
– Я? – спросить удивлённо, чтобы скрыть неловкость. Впрочем, кого она хочет обмануть? Три испорченных листа – оттого, что у неё накануне дрожали руки – самое лучшее доказательство того, что друг был прав. – И поэтому сегодня ты решил меня разозлить?
– Но ведь сработало же, разве нет? – в голосе молодого человека послышались весёлые нотки.
– Сработало, – вынуждена была согласиться художница. – Ты теперь всегда будешь так делать?
– Пока ты не перестанешь стесняться, – эти слова были сказаны очень серьёзно, и девушка ни мгновения не сомневалась в том, что Драгнил не отступится от своего решения. – Люси, это лишь дружеская услуга, не больше. Относись к ситуации проще, как если бы я менял сгоревшую лампочку.
– Ты никогда не менял лампочки голым, – буркнула Хартфилия и тут же едва не прикусила себе язык, потому что парень довольно хмыкнул:
– А что, замечательная идея! В следующий раз обязательно так и сделаю. Кстати, можно, наверное, теперь всё делать голым: кран тебе на кухне починить, гвозди для новых картин вбить, чай попить…
– Я сейчас тебя стукну чем-нибудь тяжёлым, – пригрозила девушка.
– Не стукнешь, – самоуверенно ответил Нацу. – Потому что я у тебя единственный натурщик, и меня надо беречь: любить, кормить и давать отдыхать.
– Рука устала? – виновато закусила губу Люси. Драгнил чуть скривился: «Есть немного», сжимая и разжимая кулак, чтобы разогнать кровь, но при этом стараясь не менять позы. – Извини. Давай сделаем перерыв.
Молодой человек неторопливо поднялся, размял затёкшее плечо, по которому тут же побежали колючие холодные иголочки, прошёлся по комнате. Хартфилия его не торопила, что-то подправляя на рисунке. Проведя несколько линий, она с неудовольствием заметила, что уголь царапнул бумагу; внимательно осмотрела кусочек обожженной палочки и, не найдя ничего предосудительного в нём, всё же решила сменить. И только сейчас, откладывая работу на журнальный столик, чтобы пойти в другую часть комнаты и взять новый уголёк, вспомнила про CD-проигрыватель.
– Ты мне так и не сказал, зачем принёс магнитолу.
– Ах, да! – спохватился Нацу. – Точно! Совсем забыл! – он порылся в карманах джинсов и извлёк оттуда презерватив. – Для вдохновения, так сказать.
Люси, увидев в руках Драгнила квадратик из серебристой фольги, от неожиданности уронила коробочку с углём, которую только что взяла с рабочего стола. Естественно, картонная упаковка не выдержала столь жестокого к себе обращения и, падая, порвалась, заставив своё содержимое раскатиться по полу. Парень поднял голову на шум и бросился помогать, собирая обожженные палочки и с непривычки сильно пачкая пальцы. Ссыпав их в сложенные лодочкой ладони подруги, он огляделся, пытаясь найти, чем бы вытереть руки, но так и не увидев ничего подходящего, утопал на кухню. Пока его не было, девушка успела пристроить столь внезапно потерявшие свой «дом» угольки сначала на стол, а потом сложив в скрученный из бумаги пакетик. И, конечно же, морально подготовиться к предстоящему разговору.
– Нацу, вынуждена тебя огорчить – ничего не будет. Я понимаю, что про художников ходит много самых разных слухов, особенно про тех, кто рисует обнажённую натуру, но…
– О чём ты? – недоумённо поднял брови молодой человек.
– О том, что ты держишь в руке, – нахмурилась художница. Драгнил повертел в пальцах презерватив и улыбнулся:
– Да ладно, Люси. Уверен, тебе понравится, – и шагнул к ней. Девушка, стоявшая у журнального столика, инстинктивно отшатнулась. Нацу, кажется, совершенно не обратил на это ни малейшего внимания: наклонился к магнитоле, нажал на ней пару кнопок и открыл упаковку презерватива. Дальше Люси смотреть не стала: она торопливо оглядывала комнату в поисках предмета, чтобы огреть им обнаглевшую модель, которая довольным голосом произнесла:
– Ну, вот, всё готово. Теперь можно приступать.
– Приступать к чему? – девушка, уже успевшая повернуться к Драгнилу спиной, медленно обернулась, сжав кулачки: дружба дружбой, но подобные вольности она не простит никому.
– К рисованию меня красивого, – парень подбросил на ладони половинку упаковки презерватива. Вторая часть, к удивлению Хартфилии, торчала… в магнитоле. Быстро преодолев разделяющее их расстояние, Люси выхватила у Нацу серебристую вещицу и внимательно её осмотрела.
– Это же… – растерянно протянула художница.
– Флешка, – подтвердил молодой человек. – Здорово, правда?
– Не то слово… – выдохнула Люси. Нет, её друг бывал, конечно, иногда весьма эксцентричен в своих поступках, но купить флешку, похожую на упаковку презерватива… Такого она от него точно не ожидала.
Комментарий к Грушевая
Та самая флешка))
http://podarki.ru/kupit/Fleshka-Prezervativ-2998674
========== Малиновая ==========
Нацу стоял у стола, кончиками пальцев правой руки осторожно касаясь струн лежащей на разбросанных по столешнице нотам скрипки. В левой, опущенной вниз вдоль тела, он держал смычок. Бёдра, как и прошлые два дня, были обмотаны, на этот раз полотенцем – Люси решила поберечь любимую вещь друга и предложила ей замену. От полностью обнажённой натуры художница пока отказывалась, хотя и понимала, что рано или поздно ей всё равно придётся решиться на этот шаг: для зачёта ей нужно было предоставить минимум пять рисунков, и только на одном из них модель могла быть частично прикрыта – таково было условие преподавателя.
Господин Джона не ограничивал студентов в техниках и материалах, они могли свободно выбирать тему для рисунков и пол натурщиков, но в одном всегда был непреклонен – раз он вёл курс по изображению обнажённой натуры, то и на работах, предоставляемых для зачётов, должна быть именно она. Хотя и делал маленькую поблажку в виде одного рисунка с «фиговыми листочками» (как называл предметы, прикрывающие интимные места, сам Ридас). За две недели, при хорошем стечении обстоятельств, девушка могла нарисовать около шести-семи работ, поэтому особого времени на раскачку у неё не было. Эта поза – последняя, во время которой она могла позволить себе прикрыть стратегические места натурщика тем же полотенцем. Но когда рисунок будет закончен… Впрочем, почему бы не подумать об этом, когда придёт время?
Художница, на секунду задумавшись, потянулась к разложенным на журнальном столике материалам. И улыбнулась, обнаружив в руке обожженную палочку. Люси нравилось рисовать углём, пожалуй, это была её любимая техника. Не из-за того, что она требовала меньше усилий или давала в процессе легко подправить возможные недочёты и ошибки. Скорее, именно из-за кажущейся лёгкости девушка считала этот способ рисования наиболее трудным из всех остальных – так, по крайней мере, казалось лично ей. Ведь от неловкого движения уже готовое изображение могло быть стёрто, потеряно, а восстановить его в том виде, в котором оно было в первый раз, практически невозможно: линии, детали всё равно будут отличаться от нанесённого прежде. Для Люси это было всё равно, что рисовать новую картину. Или перекроить уже готовое платье: вроде и осталось что-то от старого, но смотрится совершенно по-другому.
И всё же, несмотря на все недочёты и трудности этой техники, девушка, когда была возможность, рисовала именно углём. Потому что эти работы казались ей по-настоящему живыми. Как чёрно-белые фотографии или фильмы, когда внимание не отвлекается на игру цвета, полностью сфокусировавшись на мелких, почти невидимых глазу деталях, которые ей, как художнику, говорили очень много. Глубокие, бархатистые, мягкие, рисунки углём обладали каким-то мистическим очарованием, которому Люси просто не могла, да и не хотела противиться.
Бросив ещё один взгляд на натурщика, девушка медленно провела палочкой по бумаге, намечая контур фигуры, и вздрогнула, когда Драгнил случайно задел струну.
– Нацу! Осторожнее, пожалуйста! – попеняла она другу. – Если со скрипкой что-то случится, меня Леви в порошок сотрёт. И старайся не двигаться.
– Я не нарочно, – откликнулся молодой человек. – С чего ты вдруг решила нарисовать именно так? С инструментом?
– Вдохновение нашло, – объяснила свой порыв Хартфилия.
– Вот видишь, – хмыкнул Нацу. – А ты не хотела.
Люси не стала объяснять другу, почему она вчера так противилась его сюрпризу, который, что уж греха таить, получился и весьма неожиданным, и достаточно приятным. Когда парень включил магнитолу, художница даже замерла, услышав первые звуки музыки. Не от того, что играло, а оттого, что Драгнил сделал именно этот выбор.
– Вивальди?
– «Времена года. Зима. Часть 1. Аллегро нон мольто». Моя любимая вещь.
– Вот уж не думала, что тебе нравится классическая музыка.
– Почему? – немного обиделся Нацу. Девушка пожала плечами:
– Ну… После того, как кое-кто уснул на концерте…
– Теперь я понял, почему ты перестала меня на них брать, – удовлетворённо, как человек, наконец-то получивший ответ на долгое время мучивший его вопрос, кивнул молодой человек. – На самом деле некоторые вещи мне нравятся, но слушать я их предпочитаю только так – в записи.
– Классическая музыка лучше всего воспринимается в живом исполнении, – решила поспорить Люси. Конечно, она не исключала и того способа, о котором говорил друг, но ей с детства внушали, что концертные залы – единственное место, где в полной мере раскроется красота произведений великих композиторов прошлого.
– Возможно, ты права, – неожиданно легко согласился Драгнил. – Но знаешь, когда перед моим носом туда-сюда двигаются смычки или мелькает палочка дирижёра, мне начинает казаться, что я нахожусь в кабинете врача какой-нибудь психологической клиники.
– Прости, где? – девушка ошалело уставилась на друга.
– На приёме у психотерапевта, – спокойно пояснил тот. – Из числа тех, кто пытается решить проблемы своих пациентов, размахивая перед их носом маятником.
– Ты не веришь в лечение гипнозом?
– Нет, так же как в ароматерапию, гомеопатию и другие альтернативные методы лечения. Я предпочитаю более радикальные меры, – молодой человек плотоядно улыбнулся.
– Мне уже заранее жаль тех, кто окажется на твоём операционном столе, – преувеличенно печально вздохнула Люси и объявила перерыв.
Всё оставшееся время сеанса они спорили о преимуществах традиционных и не очень способах избавления от различных недугов. Нацу с убийственным цинизмом будущего хирурга доказывал, что все болезни можно вылечить здоровым образом жизни, а что нельзя – спокойно поддаётся корректировки скальпелем. Девушка старательно подбирала аргументы в пользу своей точки зрения, пытаясь отстоять право на жизнь для менее травматичных способов вмешательства в человеческий организм.
Когда часы показали три, каждый из них, так и оставшись при своём мнении, отправился заниматься своими делами: Драгнил, выбрав на этот раз мармеладку со вкусом груши – готовиться к какому-то скучному семинару, Люси – к подруге за скрипкой. Потому что первый рисунок был готов, а для второго, сюжет которого был навеян прекрасной музыкой, требовался дополнительный инвентарь. Леви МакГарден, студентка консерватории и давняя подруга, долго и обстоятельно выспрашивала, зачем вдруг Хартфилии понадобился инструмент, охала, ахала, хмурила тонкие бровки, но, в конце концов, согласилась выдать художнице старую скрипку в обмен на обещание нарисовать её, Леви, портрет. После чего ещё полчаса объясняла, что можно, а что нельзя делать со столь хрупким и дорогим её сердцу предметом. Люси всё старательно выслушала, покивала и, пообещав вернуть инструмент в целости и сохранности, быстренько ретировалась.