Честити рассмеялась:
— Могут. Но да, дело не только в этом. Я определённо не хочу, чтобы маменька меня слышала, так что скайп тоже отпадает, но… Это имеет для меня большое значение, и мне нужен именно совет, прежде чем что-то творить с бухты-барахты.
Криденс сел на постели. Он был, мягко говоря, заинтригован.
— Может, тогда встретимся на днях где-нибудь на нейтральной территории, а? — предложил он. — В Мэриленде, например. Я бы мог, конечно, прилететь ненадолго, но я только приехал к родителям, сама понимаешь…
— Понимаю, — она снова фыркнула, потом вздохнула. — Но вообще-то через неделю я и сама могла бы к тебе вырваться. Ты весь отпуск там пробудешь?
— Я их год не видел, — буркнул Криденс. — Естественно.
— Тогда жди звонка, — почти приказным тоном произнесла Честити. — Мне это правда важно.
И бросила трубку, не прощаясь.
Криденс отложил телефон на тумбочку и зачем-то кивнул сам себе.
Ждать он, на самом деле, умел.
~
Вот только этого Персивалю и не хватало.
Всё было спокойно и хорошо. Ну, как «спокойно и хорошо» — тренерские нервы, на самом деле, могли быть и тоньше, чем у фигуристов. Тренерам приходилось переживать за всех сразу. Иногда Персиваль был даже благодарен, что у него всего-то пятеро подопечных в сборной. Иначе бы он, наверное, с ума сошёл.
Но происходящее с ним сейчас не лезло ни в какие ворота.
Ньют был абсолютно прав — его падение на вчерашней тренировке не стоило такого внимания. Даже с учётом того, как именно он упал. Персиваль отдавал себе отчёт в том, что нормальной реакцией на такое было бы спокойное: «Как ты?» и короткое распоряжение обработать повреждение при первой возможности. Но не то, что он устроил. Забег вокруг коробки, сорванная фраза, почти немедленно устроенный перерыв, личное отслеживание того, чтобы Ньют воспользовался аптечкой — всё это казалось настолько избыточной реакцией, что впору было хвататься за голову. Он бы и хватался, будь более импульсивен.
И потом ещё это желание извиниться за справедливую, в общем-то, критику. Этот дурацкий страх, что он мог обидеть Ньюта — это его-то, в принципе не обидчивого. Этот порыв принести ему какао — и чёткое понимание: Персиваль бы расстроился, если бы Ньют отказался его пить.
Даже из этого набора данных легко делался вывод: ты категорически влип, Персиваль Грейвз. Ты крайне неудачно приземлился после очередного прыжка, на обе ноги, и лезвия твоих коньков вспороли лёд настолько, что просто так их теперь не вытащишь.
За все четыре года личного знакомства с Ньютом Персиваль никогда не обращал внимания на множество вещей. Множество, как он сказал бы раньше, мелочей. Ни на то, как он улыбается — всегда по-разному, в зависимости от ситуации, и что у одной, казалось бы, улыбки было множество значений и оттенков. Ни на то, как он теребит волосы на затылке, когда взволнован. Ни на то, как трёт лоб костяшками пальцев, если чего-то не понимает. Ни на его запах — всегда лаванда, имбирь и какое-то дерево, Персиваль был в этом не силён — и при этом его собственная кожа, пот, ткань тренировочного костюма и что-то неуловимое, вроде выпечки. Ни на то, как разительно у него меняется голос — если он был в чём-то уверен, то стали в его интонациях могли позавидовать любые коньки, а на них шёл очень хороший металл. Ни на то, какими глазами Ньют умеет смотреть — если пытается донести до него что-то, в чём уверен, или если расстроен, или если согласен, или если не согласен, но не хочет спорить, или…
Просто никогда не замечал, каким он был. Не замечал ничего больше необходимого. Ничего, без чего спокойно обошёлся бы наставник и друг.
Сейчас всё это обрушилось на Персиваля лавиной, и не сгинуть под ней стоило очень больших сил. Которых у него не было. Да и, говоря откровенно, этой лавине сопротивляться он не хотел.
Он всегда считал, что застрахован от такого. Все его влюблённости, все его попытки строить партнёрские отношения никогда не были связаны с работой. Секс на один-два раза с каким-нибудь другим фигуристом он не считал: это, само собой, не имело никакой связи ни с влюблённостью, ни с партнёрством. Возможно, его просто миловала судьба — а более вероятно, что он запрещал себе такое. Всю жизнь запрещал. И, похоже, сделал вывод: к тридцати восьми годам этот запрет настолько прочно въелся в него, что можно расслабиться, ничего не случится.
И вот. Расслабился на свою голову.
Об этической стороне вопроса он не думал. Во всей истории фигурного катания регулярно возникали ситуации, когда мужья тренировали своих жён, и наоборот — и никакого резонанса это не вызывало. Так что глупости вроде «он же твой подопечный, ублюдок, не смей даже думать об этом» Персивалю в голову не лезли.
Всё было гораздо, гораздо сложнее.
Ньют никогда не выказывал никому особого расположения. Пока он прямо не объявлял: «Я отношусь к тебе очень хорошо», или наоборот: «Извини, но ты мне не нравишься», было невозможно понять, что он думает о человеке. Его личная жизнь и вовсе была для всех, включая Персиваля, тайной за семью печатями — впрочем, как многие, он подозревал, что с Лестрейндж в юности Ньюта связывал не только лёд. И теперь это бесило неимоверно.
С другой стороны, подозревать — не знать наверняка. Так что бешенство определённо стоило забить ногами, пока оно не успело заставить его наломать дров и наворотить дел.
Да и даже если подозрения было, чем подкрепить — Персиваль всегда считал, что прошлое должно оставаться прошлым и в прошлом. И иметь значение в настоящем только для того, чтобы не повторять чужих ошибок, которые привели к разрыву предыдущих отношений партнёра.
Персиваль выругался и с трудом сдержал порыв стукнуть кулаком по рулю. Почему он вообще перешёл от мыслей «угораздило» к мыслям «как я буду себя вести, когда его добьюсь»?
И почему в этом вопросе стояло слово «когда», а не «если»?!
Персиваль сбавил скорость. Нужно было успокоиться. Просто успокоиться и подумать, как действовать дальше. Приказать себе: «Выкинь его из головы» он не сможет: уже полночи приказывал, а сегодня днём, на катке, все приказы вылетели из головы, вильнув хвостом, едва лишь Ньют взглянул на него и улыбнулся в знак приветствия. Значит, нужно попытаться хотя бы прощупать почву. Хотя бы понять, что сам Ньют думает — нет, может думать — по этому поводу. Имеет ли смысл вообще хоть что-то предпринимать, или Персивалю ничего не светит хотя бы из-за банальной разницы ориентаций. А дальше уже всё станет сложнее — придётся либо и впрямь стараться выкинуть из головы, либо действовать. А действовать… осторожно. Как можно более осторожно, и вообще выяснять всё так, чтобы Ньют подольше ничего не понял. Мало ли, что и как — вдруг такое отношение тренера может вынудить его уйти? Вот уж чего Персивалю бы не хотелось, так это лишаться его как подопечного.
Дай-то бог, чтобы сам Ньют списал вчерашнюю реакцию Персиваля на то, что он — спортсмен, на которого возлагаются наибольшие надежды из всей пятёрки. Персиваль определённо не хотел, чтобы Ньют обо всём догадался раньше, чем того захочет он сам. Это чёрт-те к чему могло привести.
Из темноты вынырнул какой-то лихач — обогнал по левой полосе, чуть не задев крыло. Персиваль с наслаждением шарахнул по клаксону, проорал вслед какой-то нелестный эпитет, но настроения это не улучшило на ни йоту.
Захотелось позвонить Серафине и пригласить её выпить. Доехать до дома, оставить автомобиль на стоянке, вызвать такси… Нет, разумеется: посвящать её или ещё кого-то в свои мысли и планы Персиваль и помыслить не мог. Но разговор с подругой был ему сейчас, пожалуй, жизненно необходим.
Прежде чем потянуться к гарнитуре за ухом, он привычно кинул взгляд на подставку для телефона и замер, вместо мобильника увидев там пустоту.
Нахмурившись, он съехал на обочину и остановился. Охлопал карманы, залез в сумку на соседнем сиденье — тщетно. Значит, он, старый болван, банальнейшим образом забыл телефон на катке.
Выругавшись ещё раз, покрепче, Персиваль снова завёл машину и поехал до ближайшего разворота.
Серафине он теперь, конечно, звонить не будет, но сидеть совсем без связи до завтрашнего дня не мог физически.
«Поделом тебе, Перси, — мрачно попенял он себе на полдороге обратно. — Меньше будешь думать всякие глупости».
И фыркнул в ответ на эту мысль. Потому что хорошо знал, что не будет.
…Уже подходя к тренерской, Персиваль как вкопанный остановился посреди тёмного коридора. Доносящуюся из-за двери музыку он узнал бы, разбуди его в два часа ночи. Может, даже и во сне бы узнал. Чардаш Витторио Монти, вот в этом конкретном исполнении — именно под него Персиваль катал свою произвольную программу в девяносто восьмом, именно с этой программой выхватил из-под носа Геллерта Гриндельвальда Олимпийское золото того сезона. Геллерт, будучи до этого момента действующим чемпионом мира, на второй ступеньке пьедестала стоял с крайне озадаченным выражением лица — впрочем, Персиваль на своей первой тоже, фотографии не врали. Геллерта называли Олимпийским чемпионом загодя, ещё до соревнований — и тут…
Газеты захлёбывались и восторгались. Персиваль не хранил ни одной: в какой-то момент отвёз всё к родителям и попросил не вспоминать. Столько шелухи, бреда и слащавых восторгов он в свой адрес больше не помнил. И не хотел помнить. И вспоминать тоже.
Звук был совсем тихий, но довольно отчётливый. А ещё — искажённый. И музыка перемежалась аплодисментами и выкриками.
Выкрики эти Персиваль тоже помнил неплохо.
Стараясь ступать неслышно — хотя и не мог бы объяснить, зачем — он подошёл к двери вплотную и медленно открыл её, толком не зная, что ожидает увидеть.
Впрочем, этого и не ожидал.
Лампы не горели — всё помещение было освещено лишь экраном ноутбука. За столом, пристально глядя перед собой, сидел Ньют. Наушники демонстративно лежали рядом — когда-то выяснилось, что он терпеть не может слушать музыку в них, и надевает только тогда, когда не один. Поскольку не один он оказывался часто, всегда носил с собой. Но не любил.
Понять, что он смотрит, можно было, даже не видя экран.
Персиваль втянул воздух сквозь зубы, медленно выдохнул и шагнул в комнату.
Ньют вскинул голову, быстро щёлкнул мышкой и захлопнул компьютер — как будто его поймали на чём-то запретном. Нет, Персиваль, безусловно, не любил вспоминать восторги почти двадцатилетней давности, но за просмотр денег не берут. Да и Ньют, в принципе, знал его отношение к тем событиям, и вряд ли стал бы восхищаться.
— Я забыл телефон, — зачем-то решил объясниться Персиваль.
— Я смотрел на твой сальхов, — одновременно с ним выпалил Ньют.
Они замолчали. Ситуация неожиданно начала казаться Персивалю настолько дурацкой и даже абсурдной, что он подавил желание расхохотаться. Ньют вряд ли бы принял это на свой счёт, но рисковать — особенно сейчас — не хотелось.
Ну и как с ним говорить-то теперь?
А как обычно, Персиваль, как обычно. Никакой смены манер. Фальшь Ньют мгновенно учует, он у тебя умница.
К слову сказать, сегодня пресловутый сальхов получался у него лучше, чем накануне. Недокрутов за всю тренировку Персиваль насчитал только три. Не в пример меньше, чем обычно.
Грело душу осознание того, что они оба понимали: нужно стремиться к совершенству. Даже если проблема Ньюта была в том, что во время тренировок или разминок ему не хватало льда из-за других спортсменов, а во время проката — хватало, это не повод махнуть на проблему рукой.
— И как? — Персиваль щёлкнул выключателем, поморщился от внезапно вспыхнувшего света и сел на диван. Ньют напротив скорчил неповторимую рожу, отнимая руку от лица:
— Предупреждать надо. Как… Впечатлён. И хочу задать тебе пару вопросов. Если ты не против, конечно.
И улыбнулся. Немного застенчиво и одновременно — с вызовом. Как только умудрился?..
Персиваль неожиданно для себя вернул улыбку. Возможно, он зря себя накручивает, и всё окажется проще, чем ему представлялось. Если он продолжит внимательно наблюдать.
— Я весь внимание, — заверил он, стягивая куртку.
Телефон и поездка домой могли легко подождать.
Ньют вылез из-за стола и уселся с ним рядом. Возможно, устал сидеть на довольно жёстком стуле. Возможно, ему было некомфортно смотреть на Персиваля сверху вниз. Возможно, что-то ещё — но вряд ли ему вдруг захотелось оказаться поближе. Это было бы слишком хорошо.
— У тебя правда очень короткая дуга во время захода, — заговорил Ньют, привычно глядя Персивалю в лицо. Всегда, когда разговор шёл о чём-то важном, он смотрел прямо. — И я не очень понимаю, как тебе хватало энергии, набранной на таком малом расстоянии.
Персиваль прикрыл глаза. Тянуло представить, что они разговаривают… не в тренерской, а где-нибудь… да хоть на диване в кафе Ковальски. Или в каком-нибудь другом кафе. Или у кого-то из них дома. Светло, тепло, никуда не нужно спешить, можно спокойно обсудить прыжок… и не прыжок — тоже.
— Персиваль, — чуть встревоженный голос Ньюта вернул его в реальность, — если ты устал, давай отложим, ладно? Мне кажется, ты засыпаешь на ходу, а тебе ещё за руль садиться.
Заботливый…
Сердце легонько сжалось.
Глаза пришлось открыть. И качнуть головой, и улыбнуться как можно более искренне:
— Я задумался, не более того. Сам понимаешь, это было восемнадцать лет назад. Во многом благодаря этой дуге я и выехал тогда на золото. Ты верно говоришь: чем короче, тем сложнее. И именно поэтому мы выбрали тогда сальхов.
— Понимаю, — Ньют кивнул, сцепляя руки в замок между коленей, — но всё-таки, Персиваль, как?
— Я же объяснял, — он подавил вздох, — совсем слегка разворачиваешься в обратную сторону перед самым отрывом. У тебя таким образом остаётся запас на вращение.
Ньют вдруг широко ухмыльнулся:
— Персиваль, если бы я не понял, как это сделать, я бы так и спросил. Я спросил, как ты тогда это сделал.
Персиваль снова развеселился. Напридумывал себе опять неизвестно чего, а ведь Ньют и не пытался упрекнуть его в том, что он — плохой тренер и хреново объяснил.
— «За пределами человеческих возможностей», — издевательским тоном процитировал он заголовок, первым появившийся в газетах девяносто восьмого. — Именно так и сделал. Ну и ещё на эмоциях, пожалуй. Немного.
— Зубами за воздух? — Ньют рассмеялся, и Персивалю снова захотелось ненадолго упасть в тёплое озеро собственного воображения. И представить себе, как ещё он может смеяться, и какие другие… темы могли бы вызвать такой смешок.
Он тряхнул головой, улыбаясь в ответ:
— Примерно.
— И при чём тут «за пределами»? — Ньют склонил голову набок. Персиваль закатил глаза:
— Пресса так орала после Олимпиады. Ужасный бред. Не читай.
Ньют снова улыбнулся — понимающе и как-то даже ласково. Хотя последнее Персиваль определённо себе надумал.
— Не буду.
— Но вообще, — Персиваль встал, поискал глазами мобильник, увидел на полке стеллажа и сунул в карман, — я повторю то, что сказал сегодня полчаса назад. У тебя действительно получается намного лучше. Так что, думаю, ещё пара тренировок, а то и меньше — и именно по сальхову я буду готов с тебя слезть.
— И тут же насядешь с чем-нибудь другим? — Ньют снова рассмеялся, запрокидывая голову. Персиваль жёстко закусил щёку изнутри и поспешно отвернулся, чтобы не рассматривать белое горло с редкими веснушками. Мысли оно вызывало отнюдь не праведные. И совсем не связанные со спортом. Хотя это с какой стороны посмотреть…
— Обязательно, — пообещал он, хватая куртку и приглашающе кивая Ньюту на дверь. — Ты давно мог бы понять, что попал в руки к упёртым перфекционистам.
— И это замечательно, — Ньют влез в свою ветровку, нажал на ручку двери и обернулся через плечо, задорно сверкая глазами. — Я же и сам такой.
…Отперев свою машину, он помахал Персивалю рукой:
— Спокойной ночи. И будь осторожен, ладно?
— Буду, — пообещал Персиваль, садясь за руль. — И ты будь.
Ньют весело кивнул и юркнул в салон.
Персиваль захлопнул дверцу и откинул голову назад. Чертыхнулся, вытащил из кармана телефон, сунул на подставку и активировал гарнитуру.