- Да, батька вашего дрыном надо отходить, своих оставить, ну, да чаго теперь говорить, хай живеть яак живеть, а я вот все жа вас увидел, и рад, что вы такие выросли! А и яак же ты на Хвилиппа похож, унучек, только Хвилипп нямного пониже был!
Филипп погиб в сорок четвертом, не дожив месяца до восемнадцати, дед, тоже хлебнувший фронтовых будней, до сих пор горевал по 'мальцу своему'.
Дома дед дотошно выспрашивал у Сережки про учёбу, потом пытал Альку - его интересовало всё: как росли, как учились, что интересует, что будет делать Серега после окончания института? - А то приезжай ко мне у Чаховку, дом, вульи, сад - все тебе отпишу!
-Дед, - смеялся Серега, - я уральский, мне без леса никак, и профессию я выбрал по душе, с лесом связанную, в гости, да, приеду, охота посмотреть на свои брянские корни, но жить - не, не смогу!
-Жаль, мне бы, дураку старому, пораньше вас увидеть!
-Не горюй, дедушка, увидел же !
Уложив малыша, долго сидели вели разговоры, дед рассказал, что пока был на Беломорканале, его пацанов и отца выгнали из хаты, объявили кулаками. А какие кулаки? Две пары штанов, двое деток без отца и матки, да пара деревянных кроватей со столом и лавками? И ходил старший, Мишка - батька ваш с холщовой торбою, побирался, где кусок хлеба, где картоплю, а где и камень, пущенный во след убегающему пацаненку, -'кулацкому выкормышу' получал. Филиппа-то баба Уля, матка жены моей, Арины, приголубила. А стара была, не потянула бы двоих-то, вот Мишка и вырос как волчонок, помнит детство-то, да опять же, своим детям, тоже безрадостное детство устроил.
-Не, дед, я помню, как меня на пшено или горох коленями ставил, за провинности, типа пролью или рассыплю там чего, платье вот порвала - на заборе повисла... Лучше так как у нас, чем постоянное наказание, или когда мать бил у нас на глазах, а мы рыдали и тряслись. А детство? Да нормальное оно у нас получилось, бедноватое, но веселое, - задумчиво проговорила Алька. - Учились хорошо, всегда были в гуще событий, ущемленными не были, на бедность никто внимания не обращал, да и многие так жили, нормально!
Серега улыбнулся:
- Алименты были "Царские". Я в пятом классе всю зиму в школу бегом бегал, в кедах.
-Ах ты ж, суккин сын! - выругался дед, - а мне ж всягда говорил, что его дети ни в чем не нуждаются, алименты платит исправно!
-Вот я и говорю, - опять заговорила Алька, - лучше без него, прости, дед, он твой сын, но мы выросли нормально, не дерганные, и не бил нас никто, Серега, вон, на горохе не стоял. Иван молчал, дед тяжко вздохнул...
- Дедуль, а ты где воевал?
- У сорок первом не взяли меня - с грыжей, Мишке семнадцать, Филиппу пятнадцать, были под немцем. Сумел я пацанов от Германии отбить, яак пострадавший от Советской власти, в ноги кланялся бургомистру, та ещё скотина, но вошел у положение. Устроил он их на дороги, латали-то постоянно, дождь пройдет и все, ни пройти, ни проехать, вот и была дорожная бригада из надежных людей. А пацаны там как подсобные были. А у сорок третьем нас троих сразу и призвали, меня ездовым поначалу во второй ешелон, а потом и на передовую попал, когда по Польше шли, бои везде были тяжелые, повыбил хриц много, вот я и... до Берлина, вместо лошадей в основном на пузе, но уже с автоматом. В Берлине был, да, расписался на этом ихнем рейстагу, за себя и Филиппа, а Мишку второго мая поранили, хорошо руку сохранили, хотели сначала отрезать, да войне-то конец, вот и смогли спасти руку-то.
-Дед, а награжден был?
-А яак же - самой что ни на есть солдатской - "За боевые заслуги"! Потом уже - "За Отвагу", "За взятие Берлина", "За Победу над Германией".
-Ух ты! Какой у нас героический дед!
-Не, Сяргей, обычный, тогда не до геройства было, просто тяжкая работа - землю от поганства очистить, вот и рвали жилы и гибли, не за медали. Это уж как повезет, были ж и такие, что к Герою представляли, а не получали, хотя там надо было враз двух Героев давать, а были и другие...
В воскресенье поехали в Медведку, деду сильно хотелось посмотреть, где они родились и учились, да и с невесткою познакомиться.
Мамка приняла их радушно - 'чё уж претензии предъявлять, когда столько лет без него живем, да и отец, что, ему свою голову приставил бы? Живет там, где-то, вот и пусть живет. Вы без него выросли, не пропали!'
Сережка уговорил деда и дядю съездить на пару дней в Свердловск и приехал оттуда дед преображенный, приодетый в цивильную одежду, но, как ни уговаривал его внук, не бросивший свои кирзачи.
-Дедуль, ты, прямо, лет десять скинул, глянь, какой молодой! - шутила Алька, а дед только ухмылялся, он приладился ходить 'у гастроном, кой чаго прикупить'. Решили уезжать после дня рождения Мишутки, до него осталось три дня.
Вот и сейчас он вышел из гастронома, неся в нитяной авоське треугольные пакеты с молоком, жизненно необходимые ему папиросы "Беломорканал", какие-то кулёчки...
По улице навстречу быстро двигалась группа людей во главе с секретарем райкома - Редькиным. Егорыч, не снижая голоса, что-то сердито выговаривал идущему рядом солидному мужчине, дед же, услышав этот голос замер столбом, прямо посредине тротуара. Он, казалось, не дышал, просто стоял и смотрел на Редькина, редкие прохожие, обходили его, а он ничего не замечая, смотрел и не двигался.
- Дедушка, вы мешаете! Отойдите пожалуйста! - шедший впереди всех молодой мужчина, сделал деду замечание, тот не слышал...
Редькин приблизился на расстояние трех-четырёх шагов и взглянул на стоящего столбом деда, поморщился,.. вдруг запнулся, остановился... вгляделся и, не глядя, кому, - резко сунул свою папку с документами... Дед все так же молчал и не сводил глаз с Редькина... Егорыч тоже смотрел только на деда, сопровождающие его остановились, недоуменно глядя на обоих. Редькин, как сомнамбула шагнул к деду, не говоря ни слова, обнял его и замер... Дед бросил свою авоську и тоже изо всех сил стиснул Егорыча. Так и стояли, обнявшись два мужика, и было понятно, что встретились давние друзья.
-Ванька!! - всхлипнув, шепнул дед, - Ванька, живой!!
-Старый!! Старый, я и не надеялся, что тебя тебя в этой жизни увижу!!
-Товарищи, - повернулся Егорыч к сопровождающим, - это мой фронтовой друг, который вытащил меня полумертвого, если б не старый, то есть Панас...- он сглотнул, - это такая радость, непередаваемая!
А дед, глядя куда-то вбок, позвал:
-Вань, хади сюды!
Сбоку вывернулся дядя Ваня с Мишуком на руках:
-Вот, Ванька, - сказал дед Редькину, забирая у Ивана Мишутку, - последыш мой, у сорок пятом сгондобил, в честь тебя названный! Я думал, не выжил ты, уж очень пораненый был!
Редькин порывисто обнял своего тезку..
-Я на фронте ни разу не прослезился, а сейчас глаза на мокром месте... Старый, ты жив!! Это же счастье!! Ты здесь откуда?
-К унучке приехав!
-Вечером жду тебя с тезкой у себя, часов в шесть! Сейчас надо проверку закончить, жду. Не прощаюсь!-ещё раз обняв деда, Редькин, улыбаясь и сияя, пошел дальше, дед же только сейчас вспомнил про свою авоську.
-Дедушка, возьмите! - протянул её какой-то парнишка, - Дедушка, а вы можете к нам в школу прийти завтра? Вы ж с самим Редькиным воевали! Пожалуйста, мы вас будем ждать!
-Я, малец, деревенский мужик, говорить-то и не умею, яак надо.
-А Вы как умеете, нам всё интересно будет.
-Я с Иваном Редькиным посоветуюсь, яак он скажеть!
Дома дед рассуждал:
-Вот ведь как бывает, я думал, Ваньки нет... а он, эх, как хорошо! Я ж у сорок четвертом, у декабре яго на спине тащил, боялся, не успею, у медсанбате сестричка головой качала - 'вряд ли выживеть'. Мне ж 'За отвагу' за Ваньку вручили - вытащил раненого командира, там жеж головы поднять нельзя было...
-Бать, я знал, что в честь твоего командира назван, а он такой мужик, видно, что настоящий!
В городе новость, что Редькин встретил фронтового друга, который спас его, распространилась в одно мгновенье, и пришедшая с работы Алька, удивленно сказала:
-Надо же, через тридцать шесть лет Егорыч однополчанина встретил, вот бы глянуть на него!
Дядюшка засмеялся:
-Смотри, вот сидит!
-Дедуль, ты?
-Я, Алька, я!
Редькин и дед засиделись далеко за полночь. Сначала деда и сына встретила вся многочисленная редькинская семья. Дед даже растерялся от такого внимания и изъявления благодарностей за своего Егорыча. Постепенно все разошлись, оставив фронтовиков наедине, которые долго-долго вспоминали, много курили и тяжело вздыхали, поминая погибших.
Дед закинул удочку:
-Вань, ты ж хозяин всего раёну?
-Ну примерно так!
-А унучечка моя, как я слыхав от людей, хорошая дивчина? Так подмогни жеж ей, вон, у тебя стройка какая начнется, ей бы хоть маленькую комнатенку, но свою, мальчишка-то растёть.
-Не переживай, Панас (Панас так звали деда на родине, так на это имя он и отзывался, редко вспоминая, что Афанасий), ты меня знаешь, своими молодыми специалистами мы дорожим, и в планах есть квартиры для них. Надеюсь, в следующем году приедешь к внучке на новоселье?
-Если жив буду, Вань.
-Ты у нас самый старый был, мы-то все двадцатилетние пацаны считали тебя глубоким стариканом - сорок три или четыре тебе было?
-Сорок чатыри, а вот уже восемь десятков через два месяца стукнеть.-
-А мы над тобой хихикали, хотя Лёшку-то именно твоя осмотрительность уберегла, помнишь, как он, желторотый все норовил из окопа выглянуть, а ты его за штаны успел стянуть?
-Эге ж, он потом от всего шарахался, когда понЯл, что пуля рядом была...
-Давай так договоримся: будем живы, на следующий год, на Победу соберу всех - Михнева, Буряка, Алёшку Сиротина, Егорыча, Витька Соболева, и ты обязательно приезжай, а? Сиротина совсем не узнаешь-такая махина выросла из мелкого щуплого пацана.
-Я, Вань, доживу, точно, это ж надо было к унучке приехать, штобы тебя устретить, живога! Я, Ванька, встрепенулся сильно, наших поглядеть - обнять, ох как хочу, да и праунук у меня, ох и парнишка, зовёть меня - Де!
Редькин одобрил поход в школу, пришел с ним сам, и в полном спортзале они с дедом долго рассказывали о фронтовых буднях, не касаясь тяжелых боёв. Когда же бойкий старшеклассник спросил про бои, дед, помолчав, сказал:
-Не приведи, Господи, кому-то испытывать такое, худой мир, он лучше!
Отпраздновали годик Мишутки, приехали Алькины орлы, дед и Андрюха мгновенно подружились, сидели, негромко разговаривая и получая удовольствие от общения.
Мишутка же пытался выговорить имена всех, к нему пристали Петька и Гешка:
-Минька, скажи - Петя! - Минька говорил - Пе!, Геша!-Ге! Андрюха!- молчание, Андрей!- тишина... и потом звонкое: - Дей! Дей подорвался к мелкому и начал его тискать, Мишук заливался смехом, дед же одобрительно кивал головой.
Под вечер провожали их с дядюшкой большой компанией, пришел и Редькин с женой и внуками. Все расцеловались с дедом, Алька всплакнула, дед тоже прослезился:
-Приеду! Унучка, точно, ждать-то будешь?
-Мы с Серегой богаче на деда и дядюшку стали, всегда будем вам рады!(Забегая вперед - дед дожил до девяноста семи лет, последние пять доживал у Альки и ругалась на него Алька только из-за кирзовых сапог и постоянного курения!)
И навалились заботы и проблемы, город заметно похорошел, убрали весь мусор на задворках, заделали глубокие ямы на дорогах, окосили всю траву, опилили деревья, покрасили бордюры - жители, посмеиваясь, наводили порядок во дворах - 'Давно бы надо было иностранцев в нашу глушь пригласить, вон, сколько пользы!'
Алька просмотрела все имеющиеся в районной библиотеке материалы про Югославию, с немцами как-то сразу подумала про штрудель, а вот с югославами ничего из выпечки не находилось - все больше мясные блюда-скара.
Позвонила Славину, он прислал оказией - с проводницей поезда на Нижний Тагил - несколько книжек, там был рецепт пирога с брынзой, которую решили заменить сыром.
Вот и занялись с двумя кондитерами осваивать новую для всех выпечку. Пирог начал получаться с третьего раза, понравился и, чтобы набить руку, начали делать его небольшими партиями на продажу- уходил, как говорится, влёт. Со штруделем помучились, долго подбирали маргарин для слоеного теста, но к концу июня и штрудель получился. Редькин на совещании отметил "старательность и исполнительность работников хлебозавода, одними из первых подготовившихся для встречи почетных гостей".
Алька съездила в техникум, договорившись заранее с лучшим преподом по технологии, Цилей Федоровной, умеющей и знающей буквально все, о консультации и пробной выпечке каравая. Вернулась из Свердловска с массой новых рецептов и идей.
Повезла Мишука на июль в Медведку. Пошли ягоды и грибы, а кто же из местных не был заядлым ягодником-грибником.
А там бушевали страсти, скандал разгорелся нешуточный - Гала, любимая сношенька, непорочная и идеальная, родила мальчика. Одно дело, что на месяц раньше, мало ли, бывает! НО... малыш родился рыжий-рыжий, каким был в поселке только один человек - отнюдь не Стасенька-брюнет, а страшенный бабник, не пропускающий ни одной юбки, неважно какого возраста, - Колька Лаптев. Не узнать в точной копии ребенка Лаптя мог только слепой. Бессменная акушерка - тетя Паня, Прасковья Ивановна, взявшая на руки малыша, только охнула, а санитарка Нина Егорова сразу же припечатала:
-Это ж Лапоть натуральный!
Утром уже поселок знал, что ребенок - чисто рыжий Лапоть! Броня, прилетев в больницу, потребовала показать ребенка, увидев его в окно, заматерилась и заорала как резаная. Побежала к Селезням ругаться, наскакивая на отца Галы, теперь уже 'проститутки', орала и пыталась врезать тому по 'наглой морде!'
-Подсунули порченную девку, проститутку моему сыночку!
Селезень, отмахиваясь, гудел: -Твой сынок женился на ней? Женился! Кто ж виноват, что он не разобрал, девка под ним али баба? С его-то опытом, и не понять? А я что? Ничего, я вам дочь отдал и приданое немалое за ней дал.
-Да подавися ты своим приданым! - Броня охрипла орать оскорбления и гадости, понимая, что многие из тех кого она поносила и поливала грязью, порадовались, что вернулось ей её же дерьмо.
Этим история не закончилась. Стасян, над которым открыто ржали, в этот же день свалил к родственникам, куда-то в Ивано-Франковскую область.
Броню же следующим утром арестовал Адамович - ночью побила окна у матери Кольки Лаптева, Зины. Зина утром, ни свет ни заря, подняла Адамовича и, плача и ругаясь, потребовала ареста Брони.
-Напугала, сучка пархатая, внучку, что спала в дальней комнате! Адамович, заарестуй её, а то смертоубивство будет! Ежли Колька и виноват, то только в том, что на эту 'честную' полез, а не надо давать раньше времени! За всеми видит, своё только не заметила! Сучка не захочет, кобель не вскочит! - припечатала Лаптева.
Адамович увез Броню в район, там её крепко поругали, выписали штраф на пятьдесят рублей и обязали вставить стекла. И ходила пришибленная Броня по поселку, плюясь и ругаясь, если видела Селезней.
И опять было у неё горе - ребенка-то записали Кухтинским и Станиславовичем - "По закону они муж и жена, ребенок родился, когда они состояли, да и сейчас состоят в законном браке, никакой суд это не оспорит" - вежливо объясняла председатель поссовета Лилия Васильевна, в ответ на орево Брони, что она не признает ни сноху, ни ребенка.
-И придется вашему сыну платить алименты на ребенка!
Вот тут Броне сделалось совсем плохо, жадная по натуре, завистливая бабенка, крупно попала, и одна цель осталась у неё - подкарауливать "горячо любимую Галу" и требовать развода и отказа от алиментов.
Селезни, потерпев с неделю истерики и крики Брони, увезли Галу с ребенком куда-то в Тюменскую область к родственникам. Броня же, напроклинавшись напоследок - досталось всем от Галы до председателя поссовета - тоже свалила вслед за сыном из поселка.
Алька пожалела Галу:
-Теперь ей ой как не сладко будет! - на что мамка ответила коротко: