«Л».
Аккуратно кладу руку на стол, продолжая держать карандаш, и прекращаю дышать, большими глазами следя за рукой парня, пальцами которой он осторожно берет пишущий предмет, потянув за его кончик, после чего он выскальзывает из моей ладони. И пишет, сильнее натянув капюшон на бейсболку:
«И».
Смотрю на написанное имя, как на что-то необычное и незнакомое мне. Дилан крутит карандаш пальцами, коснувшись его кончиком моего запястья, поэтому отдергиваю руку, пряча её под стол. Парень вновь пишет, оставив мой жест без внимания:
«Котенок? Я рассчитывал таким образом избавиться от него».
Набираю в легкие воздуха, поддавшись вперед, и отбираю карандаш, отвечая:
«Ты должен забрать его».
Успеваю отпустить карандаш, прежде чем Дилан возьмет его, откашлявшись:
«Ничего не поделаешь. Придется оставить его на улице».
От подобного у меня сердце сжимается, но, отчего-то я хмурю брови, слегка наклонив голову, и со странным спокойствием пишу следующее, что действительно считаю похожим на правду.
«Ты — лжец».
ОʼБрайен читает. Он прекращает притоптывать ногой, и я начинаю считать секунды, ведь парень довольно долго смотрит на написанное мною, так что начинаю жалеть, что впервые решила сказать то, что пришло мне в голову, поэтому переворачиваю карандаш другой стороной, ластиком стирая предложение. Дилан хмурит брови, внезапно выдернув пишущий предмет из моей руки, поэтому поднимаю глаза, удивленно уставившись на бледное лицо парня, кожа которого была усыпана ссадинами. И глотаю скопившуюся во рту воду, всего секунду выдержав на себе его слишком серьезный взгляд, после чего опускаю лицо, убрав руки.
ОʼБрайен сидит какое-то время без движения, тем самым заставляет меня не на шутку волноваться, ведь я ни в чем не могу быть уверенной. Стоило ли мне так прямо писать подобное?
Дилан. Я не слышу, как он дышит, но исподлобья слежу за тем, как он спокойно водит карандашом по листу, после чего кладет его на поверхность парты, так же пряча руки в карманы кофты.
«Сегодня заберу», — читаю, чувствуя, как груз спадает с плеч, уступая место новой тяжести, причина которой ясна, как сегодняшний день.
Выходить с кем-то на контакт… Насколько меня хватит?
Хмурюсь, сильнее прижав к груди рюкзак.
Только сейчас осознаю, что начинаю в мыслях называть ОʼБрайена по имени.
========== Глава 8. ==========
Комментарий к Глава 8.
Главы небольшие, ибо я устаю на учебе.
Приятного чтения.
Олдингтон писал: «Время — это мираж,
оно сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий».
Яркие воспоминания?
Думаю, это один из самых тяжелых вопросов, на которые мне приходилось искать ответ в темных глубинах своего сознания. Мне уже семнадцать, за плечами практически целое детство — беззаботное время, полное ещё наивного восторга от всего, что видишь перед собой. Время вкусного мороженного, прогулок с родителями по парку, катания со снежной горки, игры в прятки, бессмысленных времяпровождений с друзьями, без которых, кажется, не можешь провести и дня. Время ожидания. Ожидания чего-то «волшебного» от жизни и будущего. Время, когда Санта приносит тебе подарки на Рождество, а оно является шансом начать всё с чистого листа, оставив былое в прошедшем году. Когда каждый твой день рождения — это безумно счастливое «пиршество» в кругу семьи с поеданием тортиков и жареной курицы. Просмотр мультфильмов по любимому каналу после школы и ворчание, ведь твоя мать просит тебя ложится спать вечером.
И с каждым пройденным годом мне всё тяжелее оборачиваться и смотреть на прежнюю себя, на ту самую девочку с еле заметными веснушками на щеках, со здоровым цветом лица и ярко горящими голубыми глазами, полными наивного интереса к окружающему. Она, видимо, думает, что все вокруг так и продолжат восхищаться ею, что и в будущем её повседневность не примет иные обороты, но все на самом деле её считают нелепой.
Бедная и жалкая девочка. Ребенок, которым я была. И которого я давно убила.
Я убила в «себе себя»? Да, ведь не окружающие виноваты в том, как именно я живу сейчас. Проблема исключительно во мне. Я позволила им сделать это. Погубить себя. Я недостаточно сильна.
Вергилий говорил: «Время уносит всё». Мне отчего-то казалось, что речь идет о материальном составляющем нашего мира, но позже мне наконец повезло уяснить, что именно он имел в виду. Только вот было уже поздно.
Время унесло меня.
И теперь мне остается лишь сидеть над чистым листом, косо брошенным на поверхность моей парты. На доске написана тема сочинения, и остальные уже приступают к нему, не поднимая голов, ведь действительно увлечены делом. Считается, что подобного рода работы — это легкая возможность получить хорошую оценку, но у меня постоянно негативный результат. Мне даже не нужно утруждаться и подписывать лист, ведь пустым его сдаю одна я. Кусаю уже изгрызенные ногти, не смотрю по сторонам, уставившись на коленки. Мне непривычно сидеть без рюкзака в руках, но учительница настоятельно «попросила» убрать его. Чувствую себя незащищенной, если не хуже. Все вокруг так увлечены. По лицам ясно, что они тщательно выбирают моменты, пытаясь расписать лучший из них. Кажется, у них правда много стоящих воспоминаний.
Стук.
Громкий и довольно раздраженный, поэтому с легкостью рушит нависшую тишину в кабинете, заставляя учительницу, читающую журнал за столом, всего на секунду поднять взгляд. Я медленно, с предельной осторожностью поворачиваю голову, наблюдая за парнем, который, несмотря на предупреждение преподавателей, продолжает находиться во время уроков в головном уборе. Дилан стучит ручкой по столу, и меня тут же привлекает его пустой лист, который давно пора бы уже начать заполнять, но он даже не подписан в углу. ОʼБрайен сутуло сидит, одну руку держит под столом, а другой издевается над нервной женщиной в очках, которая терпеть не может, когда кто-то щелкает ручкой. Я по-прежнему не могу слышать, как Дилан дышит, что мне не очень ясно, ведь этот тип явно напряжен или даже зол. Что-то выводит его из себя? Неужели, написание такого рода сочинений, которые как-то затрагивают касающуюся тебя тему? Быть может, у Дилана так же немного вариантов для изложения другим? Или всё это не для него? Уверена, что он не так прост, как кажется. Никто не прост. Все люди сложные, мне ли не знать?
Я уже спокойнее подношу ручку к листу, написав всё так же криво, но при этом рука не дергается от волнения: «Сдавать не собираешься?»
Не замечаю, как парень читает, ведь его голова остается неподвижной, но он отвечает, как-то резко выводя буквы черной ручкой: «Меня это дерьмо не вдохновляет». Я немного поникаю, читая ответ, и решаю не трогать парня. Кажется, он серьезно напряжен, поэтому не буду нарываться. А-то, кто знает…
Но, прежде чем я отворачиваюсь, Дилан успевает вновь дернуть рукой, написав не менее разборчиво: «Тебя подобное забавляет? — немного ждет, кажется, задумавшись. — Не думаю, что собственные воспоминания кому-то будут интересны, тем более этой свинье за столом», — грубо. Очень, но я не осуждаю ОʼБрайена, отвечая: «С чего ты взял?»
И сбоку слышится смешок.
«С чего я взял, что преподша свинья?» — пишет, и я закатываю глаза, прикусив язык: «Что ей это не интересно», — уточняю, и невольно опускаю глаза в пол, ведь парень впервые за это время поворачивает голову, взглянув на меня. И этот взгляд ощутимее, чем мне кажется, так что боль в висках усиливается, а ладонь, в которой сжимаю ручку, потеет моментально. Но это продолжается недолго. ОʼБрайен быстро переводит внимание на свой лист и пишет: «Наивная». Я часто моргаю, окинув всех косым взглядом, после чего сутулю плечи, сильнее склонив голову, ведь принимаю его замечание без возражений, правда, всё равно пишу, хоть и не так равнодушно: «Думаешь?»
— Ага, — от неожиданности меня бросает в холод. Дилан отвечает вслух, хоть и шепотом, но все равно его голос не остается незамеченным, так что добрая половина присутствующих отвлекается, бросив в нашу сторону взгляд. Так же поступает и учительница, громко откашлявшись и перелистнув страницу журнала с молодыми мужчинами и женщинами на обложке. Я поднимаю на неё глаза, но выше голову не задираю. Интересно… Эта женщина, каким она была ребенком? О чем мечтала? Какие надежды имела? Предполагала ли, что её ждет подобное будущее? Каждую перемену она выпивает по стакану кофе и съедает упаковку круассанов с шоколадом. Таким образом пытается заесть проблему, проглотить и переварить эту реальность, но вряд ли подобное что-то исправит. С каждым днем от сладкого и горького её сердце слабеет, тело становится крупнее. И в конечном итоге она погибнет.
Женщина резко поднимает взгляд, упершись им в мои глаза, я будто получаю удар, поэтому резко опускаю лицо ниже, но остаться незамеченной не выходит.
— Хоуп, — она кривит яркие тонкие губы, когда произносит мою фамилию, и от этого мое отношение к себе становится ещё отвратительнее, чем было. Не осмелюсь взглянуть на неё вновь, поэтому остаюсь неподвижной, даже когда скрипит учительский стул. Она поднялась? Быть не может. Учитель литературы — не тот, кто часто встает из-за стола. Женщина покачивается при ходьбе, но всё-таки приближается, поэтому паникую, поглядывая на свой лист, который исписан вовсе не сочинением на тему прошлого. Руки трясутся под столом, не могу заставить себя убрать бумагу со стола, но этого и не требуется вовсе. Я немного удивленно наблюдаю за тем, как ОʼБрайен, вовсе не стесняясь того, что учительница уже стоит у нашей парты и всё прекрасно видит, берет мой лист и складывает несколько раз.
— ОʼБрайен, — шипит на него женщина протягивая руку, как бы намекая, что парень должен вручить ей мою работу, но вместо этого Дилан протягивает ей свой лист, и у меня «отпадает» челюсть. Он успел перечеркнуть ту строчку, в которой назвал её «свиньей»? Поэтому так спокоен?
Поднимаю глаза на ОʼБрайена, который смотрит на свои руки и тщательно складывает мой лист. Его лицо выглядит расслабленным, мускулы не напряжены, поэтому и я готовлюсь выдохнуть, но учительница давится. Я перевожу на неё испуганный взгляд, сразу понимая. Дело дрянь. Женщина краснеет, и мне впрямь кажется, что из её ушей должен пойти пар, а глаза вылезти из орбит. Такую отвратительно и одновременно обиженную гримасу ещё поискать надо. Учительница литературы складывает лист, сжимая его пальцами, после чего разворачивается, бросая:
— К директору, — я её еле слышу, так что поражаюсь, что Дилан тут же поднимается, сунув мой лист в задний карман джинсов, и собирает вещи в рюкзак. Что ж, он уже не вернется в этот кабинет сегодня. Опускаю голову, чувствуя себя виноватой, поэтому не поднимаю глаз, пряча их. ОʼБрайен не задвигает стул, надевая ремни рюкзака на плечи, и движется к двери, чтобы покинуть кабинет, а учительница тяжело дышит, сверля мою макушку взглядом:
— К доске, Хоуп… — говорит с придыханием, отчего моя кожа покрывается мурашками. — Устно будешь рассказывать сочинение, — и медленно шагает к своему столу, будто с победным настроем, а я даже не вздыхаю.
Я устала вздыхать.
После урока меня задержали в кабинете, ведь учительница не видит смысла отпускать меня со всеми. Всё равно не питаюсь в столовой. Я и не собиралась идти туда, но сухость во рту вынуждала меня сделать нечто подобное, поэтому мне приходится перебороть себя уже какой раз за день, чтобы переступить порог шумного зала, в котором все сидят за столами, вкушая пищу и громко беседуя. Не разглядываю окружение с интересом, стараясь сфокусировать взгляд на плиточном полу, по которому шагаю неуверенно к раздаче, ведь аппараты с водой на этажах пока не заменили, поэтому воды там нет. Придется попросить на раздаче, ведь в буфете мне вряд ли сделают одолжение, налив стакан воды.
На раздаче очередь с подносами, поэтому пытаюсь встать как можно дальше, но при этом остаться в кругу зрения женщины в белой форме. Та косо смотрит на меня, накладывая половником суп в тарелку одного из учеников, который громко смеется, разговаривая с кем-то позади.
— Простите, — шепчу, но тут же обнимаю себя руками, ведь женщина буквально шикает на меня. Хочу сделать шаг назад и отказаться от этой затеи, но торможу, когда ученикам на раздаче в ноги падает русый, уже знакомый мне, парень, которого я видела пару раз. Его тонкие руки опираются на плитку. Двигается, не поправляя слегка задравшуюся зеленую футболку, и пытается встать на ноги, вот только один из парней на раздаче с гордо поднятой головой ставит ногу ему на спину, изображая из себя «победителя», а другие лишь отшучиваются, не видя в подобном ничего «обидного». Русый смотрит в пол, продолжая оставаться без движения. Все бросают на него взгляд, а одна девушка берет телефон решая заснять сие действие. Моргаю, опустив руки вдоль тела. Смотрю на бледного худого парня, который сжимает зубы, отчего его челюсть выглядит напряженной, но ничего не предпринимает, в то время как парень на раздаче передо мной ставит поднос на стол, ожидая, пока ему положат «второе», и оборачивается, так же решив заснять этот момент. Я оглядываюсь по сторонам, понимая, что не многие заинтересованы в происходящем, поэтому и вмешиваться никто не спешит. Вновь опускаю взгляд на худого парня, и сама не осознаю, что правда делаю это.
Одно движение — и поднос с едой падает на пол. Посуда разбивается, а еда разлетается по полу, брызгая в разные стороны. Я сама замираю, в то время как все переводят взгляд на сброшенный поднос, после чего многие поднимают глаза на меня, словно не сомневаясь, что виновницей являюсь именно я, так поступает и русый парень. Он хмуро смотрит на меня своими карими глазами, продолжая стискивать зубы, поэтому вновь обнимаю себя руками, быстро разворачиваясь и спеша покинуть обеденный зал.
Войти сюда — плохая идея.
Надо отныне запомнить.
***
— Всё больше, больше красного, — жалкий и сухой всхлип. Горло, забитое комками из обиды и злости. В спутанных мыслях одно непонимание и безумное множество вопросов. По ногам стекают алые капли, которые при таком освещении кажутся черными. Она пачкает руки, лицо, пол вокруг, стены, дверные ручки. Всё, к чему прикасается.
Она грязная.
И Она испачкает тебя.
Мои глаза широко распахиваются, когда я четко слышу дверной звонок. Лежу на холодном полу в комнате, смотря в потолок. За окном уже вечереет, поэтому мое удивление растет, когда звонок повторяется. Неужели, родители вернулись? У них нет ключей? Или это Элис? В любом случае, кто-то должен быть дома кроме меня. Пускай и откроет.
Но звонок повторяет ещё и ещё раз, так что сажусь, поднимая верхнюю часть тела. Смотрю на спящего на моей подушке котенка, который похрапывает, дергая лапками и усиками во сне, что выглядит мило, поэтому заставляет меня улыбнуться краем губ, но улыбка тут же сходит на нет, ведь раздражающий звук повторяется. Не может быть, что я одна дома. Опять. Заставляю себя поднять на ноги, взгляд сам скользит к зеркалу, поэтому вижу, в каком состоянии мои плечи и ноги, так что быстро переодеваюсь в джинсы, накидывая сверху легкую кофту. Неважно, кто там пришел, мне не хочется, чтобы шрамы были заметны. Подхожу к двери, открывая, и поворачиваю голову, проверив, не проснулся ли Засранец, после чего выхожу, оставляя небольшую щелочку, чтобы проветрить комнату, в которой больно жарко. Иду по коридору, спускаясь вниз на первый этаж и спешу к входной двери, которая разрывается от звонков, так что я обнимаю себя одной рукой, а второй резко распахиваю, дергая за ручку, и не успеваю остановить себя, прежде чем поднять глаза на парня в черной бейсболке, который зажимает кнопку звонка, не отпуская её даже сейчас, когда я стою в нескольких сантиметрах от него. Приоткрываю губы, резко прикрыв дверь, чтобы скрыться за ней, но оставляю щелку, чтобы видеть ОʼБрайена, который так и не прекращает зажимать кнопку звонка, не опускает на меня глаза, будто не замечая, поэтому шире открываю рот, не издавая звуков. Звонок уже режет уши, поэтому прикрываю их ладонями, топнув ногой, и пищу, хотя это не то, чего мне хотелось бы. Но оно действует. Дилан оглядывается по сторонам, опускает взгляд на меня и хмурит брови, отпустив кнопку:
— Долго, — говорит, а по моей спине бегут мурашки от непривычки. Мне непривычно говорить с кем-то или слышать чей-то голос, адресованный мне, поэтому прячусь за дверью, выглядывая, но глаз не поднимаю:
— Я сейчас при…
— Ты ведь даже не поинтересовалась, кто пришел, — замечает он, чем ставит меня в тупик. Мне не нравится, когда кто-то сбивает мой настрой. Это тяжело. Трудно вновь заставить себя говорить с кем-то, поэтому делаю глубокий вдох, уставившись в пол:
— Я принесу его, — имею в виду котенка и хочу закрыть дверь, но парень ставит ногу, сунув руки в карманы джинсов, но я не сдаюсь, продолжая изо всех сил прижимать его колено, но приходится остановиться, когда Дилан без эмоций подмечает, будто это что-то обыденное: