Сердце нехорошо защемило от тоски и стыда. Оля. Вот кому досталось ни за что, ни про что. В тот вечер Макс как осатанелый влетел к ней в квартиру, не раздеваясь, прижал к стене и задрал на девушке короткое домашнее платье. Это даже сексом назвать было нельзя, скорее, случка зверей в предсмертной конвульсии. Матвеева не любила грубости, Савельев даже в постели всегда был спокоен, и то, что случилось тогда в прихожей, иначе как помешательством назвать было нельзя.
Оля все же удивительная девушка: не оттолкнула, подмахнула, затем молча ушла в ванную, предоставив сползшему по стене парню возможность хоть для вида принять человеческое обличие. Правда, в тот вечер разговаривать девушка с Максом отказалась и постелила ему на диване, но утром Савельев проснулся от того, что Оля гладила его по волосам. Вот тогда она и спросила, что случилось?
А что Макс мог ответить? «Знаешь, дорогая, я вчера мужика поцеловал, да ты его знаешь, Женя Мештер, помнишь? Немецкий у нас ведет. Так вот да, я его поцеловал. И нет, не случайно, я сам этого хотел. Но это же ничего не значит, да? А трахнул я тебя вчера, чтобы доказать себе, что мне женщины нравятся. Но это же не страшно?»
Бóльшим моральным уродом Макс себя прежде не чувствовал никогда. Собрав апельсины, он сложил в багажник оставшиеся пакеты и сел назад в машину, откидываясь на сидение. Эти дни он старался вести себя так, будто ничего не случилось, с чрезмерным энтузиазмом хватался за все плетневские идеи, сам вызвался отвезти девчонок на квартиру к Оле, где было решено отмечать Новый Год. И вообще, погрузился с головой в заботы, чтобы как можно меньше думать. Но куда от себя сбежишь?
После первого осознания случившегося и откровенного приступа паники Макс даже допустил трусливую мысль, что во всем виноват Мештер. Но от этого ощущение собственной ущербности стало еще острее. Женя в одной квартире то ночевать с ним не остался, какой с него спрос? Очень логично получается: Макс поцеловал Женю, но виноват Женя, потому что он гей. Здравствуйте, меня зовут Максим Савельев, и я дегенерат. Я обидел хорошего парня, сам же его поцеловал, а теперь обвиняю. Можно мне чашку кофе с ложкой стрихнина?
Пожалуй, теперь можно не сомневаться, что Мештер записал Савельева в неуравновешенные психопаты. Или в подонки, каких поискать. И Макс себя чувствовал примерно посередине между этими двумя понятиями. Все его противоречивые чувства в отношении Жени, раздражение, которое тот сразу стал вызывать, восторг от его голоса в баре, необъяснимое тепло от улыбки — все в одночасье материализовалось в единственное короткое соприкосновение губ и немую оторопь. А что дальше? Это значит что? Влюбился?
Звук открываемого багажника вывел Макса из ступора. Парни теснили пакеты с продуктами, упихивая между ними бутылки Jack Daniels и коробку с двенадцатью бутылками брюта.
— Слушай, ну куда нам столько шампуня? — Нальчиков заполз на заднее сидение и подышал на замерзшие руки. — Девкам же вина еще взяли, они столько не выпьют.
— Ты не забывай, что нам тусить предстоит три дня, улетит все разом, я отвечаю, — Плетнев уселся на пассажирское сиденье рядом с Максом. — А нам на завтра еще Ягер с апельсинами.
— Пиво надо было брать, а не Ягер, похмелье никто не отменял, — Борзых захлопнул багажник и присоединился к Нальчикову. Плетнев в ответ только языком цокнул.
— Обижаешь, мужик, пиво уже давно в ящике на балконе стоит, мы с Максом вчера купили.
Под бодрый гул голосов форд Макса выехал со стоянки Ашана и пополз в сторону центра, к дому Ольги. В разговоре Савельев почти не участвовал, на протяжении всего пути лишь пару раз вставив короткий комментарий.
К десяти вечера все было готово: девочки в своих кулинарных талантах превзошли себя, стол в гостиной ломился от блюд, парни провожали старый год вискарем, девушки еще во время готовки открыли себе бутылку шампанского.
Макс, сидя на диване со стаканом, скользил пальцем по экрану телефона, отправляя поздравлялки родным и знакомым, пока связь не сошла с ума от всеобщего новогоднего экстаза. В комнате приятно пахло лесом от живой ёлки, стоявшей в углу. Прежде Савельев скептически относился к тому, чтобы наряжать в доме живое дерево, но Оля очень просила купить именно живую ёлку, так что спорить Макс не стал.
Так, родителям звонить надо после боя курантов, дядям и тетям позвонил еще утром, этим написал, этим написал, этот сам звонил, вроде все. Палец задержался над экраном напротив зелёного значка вотсаппа.
Женя еще вчера должен был улететь в Берлин, есть ли смысл ему писать? Про звонить и речи не идёт. И вообще, а оно ему надо? Мештер вряд ли ждет от Савельева поздравлений, и сомнительно, чтобы они ему были приятны. Так что, значит, не писать?
Макс еще некоторое время гипнотизировал телефон, то набирая текст, то стирая, в итоге отшвырнул его от себя и залпом осушил стакан у себя в руке. Пошло все в баню, Новый Год на носу.
К бою курантов вся толпа собралась за столом, обменялась подарками и уже не один раз проводила старый год. Бумажки с желаниями все слопали с фанатичной верой в свое счастливое будущее и наступившее первое января встретили громкими криками «ура» и бенгальскими огнями. Плетнев выволок из коридора ящик с фейерверком и объявил общую мобилизацию с выходом во двор.
Макс допил свой виски и поставил стакан на стол, когда со спины его аккуратно обняли руки Оли. Он обернулся и чмокнул девушку в нос.
— С Новым Годом, Олик.
— Я тебя люблю, — девушка чуть запрокинула голову и заглянула в темные глаза Савельева.
Все внутри кричало, буквально вопило в едином порыве: «Давай! Давай, скажи, что тоже ее любишь! Ну же, скажи!» Макс уже готов был открыть рот, чтобы произнести в ответ эти три таких простых слова. И не смог. Вместо этого он лишь крепче прижал девушку к себе, проклиная внезапную неспособность соврать во имя блага.
Оля никак не отреагировала на его молчание, уже через пять минут вся толпа запускала во дворе фейерверки, девушка улыбалась и позволяла обнимать ее за талию. Все было в порядке. И уже в квартире, помогая ей снять пальто, Макс заметил две подсыхающие дорожки от слез на ее щеках.
========== Глава 11 ==========
В гараже пахло бензином, ацетоном и дорожной пылью, а приоткрытая дверь на улицу впускала морозную свежесть и звук скрипящего снега под ногами прохожих. Женя чихнул и вытер лицо рукавом, размазывая по коже машинное масло.
В Берлин он прилетел накануне вечером, тут же попав в объятия родных, которые во главе с отцом решили встретить его в аэропорту, хоть Женя и предупредил заранее, что возьмёт такси. И до поздней ночи в квартире старшего члена семьи Самсона Мештера не смолкали разговоры и лился рождественский глинтвейн, сваренный специально к приезду внука. Уставшего после перелёта Женю быстро начало клонить в сон, но он стойко держался и покинул гостеприимную квартиру дедушки и бабушки вместе с отцом, когда время уже близилось к полуночи.
Утром тридцать первого декабря Женя проснулся довольно рано, успел выпить кофе с отцом, который спешил в свою юридическую контору, и, переодевшись в спортивный костюм, отправился на пробежку в парк. У Жени была и своя квартира, в том же районе, где прежде располагался его магазин, но как-то глупо получилось бы, ездить каждый день оттуда к родным, ради которых, собственно, он и прилетел домой. Так что, к особой радости Марка Мештера, сын решил провести эти дни в квартире отца. К тому же Новый Год, в отличие от соседей-немцев, Мештеры всегда отмечали по-семейному и почти с русским размахом, по традиции, введенной всеми любимой Наташей. И Женя с удовольствием пробежал трусцой три круга по парку, предвкушая вечером семейное торжество как в детстве.
На обратном пути ему попался Ганс Шлицер, приятель еще со школьной скамьи и тоже большой любитель двухколесного транспорта. В разговоре всплыло, что у Ганса встал мотоцикл, и ему все никак не удаётся его починить, что для Жени было как сигнал на старт. Мештер пулей помчался домой, принял душ, переоделся и уже через полчаса был в гараже у приятеля. Через несколько часов вдохновенной возни с железками хозяин старого, но гордого Харлея предложил сходить за пивом и хот-догами. И Женя остался в гараже один, нисколько от этого не страдая, наоборот, занимаясь любимым, почти лечебным трудом.
Странное дело, стоило ему сойти с трапа самолёта, как мысли, до этого более, чем депрессивные, куда-то сами собой улетучились, оставив лишь привкус жестокой реальности на языке. Видимо, родная земля и в самом деле способна исцелить душу, истерзанную на чужбине, а, может быть, все дело было в том, что Женя, всегда очень близкий со своей семьёй, попал в обстановку, где любовь к нему была абсолютна, бескомпромиссна и усилена долгой разлукой. В Москве Самсон и бабушка с дедушкой были лишь малой отдушиной, здесь же все дышало покоем и домом. И не имеет значения, тридцать лет тебе грядёт или только исполнилось пятнадцать, дома ты всегда любимый, родной, долгожданный.
Правда, едва душа получила такую нужную волну семейного тепла, мысли сами собой стали возвращаться, не такие болезненные, как в Москве, но вполне реальные. После того поцелуя в сознании нарушилось все, что до этого было таким надёжным и точным. В бассейн Женя тогда не вернулся, быстро переоделся и, вцепившись в руль, помчался к Самсону. На разговоры с братом не были ни сил, ни желания, и младший Мештер просто напился так, как не делал давно, еще со времен институтских загулов. Самсон смекнул, что словами он брату во время срыва точно не поможет, и молча караулил Женю, пока тот не отрубился прямо за барной стойкой. Тогда старший брат без лишних слов перекинул тяжелое тело через могучее плечо, загрузил в машину и отвёз к себе домой.
Разговор между братьями все же состоялся, когда Женя преодолел первую волну похмелья на следующий день, и, то ли ему было настолько плохо, что сил что-либо скрывать не нашлось, то ли устал от постоянного молчания, но Самсон услышал от брата все: и про встречу с Савельевым в баре накануне, и про долг Макса, и про бассейн. Женя во всех подробностях воспроизвел разговор Макса и той девицы в бассейне, короткий диалог в душе и то, чем он закончился. Самсон, конечно, был удивлен, однако, судя по его лицу, нечто подобное он и ожидал услышать.
А вот Женя чувствовал себя убитым и раздавленным. Как бы ни было неприятно то, что сказал Савельев там, у душевой, нужно было быть дураком, чтобы ожидать иного. Да что уж, могло быть и хуже: парень в желании защитить свою честь мог вылить ведро грязи на все сексуальные меньшинства вместе взятые, и это не было бы странно. Но Мештер оказался совершенно не готов к тому, что этот явный и недоступный натурал прижмёт его к стене и поцелует. Это что, насмешка? Шутка? Или нет?
Женя, погруженный в свои мысли, чуть прикусил нижнюю губу, словно надеялся почувствовать то ощущение тепла от поцелуя Макса. Этот парень был под запретом, так долго и так отчаянно Женя боролся со своим желанием приблизиться к нему. Вот, приблизился. Но лучше бы этого не случилось вовсе: слишком отчётливо Мештер понимал, что тот поцелуй — первый и последний. Даже если на секунду вообразить, что Макс был искренен, сейчас он точно об этом жалеет и, скорее всего, винит во всем самого Женю.
Дверь в гараж со скрежетом поползла вверх, и в проёме возникла фигура Ганса с коробкой пива и двумя хот-догами в руках. Время промчалось незаметно за разговорами и колдовством над мотоциклом. Ближе к шести вечера Харлей издал оглушительный рык, и мужчины, довольные и уставшие, распрощались, поздравив друг друга с прошедшим Рождеством и наступающим Новым Годом.
Дома Женю ждало оживление и приятная суета. За час до полуночи позвонил Самсон по видеосвязи из дома бабушки и дедушки, и между Москвой и Берлином состоялась самая тёплая поздравительная беседа, какой ни до, ни после Россия и Германия между собой не имели. Большая комната в квартире дедушки Самсона традиционно была местом для семейных сборищ, вот и теперь посередине стоял огромный стол, уставленный блюдами с разными угощениями и напитками, в самом центре — чан с глинтвейном, а семейство Мештер расположилось в комфорте кто где: кто на диване, кто в креслах, кто на полу перед электрическим камином. Женя обосновался на широком подоконнике. Все ждали полуночи, смеялись и наслаждались уютом семейного очага.
После двенадцати, когда все друг друга поздравили и подняли не один тост за счастье в новом году, старшее поколение стало отходить ко сну. Женю взяли в осаду две племянницы, прося, чтобы он пошел с ними гулять: девчонкам всегда нравилась компания дяди — рокера и мотоциклиста. Но тот предпочёл остаться дома, тем более, что и компания для этого у него была.
Марк Мештер расположился в кресле у камина, удобно вытянув вперед ноги в домашних туфлях, казалось, он задремал. Больше в комнате никого не осталось, и Женя, спрыгнув с подоконника, подошёл к отцу и тронул за плечо.
— Пап, может, спать пойдёшь? Разошлись все…
— О, нет-нет, сынок, я еще посижу. Хорошо так, — Марк потянулся и сел поудобнее. Женя постоял над ним, а потом уселся в ногах отца на ковёр.
— Ну, значит, я с тобой.
Удивительный человек отец: с ним всегда можно было поговорить о чем угодно, но, что еще важнее, легко было также и просто помолчать, зная, что он поймёт. Поймёт, что тебе хорошо, поймёт, что плохо, поймёт, что ты вляпался во что-то, с чем не в состоянии справиться.
— Мама любила очень новогоднюю ночь. Я по два часа возился с телевизором, чтобы настроить ей русский канал, и мы смотрели бесконечный концерт под названием «Голубой огонёк», пока я не начинал засыпать. Но это, когда уже вы с Самсоном родились. А до этого сразу после полуночи мы уходили гулять. Наташе очень нравился ночной Берлин…
Женя растянулся на ковре в полный рост, слушая голос отца под еле различимую мелодию, льющуюся из включённого на минимальный звук телевизора. Воспоминания о матери с самого детства были его любимыми отцовскими историями, и от того, с какой нежностью Марк говорил о жене, щемило сердце: без нее он был очень одинок, даже в кругу семьи.
— Она любила помечтать о том, как вы с братом станете взрослыми, женитесь, приведёте в дом жен, и будем мы с ней нянчить внуков и собирать вас всех вместе на Новый Год. Очень этого хотела.
Младший Мештер вздохнул и сел, повернувшись лицом к отцу. Вот еще одна тема, на которую никогда не говорили, всегда все как-то сводилось к молчаливому пониманию. Но, может, сейчас стоит поговорить?
— Пап, давно спросить хотел… Ты об этом никогда не заговаривал прежде, но скажи мне: тебя очень расстраивает, что я гей?
Похоже, отец не часто об этом задумывался, да оно и понятно: если тема ему неприятна, он делал все, чтобы при этом никак не обидеть сына. Вот и сейчас задумался, подбирая слова.
— Ты знаешь, сынок, нам с мамой выпало быть вместе очень недолго. Нет, я благодарю Бога за каждый проведённый с ней день, но, честно, я бы отдал очень многое, лишь бы она сейчас была с нами. Со мной. И пусть бы она красила волосы в невозможные цвета или ударилась в вегетарианство или, я не знаю, что еще сделала. Какой бы она ни была, лишь бы только со мной, здесь. И зная это, неужели ты думаешь, что я поставил бы собственные желания выше, чем связь с сыном? Каким бы ты ни был, мой мальчик, кого бы в жизни ни выбрал, я всегда буду тебя любить. Если тот, кого ты выберешь, будет делать тебя счастливым, мне этого будет достаточно.
Тут Марк наклонился вперед к сыну и поцеловал его в лоб. Он никогда не сдерживался в проявлении нежности к сыновьям, стараясь, чтобы мальчикам всегда хватало ласки, которую непременно дала бы мама. Парни выросли, но и нежность никуда не делась.
— К тому же, учитывая активность и, я бы сказал, любвеобильность Самсона, думаю, что без внуков я точно не останусь, — Женя улыбнулся, радуясь подобному настрою отца. — А там, кто знает, может быть, и тебе случится свою судьбу встретить. Ты этого заслуживаешь, сынок.
— Это в том случае, если мы с судьбой по одной земле ходим, пап. Шансов встретить предназначенного тебе человека ничтожен, сам знаешь, примеров-то единицы. Вы с мамой исключение.
— Ну если так рассуждать, то нам с Наташей вообще встретиться было не положено, знаешь ли. Ей в тот день нужно было совсем в другом месте быть, а она потащилась гулять по незнакомому городу, еще и с хромающим немецким. И надо же было ей заблудиться рядом с Рихард штрассе, хотя, казалось бы, где мы, а где туристические тропы. А я? Я же тогда просто решил прогулять институт, вдруг вот что-то нахлынуло, ни разу себе не позволял, а тут возьми, да и сделай. Вышел я на улицу, просто пройтись, день хороший был, а тут девушка на меня как из-за угла выскочит. И на очень странной смеси немецкого, английского и русского начала о чем-то спрашивать. А если вспомнить, сколько я сопротивлялся бабушке Изабелле, когда она истязала меня русским языком, странно, что я вообще что-то на нем сказать мог. Но этого хватило, чтобы мы друг друга поняли. Вот и скажи мне, насколько была велика вероятность, что мы с мамой вообще встретимся?