Хант вдруг резко поднялся, переполошив всю компанию, и поставил бокал на стол.
– Если мы собираемся сегодня ужинать, то пора двигаться в путь. Я умираю от голода.
Тиффани мягко улыбнулась и сказала:
– Я заказала столик в «Клубе». По-моему, там неплохо готовят.
В неловком молчании они спустились на лифте в подземный гараж. В машине Ханта всеобщая скованность не исчезла, напротив, разговор, который то и дело вяло вспыхивал, потом так же вяло затухал, едва складываясь из бессвязных, отрывочных замечаний по никому не интересным поводам.
– Сейчас на Бродвее поставили неплохое шоу «Кошки»…
– Что-то прохладно сегодня…
– Не представляю, как мы найдем место для парковки…
Единственным человеком, который за все время пути не произнес ни слова, был Грег. Ничто не могло отвлечь его от созерцания точеного профиля Морган.
– Господи, какая здесь толкотня, – заметил Хант, усаживаясь за столик.
– Что ты имеешь в виду? – забеспокоилась Тиффани.
– Слишком много туристов, – буркнул он и погрузился в чтение меню. – Ну-с, что бы нам заказать?
– Что касается меня, то я не голодна, – сказала Морган.
Хант и Тиффани переглянулись, а Грег взял ее руку в свою.
– Ты, я полагаю, привыкла в Англии совсем к другим ресторанам, дорогая, – сделал попытку пошутить Грег.
– Вовсе нет, с чего ты взял? – вдруг возмутилась Морган и отняла руку.
– Тогда, наверное, ты до сих пор не можешь прийти в себя от радости, что вернулась домой? – продолжал Грег, не чувствуя изменения в ее настроении.
– Радости? – переспросила Морган, взглянув на него как на слабоумного. – Хотелось бы мне увидеть человека, который будет рад вернуться из цивилизации к дикарям! В Нью-Йорке ужасно грязно и противно! – Надрывный вой полицейской сирены, донесшийся с улицы, заставил ее прерваться. – Вот, пожалуйста! От этого воя, который не смолкает здесь ни днем, ни ночью, кто угодно свихнется. Знаете, что я вам скажу? – И, не дожидаясь ответа, Морган с торжествующим видом заявила: – За все время своего пребывания в Лондоне я слышала полицейские сирены считанное количество раз, а ночью они вообще не гудят! В этой столице мира даже воздух пропитан благодатью, а от старинных зданий веет самой историей… – взволнованно дрожал голос Морган.
Тиффани вопросительно взглянула на сестру. Интересно, сколько мартини она выпила, перед тем как отправиться на эту вечеринку? Хант вместе со стулом развернулся к Морган, и его глаза вызывающе сверкнули.
– Если вам так славно жилось в Лондоне, отчего же вы вернулись? Почему не остались в этой вечно окутанной сырым туманом стране, аристократия которой до сих пор пребывает в заблуждении, что она стоит у кормила всемирной культуры, хотя 1900 год давно миновал? Эти снобы утешают себя мыслью, что их будущее в их прошлом, а на самом деле Англия давно превратилась во второразрядную страну!
– Я бы не стал так категорично выражаться, – тихо заметил Грег.
– А я стал бы! Назовите мне хотя бы одну отрасль производства, в которой Англия стояла бы в ряду с ведущими мировыми державами? – потребовал Хант.
Морган прикусила губу и с надеждой посмотрела на Грега.
– Отрасль производства – не знаю, а вот британский театр не уступает своих позиций на мировой сцене на протяжении веков, – откликнулся Грег.
– Ха! Театр – вчерашний день! А что вы скажете о киноиндустрии? – Хант, судя по всему, настроился спорить всерьез.
– Давайте лучше заказывать, а то мы проторчим здесь до ночи, – вмешалась Тиффани.
Они поужинали в полном молчании, которое нарушалось лишь в тех случаях, когда кто-либо обращался к официанту. Морган была похожа на праздничный фейерверк, исчерпавший свои возможности, – ее по-прежнему окутывал каскад волшебных искр, но их сияние потускнело в лучах искусственного света. Она ела и много пила, не поднимая головы. Нью-Йорк тяготил ее, заставлял ощущать себя потерянной в лабиринте жертвой. Утром она пробовала прогуляться по городу, и у нее осталось неприятное впечатление от этой прогулки – бездушная прямота и головокружительная высь небоскребов навевали на нее скуку, разбивка улиц, напоминавшая клетки шахматной доски, заставляла страдать от ностальгии по царственной элегантности Бельгравии, тишине Челси, роскоши Мэйфара, великолепию Букингемского дворца и парламента. Морган довела себя до такого состояния, что готова была расплакаться.
– Пойдемте отсюда, – бесцеремонно поднялся со своего места Хант.
Морган попросила первым делом завезти ее домой и категорично отказала Грегу, напрашивавшемуся на приглашение.
– Можно, я позвоню тебе завтра? – взмолился он.
Морган пожала плечами, и ее прекрасный профиль скрыла волна золотистых кудрей.
– Спокойной ночи, дорогая, – сказал Грег. – Я позвоню тебе около полудня, может быть, позавтракаем вместе?
Вместо ответа Морган бросилась бежать вверх по лестнице, оставив Грега стоять на тротуаре под презрительным взглядом Ханта и сострадательным Тиффани. Грег постарался скрыть свое разочарование под смущенной улыбкой, неловко потоптался на месте и наконец обратился к Тиффани:
– Пожалуй, я пройдусь пешком. Отсюда до моего дома всего пара кварталов, и прогулка перед сном будет полезна.
Тиффани с пониманием кивнула:
– Хорошо. Я была рада повидаться с тобой, Грег. Не пропадай, звони.
– Спасибо, Тифф. – Он изобразил нечто отдаленно напоминающее учтивый поклон и зашагал вниз по улице.
Морган пронеслась мимо швейцара, не обратив внимания на его церемонное приветствие и вежливое пожелание доброго вечера.
Слава Богу, она дома! Можно остаться одной, закрыться в комнате и никого не видеть. Вечер оказался гораздо более напряженным, чем она предполагала. Черт бы побрал Тиффани с ее идеей устроить праздник! В результате голова у нее раскалывается, а в горле застыл горький комок, мешающий глотать. До чего же отвратительна жизнь! Или она неудачно складывается только у нее? На ресницах у Морган задрожали слезы, ее душила жалость к самой себе. Хант словно с цепи сорвался, вцепился в нее мертвой хваткой. Тиффани тоже хороша – хоть бы слово сказала в защиту сестры! А Грег! Куда подевалась его извечная веселость? За весь вечер он не произнес ничего остроумного. Его преданные взгляды и дурацкая манера краснеть по любому поводу могут нагнать тоску на кого угодно! Морган вошла в квартиру, стараясь подавить рыдания, теснившиеся в груди и отчаянно рвущиеся наружу. Если бы она могла вернуться в Англию… если бы у Гарри хватило мужества пойти наперекор своей деспотичной матери… если бы…
В холле было темно и тихо, если не считать приглушенных звуков включенного телевизора, доносящихся из отцовского кабинета. Морган ступала осторожно на цыпочках, чтобы родители ее не услышали. Она не в силах сейчас вынести пристрастный допрос отца. Может, завтра она будет чувствовать себя увереннее. Ей нужно время, чтобы сочинить убедительный рассказ о том, как великолепно она повеселилась этим вечером. Сняв туфли, Морган пробежала к лестнице.
Резкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть от неожиданности. Идиотское изобретение человечества! Почему же никто не берет трубку? Звонок оборвался. Морган вбежала наверх и свернула в коридорчик, ведущий в ее спальню. И вдруг остановилась как молнией пораженная. Пробегая через холл, она заметила на серебряном подносе для почты телеграфный бланк. Так и есть, вон он белеет в темноте. Если родители его не взяли, значит, телеграмма адресована ей.
Морган спустилась вниз, схватила телеграмму и опрометью бросилась к себе. Заперевшись на ключ, она дрожащими от волнения руками развернула листок.
Через миг ее торжествующий вопль сотряс сонную тишину дома и заставил вздрогнуть от ужаса Джо и Рут, которые мирно сидели у телевизора, слушая болтовню Джонни Карсона, заканчивающего свое «Шоу для полуночников».
Хант и Тиффани возвращались домой молча. Он мрачно смотрел на дорогу, крепко сжимая руль. Она тихо положила руку ему на бедро. Хант не сразу ответил на ласку – сжав ее пальцы в своей большой ладони, он уныло пробормотал:
– Прости меня, дорогая. Но после безумного дня есть дрянь в шумном кабаке и выносить эту парочку было выше моих сил.
– Я понимаю. Ты тоже прости меня, – с сожалением ответила Тиффани.
– У твоей сестры мозгов не больше, чем у курицы. А этот недотепа совсем свихнулся от любви. Они как нельзя лучше подходят друг для друга! – Хант резко ударил по тормозам и зло выругался в адрес пешехода, сунувшегося прямо под колеса. – Какие-то они были сегодня странные, тебе не показалось? Раньше, помнится, ворковали как голубки, а теперь словно кошка между ними пробежала. Разве они не собирались объявить о своей помолвке после возвращения Морган из Англии?
– Боюсь, что ее поездка разрушит их брачные планы, – осторожно высказалась Тиффани. – У нее в Англии был какой-то роман, оборвавшийся из-за ссоры. Морган немного не в своей тарелке… К тому же отец изводит ее расспросами – ты знаешь, он может душу из человека вытрясти. – Тиффани прижалась к Ханту. – Давай забудем обо всех на свете. Скорее бы уже добраться до дома. – Ее рука скользнула выше по его бедру. Как правило, Хант сразу же заводился от этого, но на этот раз насупился еще сильнее.
Тиффани резко отодвинулась от него и торопливо открыла сумочку, чтобы достать ключи. До тех пор, пока машина не остановилась у подъезда, они не проронили ни слова.
– Зайдешь? – самым беспечным тоном спросила она.
– Ты этого действительно хочешь?
– Поступай как знаешь, – ответила Тиффани и вылезла из машины.
Захлопнув дверцу, она, не оборачиваясь, пошла к двери, гордо расправив плечи. Через минуту Хант догнал ее.
В гостиной он первым делом подошел к бару и налил себе большой бокал виски, не предложив выпить Тиффани. Затем опустился в мягкое кресло, ослабил узел галстука и принялся большими глотками поглощать содержимое бокала. Все в поведении Ханта говорило о том, что внутренний разлад не позволяет ему преодолеть расстояние между ним самим и Тиффани, приблизиться к ней и найти в том утешение. Он был предельно серьезен; Тиффани вначале показалось, что в его глазах застыло равнодушие, но когда она поняла, что ошибается, неприятный холодок пополз у нее по позвоночнику. Хант готовился к разговору и не знал, как его начать. После долгой паузы он наконец выдавил из себя:
– Тифф… моя дорогая… ты ведь знаешь, что я люблю тебя…
Тиффани кивнула и с тоской взглянула в его карие глаза. Неужели настал тот миг прощания, которого она ждала и боялась больше всего на свете?
– Сегодня Джони устроила мне очередной скандал, – сказал Хант и, откинувшись на спинку, закрыл глаза, но тут же открыл их снова, почувствовав, что образ пьяной в стельку жены с искаженным от безумного визга лицом, немедленно пришедший ему на память, способен свести его с ума от ярости. – Я всем сердцем желал бы развестись с ней, но не могу покинуть сыновей. Они очень чуткие, от них ничего не скроешь. Им страшно от одной мысли, что когда-нибудь я могу уйти и не вернуться. Каждое утро Мэт провожает меня на работу в слезах, спрашивает, приду ли я к тому времени, когда мать отправит их спать – а в глазах у него страх. Я люблю их, Тифф. Если мы с Джони разведемся, дети останутся у нее, а я смогу их видеть лишь по выходным. Как я могу стать для них воскресным папой, сама подумай? Я постоянно думаю о том, как мой отец ушел от матери, не могу забыть, как мне было тогда больно и обидно. И потом, меня не покидало чувство, собственной вины. Теперь я понимаю, что все было не так. Но как объяснить это ребенку?
– Ты уверен, что суд оставит детей Джони? – тихо спросила Тиффани, подливая Ханту виски.
– Она – мать, к тому же она их тоже любит, да и дети к ней привязаны. Тифф, я в отчаянии, я не знаю, что делать. – Хант уперся локтями в колени и уронил голову на руки. Из бокала на пол потекла тоненькая струйка.
– Но… мы ведь можем продолжать видеться… иногда, не так ли? – сквозь пелену слез, застлавшую ей глаза, спросила Тиффани. – Даже если ты не разведешься.
Хант поднял голову и внимательно посмотрел на Тиффани, потом вскочил и, подбежав к ней, крепко прижал ее к груди.
– Тифф, я не могу жить без тебя. – Он зарылся лицом в ее волосы. – Я люблю тебя… тебя одну, но ведь мы не сможем пожениться, хотя я мечтаю о том, чтобы никогда с тобой не расставаться. А мои сыновья… – Его голос задрожал и оборвался. Тиффани поняла, что Хант близок к тому, чтобы разрыдаться.
– Я понимаю тебя, любимый. Хорошо, что ты обо всем рассказал мне. – Она запустила руку в его волосы и ласково погладила темные спутанные кудри. – Я не могу быть твоей женой, но жить без тебя тоже не могу. И если нам суждена такая доля, надо с ней смириться… – Она обняла его, словно не желая отпустить от себя ни на миг. – Пусть все будет по-прежнему.
– Но это ужасно, Тифф. Ты заслуживаешь большего, чем быть моей любовницей. – Непреклонность его тона заставила сердце Тиффани похолодеть.
– Мы ничего не можем изменить, Хант! – воскликнула Тиффани, вдруг осознав, что должна бороться, чтобы удержать того, в ком был сосредоточен смысл ее жизни. – К черту свадьбу! Меня не волнует, кем я буду тебе – женой или любовницей! Но ничто не заставит меня отказаться от тебя! – Она вдруг почувствовала себя невероятно сильной и способной самостоятельно решать свою судьбу. Хант ее любит, и это главное, а если приходится делить его с кем-то, то пусть будет так – половина все же лучше, чем ничего. – Послушай, Хант! – заявила она тоном, не терпящим возражений. – В глубине сердца я всегда знала, что нам никогда не быть вместе, поэтому и не рассчитывала всерьез на то, что ты разведешься с женой. Если я потеряю тебя, моя жизнь лишится смысла. Пойми, любимый, ты для меня – все… так что никогда впредь не говори мне о расставании, я не смогу его пережить.
Их глаза встретились: его – глубокие, черные, взволнованные и ее – спокойные, как гладь Эгейского моря после шторма. Через миг их губы соединились, и поцелуй этот поначалу был горьким, но постепенно наполнился страстью.
Ночь любви была окрашена в печальные тона. Легкие прикосновения, нежные объятия, грустные слова – все говорило о том, что эти двое предчувствуют близкое прощание.
Закери сидел на кровати в комнате Смоки и нервно грыз ноготь на указательном пальце. Смоки стояла у окна и смотрела на улицу. Напротив ее дома находилась аптека, а по соседству с ней грязная забегаловка, в дверях которой вот уже полчаса торчали двое обтрепанных парней, жующих жвачку и провожающих похотливыми взглядами спешащих мимо женщин. Из окна виднелась витрина комиссионного магазина, заваленная дешевыми тряпками, которые покрылись пылью и выгорели на солнце. Смоки осточертел этот грязный квартал на самой окраине города, и она давно уже мечтала любыми способами выбраться отсюда.
Перед Закери на стуле сидел мужчина лет сорока с одутловатым лицом, засаленными жидкими волосами, зачесанными вперед, чтобы прикрыть лысину, с огромным носом и маленькими хитрыми глазками. Все трое молчали.
– Ну так что? – заговорил наконец мужчина, передвинув сигару из одного угла мокрого рта в другой.
– Не волнуйтесь, я достану, честное слово, достану, – испуганно пробормотал Закери.
– И когда же? К следующему Рождеству? Нет, парень, так не пойдет. Дурь ты получил, а теперь пришло время платить. Нехорошо заставлять босса ждать, он этого не любит.
– Я же говорю вам, что достану! Вот у нее можете спросить. Она знает, что деньги у меня есть. Только надо кое-что уладить… мелкие семейные проблемы, знаете ли. – Закери вспотел от напряжения, и ладони у него стали влажными и липкими.
– Проблемы у тебя будут, и довольно крупные, если не достанешь деньги к завтрашнему вечеру. – Он наклонился к Закери и выпустил ему в лицо дым. – И запомни, я хочу получить две штуки разом, ни центом меньше, а не то придется безнадежно попортить твое смазливое личико. – Кривая усмешка исказила его губы.
– О'кей, – обреченно вздохнул Закери, уставившись в пол.
– Смотри у меня! – Мужчина тяжело поднялся, по-дружески хлопнул Смоки пониже спины и пошел к двери. В полной тишине по лестнице гремели его затихающие шаги.