Слава богу, никто не предлагает Ветрова… Мне, наверное, было б грустно, если бы у этого небожителя тут собралась секта поклонников. Пусть пасется где-нибудь в хвосте топа, а не на его вершине.
Последнее предложение своего задания я приканчиваю с подлинным зверством, а потом — первым делом дотягиваюсь до чашки с кофе, и залпом её выхлебываю. Кажется, у моего мозга было обезвоживание…
Ну, по крайней мере — от кофе моя жизнь становится светлее.
— Это был мой кофе, — замечает Алиса, смотрит на меня и ржет. Я — забавная клоунская рабочая лошадк? Ну и ладно, я все равно посмеюсь последней.
— А, тогда это мой? — я дотягиваюсь до второй чашки и опустошаю и её, а потом улыбаюсь сама. — Я возьму тебе другой. Только не вноси меня в расстрельный список.
— Да забей, — Алиса отмахивается и передергивает плечами, — а со списком — поздно, детка, ты там на самой верхней строчке отныне. Сожгу при первом же удобном случае.
Я собираю листы — обнаружив попутно, что я, оказывается, в своем немыслимом рабочем порыве заняла чуть ли не половину того столика, на котором мы умещаемся все вчетвером. А девочки вежливо разместили свои тарелки по краям и наблюдали за моим бардаком чуть ли не с умилением.
— Поражаюсь вашему мужеству, — я самокритично вздыхаю, — а если бы я захватила весь стол, вы бы тоже вытерпели?
— Ну, это вряд ли, — судя по выражению лица Наташи, в этом случае моей судьбе не позавидовал бы ни один японский самурай, сделавший себе харакири, — но ты, видимо, знала. Отличные инстинкты самосохранения, Викки, ставим пять.
Я с трудом ловлю себя на том, чтобы не замереть деревянным истуканчиком.
Просто слово.
Она же не знает…
— Просто Вика, окей? — моя улыбка выходит не очень-то естественной, но внезапно ставший нервным голос — спасает положение.
Боже, позорище какое… Восемь лет прошло, а для меня одна простая производная от моего имени до сих пор — как обухом по голове.
И движения сразу становятся неуклюжими, и жрать — снова перестает хотеться.
К счастью, это не выглядит настолько неадекватно, чтобы девчонки вдруг напрягались. Тем более, что внезапно выруливший откуда-то симпатичный парень, плюхнувшийся на стул рядом с Татьяной, всех отвлек на себя.
— Дамы, простите, я опоздал сегодня, — обаятельно улыбается это дивное виденье и плюхает свой подбородок Тане на плечо, — пришлось ездить в ювелирный, черт пойми куда. Еле успел.
— Это Тим, Танюшкин жених, — своим любимым тоном «суфлера-чемпиона» комментирует специально для меня Алиса, — работает у нас курьером. Вообще-то ездит по корпоративным нуждам, но шишки покрупнее гоняют его за чем только не лень.
— Ну нет, за резинками в аптеку меня еще не посылали.
Я без понятия, что там у этих людей в головах, сколько у них там двойных, тройных доньев, но одно я знаю точно — чувство юмора у них есть. Так что работать, если что, мне будет весело… Даже если недолго…
Меня немного попускает после «Викки» — этого ядерного оружия. До конца обеда двадцать минут. Я могу, в конце концов, пообедать?
Увы — стоит только придвинуть к себе тарелку с несчастным, уже почти плесневеющим без моего внимания салатиком, как в моей сумке начинает вовсю драть горло Беонсе. И кто там?
Мама?
Завуч?
Мой батюшка-космонавт вернулся наконец с освоения глубокого космоса?
Номер незнаком… Но звонящий более чем настырен.
Очень интересно, давно я не посылала никого из банков по известному адресу…
Значит — берем трубку, время поразвлекаться у меня вполне себе есть.
— Вика, — обломчик, абонент с незнакомого номера — Николай, я узнаю его по голосу. И он внезапно ко мне на ты? Куда мы успели пропить субординацию? Ладно, он мой шеф, ему можно. Прощу на первый раз.
Но, почему голос такой… встревоженный?
— Я вас слушаю, Николай Андреевич? — тоном ужасно ответственной сотрудницы возвещаю я.
— Скажи мне, что ты точно соблюдала регламент по информационной безопасности и оставила свое задание в сейфе, и тому есть свидетели, — пугающе спокойно просит меня Николай.
— Эм-м-м… — я запинаюсь, а в душе — начинаю принюхиваться. Кажется, что-то горит…
Кажется, это — мой хвост…
— Вика! — в голосе у Николая все — и мольба, и напряжение, и давление авторитетом непосредственного руководства.
— Я… Нет, я этого не скажу… — тихонько выдыхаю я, отруливая подальше от столика с болтливыми девчонками, — я не убирала…
Николай с той стороны телефонной трубки изощренно чертыхается.
— Ну, тогда спускайся в отдел поскорее, — измученно требует он, — только по пути обязательно напиши завещание. Здесь Козырь. И он рвет и мечет.
Так и хочется сказать: "Вот, умеете вы, Николай Андреевич, взять и накрутить. Вот так, чтобы до нервяка, до трясущихся поджилок, до того, чтобы в лифте не с первого раза по нужной кнопке попасть".
Слава богу, еще девчонки за мной не увязываются, остаются в кафе — потому что по их расписанию у них еще обед. И они не готовы становиться адептками секты сознательных трудоголиков и перерабатывать за просто так — тоже.
А вот я не смогла вот так ответить недовольному шефу, тем более, что мне и так, кажется, прямо сейчас будут отрывать голову.
Но блин… Я же только закончить хотела. Побыстрее! Вот она — дурная привычка фрилансера, есть работа — делай работу «прям щас», пока глаза, пересохшие от напряжения, не выпадут из орбит, пока желудок не прилипнет к позвоночнику и не устанет плакаться ему на свою несправедливую, полную лишений жизнь.
Как-то надо приводить это в график, не таскать работу на обед, и — еще бы пережить это все.
В нашем отделе почти что пусто — реально нет таких придурковатых трудоголиков, что отказались бы от оплачиваемого компанией обеда. Лишь в одном кабинете я замечаю одного такого — но дрыхнущего на офисном диванчике в кабинете сисадмина нашего отдела. Не работающего.
Солдат спит — служба идет. Хотя, платят же в какой-то фирме компьютерщикам за то время, когда специалист отдыхает — то есть за безаварийную работу всех систем.
Эх, хотела бы я так же. Вот только в моем кабинете сиеста — тут тебе и Анджела Леонидовна, и Николай Андреевич, и Эдуард Александрович — хотя о присутствии последнего я узнаю еще на подходах, потому что он очень бодренько кого-то натягивает. На этот раз — не на японском, а на таком чистом и не очень цензурном английском, что у меня аж глаз дергаться начинает.
Нереальный мужик. И, кажется, знание языка полировал общением с его носителями. Это американский акцент или английский? Кажется, все-таки американский.
Нет, я в курсе, что бывают такие большие боссы, у которых в голове еще и финансовый калькулятор, и переводчик на три языка мира, но существование такого экземпляра в поле моего зрения — вот это реально заоблачная крутизна. Хотя… Чего я вообще ожидала от владельца настолько крупной корпорации? Что он будет сидеть на Ибице, пока его директора за него прибыль делят? Кажется, этот персонаж не из таких больших боссов. Этот сам держит руку на пульсе. У всего…
Но блин, нафига вот такая внезапная проверка посреди обеда. Он зашел узнать, как у меня дела с выполнением его задания? Неожиданно… Я-то думала в электронной форме сначала отчитаться.
При виде меня Эдуард Александрович очень красноречиво сатанеет лицом, и за три реплики обрывает диалог, пообещав перезвонить и продолжить свою расправу.
Он решил из меню проштрафившихся идиотов выбрать именно меня!
Спасите!
А можно мне запросить политическое убежище где-нибудь в Китае?
— Виктория, у вас есть только один шанс на реабилитацию, — меж тем тоном уже подготовив мне приговор с медленной и мучительной казнью, сообщает мне Эдуард Александрович, — если вы мне прямо сейчас скажете, кому именно из сотрудников этого отдела вы сболтнули, что именно вы переводите.
На этой реплике я зависаю.
Кому?
Да никому…
А что, кто-то что-то сказал? Тут есть телепаты, которые все за меня поняли?
— Виктория, соображайте скорее, — тон у Эдуарда Александровича становится суше с каждой секундой, — я и так потратил на вас слишком много времени. Больше, чем стоило — однозначно.
— Я здесь работаю второй день, — пальцы впиваются в ремешок сумки крепче, — я даже с девочками из этого кабинета толком не познакомилась.
— То есть в курсе были только сотрудницы из этого кабинета? — у Козыря вспыхивают глаза, и он разворачивается к Николаю, — И что ты мне на это скажешь, Ник?
— Я скажу то же, что и обычно, — хмуро откликается Николай, — нужно начинать с тех, кто взламывает систему видеонаблюдения и вырубает нам камеры. А здесь работают только мои проверенные.
— Третий слив за последние полгода, — Эдуард Александрович говорит резко, будто рубит своим голосом что-то очень жесткое, — и каждый раз я слышу твои истории про проверенных сотрудников. Ник, один раз ты у меня уже вылетел. Я предполагал, что это мое решение было поспешным, но сейчас все больше в этом сомневаюсь.
У Николая обостряются скулы. Он вообще становится острый и напряженный, будто клинок, приплясывающий в руках опытного фехтовальщика — он готов ринуться в бой. И сделает это вот-вот сейчас…
— Погодите, Эдуард Александрович, — хоть и говорят, что нельзя мешать начальству, особенно, когда оно отвлеклось и имеются шансы, что пар спустят не на тебе, но я все-таки открываю рот. Отважная мышка-камикадзе, которой не терпится побыть на амбразуре. — Какой слив?
Козырь в первую секунду вообще явно размышляет — стоит ли ему вообще брать в расчет мою реплику или списать её как информационный шум. А потом все-таки чуть кривит губы и разворачивается ко мне.
Такое ощущение, что ко мне повернулось «лицом» узкое, но убийственно красноречивое дуло танка.
— А вы не поняли, Виктория? — едко уточняет он. — Серьезно, два и два сложить не можете? Я получил уведомление о выполненной вами задаче. Я пришел её проверить, я вас об этом предупреждал. Но ни перевода, ни оригинальных файлов в вашем сейфе нет. Вы не убирали документы в сейф, вы забыли их на столе. А кто-то решил приделать им ноги. Это называется слив. Они у нас, знаете ли, происходят. Иногда мне кажется, что легче просто под ноль разогнать этот крысятник, да только нет никаких гарантий, что с улицы не придут новые. А тут все-таки есть… Неплохие специалисты.
— Подождите, — я умудряюсь запутаться пальцами даже в молнии собственной сумки, — никто ноги ничему не делал.
— То есть? — брови у Козыря подлетают куда-то к линии роста волос, к тем самым его темным корням, которые выдают, что блондин он липовый…
Ох, Вика, не о том ты думаешь. Думай о своих грехах в этой жизни. И кайся. Перед смертью лучше бы именно этим и заниматься, да?
— Я забирала документы с собой, — шепотом каюсь я, — заканчивала перевод во время обеденного перерыва.
Шепотом — потому что на то, чтобы сделать чистосердечное признание в полный голос, мне не хватает смелости. И хочется, на самом деле, вообще не говорить, а спрятаться и промолчать, желательно — оказавшись от разъяренного Козыря подальше.
Но как тут молчать? Когда все уже всё решили, и как всегда, самое паршивое. Нет документов — значит, слив, украли, и вообще вот-вот готовы половину отдела уволить. Из-за того лишь, что я немножко дура… Интересно, меня будут больно убивать?
Или просто выгонят к чертовой матери, чтобы неповадно было выставлять большое и умное начальство идиотами?
Даже не знаю, какой вариант лучше…
16. Каждому — по делам его
Тишина… Мне кажется, другие мои «товарищи по несчастью» в лице Николая и Анджелы даже затаили дыхание, лишь бы не колыхать лишний раз воздух.
Я затаила, по крайней мере. Еще бы это меня спасло…
У Козыря просто не двигается лицо, пока я не протягиваю ему листы. Все. Оригинал, копия оригинала, мой черновой перевод… Все мои прегрешения в аккуратной стопочке.
Самым краем глаза я замечаю, как Николай, стоящий у стола Наташи, прикрывает лицо ладонью и… едва слышно выдыхает. Та часть его лица, что не прикрыта широкой ладонью, выражает настолько бескрайний фейспалм, что мне становится еще более неловко.
Анджелу мне не видно… Жаль, наверное. Мне не хватает штрихов. Хочу, чтобы картина «Глубокий абсолютнейший капец» врезалась в мою память целиком. До самой последней детали. Зачем? Ну, на вечную память и все такое прочее…
Эдуард Александрович все с тем же неподвижным лицом вытягивает из моих ладоней документы. Выбирает из них те несколько листов, где конкретно мой перевод — последние абзацы аж от руки написаны.
— Это черновик, — мой отважный писк затыкается на подлете одним только резким и коротким движением подбородка. От этого движения хочется прикусить кончик языка до крови, потому что… Ну вот просто потому.
Не надо лезть к своему палачу, пока он подтягивает ремни на своей гильотине. Как-нибудь в житейских мелочах он разберется сам.
— Что за пометки? — тихо спрашивает Козырь, и я не то чтобы слышу в этом тоне обещание помилования, но… Палач задумчиво стоит и смотрит на блестящую, новенькую гильотину. Будто размышляя, стоит ли пачкать сие совершенное орудие казни кровью каких-то идиотов.
— Я отмечала участки некорректного перевода того переводчика, что составлял ответы, — вот почему я не черепаха, а? Я бы и руки в плечи втянула, и голову. Хоть как-то бы спряталась от этого обжигающего взгляда, который, даже касаясь тебя мимоходом, умудряется содрать с тебя кожу.
Господи, нафига мне вообще сдались эти пометки? Что я вообще о себе возомнила, со своей-то второй степенью и никакой лингвистикой?
За моей спиной приоткрывается дверь — это закончился обеденный перерыв, вернулись девочки, но они так и застряют на пороге при виде великого и ужасного генерального директора, почтившего своим присутствием наш скромный отдел.
Эдуард Александрович же все еще смотрит на лист, испещренный желтым маркером так, будто мои пометки режут ему глаза. Смотрит в оригинал, снова на мой лист с пометками, снова в оригинал… А потом все так же молча, с еще более напряженным лицом, снова собирает листы в одну стопку.
— Анджела, личное дело Шевченко ко мне на стол в течении получаса. Ник — с тебя его характеристика. Самая честная, насколько это возможно.
Мир вздрагивает, приходит в движение, еще ничего толком не осознав.
Шевченко? И кто такой Шевченко?
— Я поняла, Эдуард Александрович, — тоненько и как-то растерянно откликается Анджела Леонидовна. Я не удерживаюсь, все-таки бросаю на неё взгляд, и вижу на лице подруги Кристины непонимание и… Разочарование?
Может, оно мне мерещится? Я, в конце концов, уже предвзятое лицо.
Но хорошо так мерещится, крепко…
Эдуард Александрович же повернулся к Николаю и продолжает выдачу своих указаний.
— Натаскаешь её на переговоры, — резко дергает в сторону меня подбородком, — как можно быстрее. Вся деловая переписка с сегодняшнего дня должна проходить только через Викторию. Не переводом, так проверкой.
— Я понял, — Николай кивает, и Эдуард Александрович наконец разворачивается ко мне. Наконец-то. А я-то уже забеспокоилась, что настолько потеряла ценность в его глазах, что мое увольнение даже озвучивать не будут, оставив другим почетную обязанность проводить меня до пункта охраны и забрать у меня новенький пропуск.
— Ну, я вас поздравляю, Виктория, — ехидно проговаривает Козырь, глядя на меня с очень угрожающей улыбкой.
— С чем? — пищит мой внутренний отважный портняжка.
— С самым коротким испытательным сроком в вашей жизни, — в голосе Эдуарда Александровича причудливым образом смешиваются и одобрение, и недовольство, — с понедельника у вас начинается веселая жизнь. Вы еще попросите у меня помилования, но сразу скажу — его вам не полагается…