В семье Наумовых проводили уже двоих. Первым, конечно, отправился на Западный фронт Сергей Ильич. Правда, ему пришлось больше недели побегать по военкоматам, но в конце концов его мобилизовали и назначили начальником санитарного поезда, как он того и добивался. Раненых было так много, что домой отец с тех пор не заезжал даже тогда, когда поезд прибывал в Москву. Тёма только один раз встретился с ним на вокзале, посланный туда за чем-то матерью.
Ушел на фронт добровольцем и дядя Илья. Как связиста, его сразу назначили командиром передвижной громкоговорящей установки, которые использовались для агитации вражеских солдат. Еще со времен революции коммунистическая пропаганда считалась самым мощным оружием, и надеялись, что она поможет образумить сынов немецкого рабочего класса и снизит боевой дух вермахта. И, как вскоре выяснилось, это назначение было смертельно опасным.
— Убьют, наверное, нашего Илюшку, — с горечью сказал Анне Михеевне Борис Ильич. — Ему выпала роль камикадзе. Если на передовой у умелого солдата еще есть шансы остаться в живых, то у него их нет!
Деверь возводил оборонительные рубежи на ближних подступах к столице и, приезжая в город по делам службы, всегда заходил проведать семью брата и чем-нибудь им помочь.
— Но почему его непременно должны убить? Илюша крепкий парень, к тому же неглуп и осмотрителен. И потом, Боря, он же прошел военную подготовку!
— Эти машины с громкоговорителями разъезжают на передовой, и, как только начинают агитировать, немцы по ним сразу открывают бешеный огонь на поражение, — хмуро объяснил Борис Ильич. — По ним стреляют изо всех орудий, их бомбят с воздуха, даже посылают диверсионные группы, чтобы уничтожить.
— Но ведь и Сережа пишет, что их санитарный поезд все время бомбят и обстреливают. На войне все рискуют жизнью.
Похоже, что Борис Ильич оказался прав. Письма, которые Илья регулярно посылал матери, внезапно прекратились, и семье о нем ничего больше не было известно.
Марк Горкин тоже рвался на фронт, но у него пока ничего не получалось. До восемнадцати ему не хватало всего нескольких месяцев, да и кроме того, к началу войны он уже был инструктором аэроклуба по парашютному спорту, и начальство его не отпускало.
«Ты готовишь бойцов для фронта, и куда больше пользы принесешь здесь», — убеждали Марка старшие товарищи, но он не желал с этим мириться и продолжал обивать пороги разных инстанций.
Не охлаждали его пыл просьбы и увещевания Лели. К этому времени Марк уже числился ее официальным женихом. Познакомил свою мать, Клавдию Осиповну, и сестру Машу с родителями невесты, и если бы не война, то наверняка уже сыграли бы свадьбу. Тёма слышал, как уговаривала Анну Михеевну будущая сватья.
— Аннушка, дорогая, не стоит с этим мешкать. Ведь всякое может случиться. Молодая кровь — она горячая! Пускай поженятся!
— Ну какой из Марика муж? — возражала Анна Михеевна. — У него даже специальности нет, а ведь мужчине нужно содержать семью. Разве женитьба не помешает им обоим учиться?
— Не помешает! — стояла на своем мать Марка. — Мой сын — вполне самостоятельный парень. Он еще не решил, куда поступать, но что задумает, то обязательно сделает. Если будет надо, пойдет работать. Он сейчас уже получает зарплату как тренер. Но этого не потребуется, — горячо заверила она. — Ведь они с Лелечкой будут жить у нас, и я обо всем позабочусь!
Клавдия Осиповна давно овдовела, и одна растила двоих детей. Но у нее была вязальная машина и ее трикотажные кофты и свитера пользовались спросом, она хорошо зарабатывала.
— А как же Машенька? Ты что же, отберешь у нее маленькую комнатку? Она ведь обидится, и тогда у вас начнутся раздоры. Пусть уж лучше живут с нами.
— Это будет неправильно! — резонно возразила Клавдия Осиповна. — У тебя совсем другая обстановка. Вы все ютитесь в одной комнате, твой сын — почти взрослый парень. А со мной будет жить дочь. Как говорят в Одессе, — рассмеялась она, — это «две большие разницы»!
— А что касается Маши, то девочка все уже понимает и не обидится.
— И все же не следует торопиться со свадьбой, — не сдавалась Анна Михеевна. — Пусть сначала определятся с учебой. Вот Леля поступит в медицинский, пойдет учиться Марик, — и дай им Бог счастья! — И, понимающе взглянув на Клавдию Осиповну, добавила: — Ну а если что случится, тогда уж придется поспешить с регистрацией. Ты ведь не станешь возражать, Клаша?
Этот разговор состоялся еще до начала войны. А теперь, когда Марк рвался на фронт, он уже не возобновлялся, и Тёма заметил, что больше всех из-за этого переживает Леля. Его сестра, несмотря на свой юный возраст, была сдержанна в проявлении своих чувств и ни с кем не делилась, разве только с матерью. Но однажды она все-таки не сдержалась и высказала жениху все то, что было у нее на душе.
— Вот уж правду говорят, что мужчины делают все, чтобы их было меньше, — с обидой бросила Леля, когда Марк сообщил ей, что наконец-то начальство аэроклуба дало согласие на его призыв в армию. — Неужели, Марик, ты предпочитаешь бросить меня и погибнуть на фронте, чем остаться дома и жить вместе?
— Как ты смеешь говорить такое? — возмутился Марк. — Разве я могу остаться дома, когда нужно бить врага? Я же к этому готовился и смогу лучше других. Мне совесть не позволит отсиживаться за спинами моих товарищей!
И стал горячо ей доказывать:
— Ну почему ты заранее меня хоронишь? Всех немцы не перебьют! Особенно тех, кто их не боится и умеет воевать! А кто же тогда выиграет войну, если самые бойцы будут прятаться под юбки? Значит, по-твоему, пусть другие отдают жизнь за нашу победу?
— А почему ты думаешь, что ты лучше других? — голос у Лели дрогнул и на глаза навернулись слезы. — И без тебя там справятся те, кого ты здесь готовишь. Тебе же говорили, что это дело важнее. А ты меня бросаешь, — она все же заплакала. — Это нечестно после того, что было. Это — преда-ательство!
— Предательство? — аж взвился от возмущения Марк. — Разве я отказываюсь на тебе жениться? Да я хоть сейчас готов! А вот, если я, здоровый бугай и к тому же комсомольский секретарь, призывавший товарищей идти на фронт, буду отсиживаться в тылу — тогда это будет настоящее предательство!
Задыхаясь от гнева, он выскочил из комнаты, а Леля ушла к себе, плотно закрыла дверь, и Тёма долго слышал как она тихо плакала в подушку… Через несколько дней он узнал от Маши, что Марка направили в специальный отряд для заброски во вражеский тыл. Состоялось ли их прощание с Лелей, она не знала.
Всеобщая мобилизация сказывалась. На селе не хватало рабочих рук, и Тёму, как и многих других московских школьников, отправили в колхоз на прополку овощей. Их поселили в местной школе, неплохо кормили, и хотя работать днем приходилось много, зато по вечерам было весело. Играли в лапту и футбол. Даже устроили соревнования по волейболу.
Когда вернулись домой, Москву было не узнать. Фронт неумолимо приближался к столице и, в ожидании налетов вражеской авиации, в городе осуществили маскировку наиболее важных исторически значимых объектов. Возвели такие декорации, что не только с воздуха, но и на земле нельзя было узнать Красной площади и Кремля, Большого театра, музеев, библиотеки имени Ленина. Особо постарались закамуфлировать оборонные заводы и военные объекты.
Повсюду расположились зенитные батареи. Одна из них была совсем близко от Тёмы — у Чистопрудного бульвара, рядом с метро, и он вместе с ребятами часами наблюдал за тем, как несут вахту орудийные расчеты. Наряду с ними и истребителями ПВО, московское небо охраняли многочисленные аэростаты заграждения. Их то и дело проносили по улицам города, перебазируя с места на место.
Ночью Москва погружалась во тьму — повсюду строго соблюдалась светомаскировка. В подземных станциях метро и подвалах больших домов организовали бомбоубежища. Особенно будоражили всех учебные воздушные тревоги. Тогда звучали громкие предупреждения по радио, пронзительно выла сирена, и толпы людей, многие с детьми на руках, устремлялись к метро и в сырые полутемные подвалы.
Чтобы не ходить в бомбоубежище, Тёма сразу вызвался дежурить во время воздушных тревог на крыше своего дома. Из-за этого ему пришлось выдержать бой с матерью.
— Я категорически против! Вот пойду и добьюсь, чтобы тебя вычеркнули из дружинников, — возмутилась Анна Михеевна. — Это безобразие, что используют малолеток, да еще без обучения! Ты же свалишься с крыши!
— Ну почему же без обучения? Нам показывали, что надо делать, если упадут зажигалки. А на крышу я и раньше лазил, когда был еще пацаном, — возражал ей Тёма. — Меня этому учить не надо, мама! И какой же я малолетка, раз уже в седьмой класс перешел?
Но Анна Михеевна стояла на своем:
— Но вы с ребятами туда просто забирались, чтобы посмотреть. А теперь ведь надо бомбы гасить. Тут запросто сорваться можно!
— Ничего со мной не случится, мамочка! — горячо заверил ее Тёма. — Не бойся, я буду осторожен! — И привел самый сильный, по его мнению, аргумент. — Ты что, хочешь, чтобы сожгли наш дом? А я этого не допущу!
Анна Михеевна продолжала сопротивляться, хотя и не так уверенно, ибо доводы Тёмы на нее все же подействовали.
— И без тебя есть кому с этим справиться!
— Нет, мама! Рассчитывать, что кто-то все сделает за нас — скверное дело, — рассудительно, как взрослый, ответил он, «дожимая» мать. — Мне ведь скоро в комсомол вступать, а я буду с детишками в бомбоубежище отсиживаться? Отец и Марик на фронте воюют, а мне надо здесь делать, что смогу!
Анна Михеевна не нашлась, что возразить, и лишь огорченно махнула рукой.
Вскоре начались массированные воздушные налеты на Москву. Вот уж никто не думал, что такое возможно! Дежуря на крыше своего дома, Тёма почти ежедневно наблюдал незабываемое ночное зрелище. Все небо было в перекрестных лучах прожекторов, которые то и дело выхватывали из тьмы какой-нибудь из гудящих на большой высоте немецких самолетов. Сразу начинали бить зенитки, и было видно, как его атакуют наши истребители. Не раз объятые пламенем вражеские стервятники падали, и при ударе о землю гремели мощные взрывы.
Однако, несмотря на большие потери, отдельные немецкие самолеты все же прорывались к Москве и беспорядочно сбрасывали свои бомбы, вызывая многочисленные пожары. Несколько тяжелых бомб упало в районе Чистых прудов, а одна совсем недалеко от Тёминого дома, в Армянском переулке. Тогда погибло особенно много людей.
— Давай сбегаем посмотрим, — предложил Тёме дежуривший с ним на крыше Вовка Алексеев, когда дали отбой воздушной тревоги. — Наверное, большая бомба в дом попала. Так грохнуло, я чуть на тротуар не свалился! Хорошо, вовремя уцепился за трубу.
— А нам не попадет? — усомнился Тёма. — Вдруг снова будет налет и объявят воздушную тревогу?
— Так быстро фрицы не вернутся, — заверил его Вовка. — В любом случае успеем. Только посмотрим — и сразу назад!
Они вылезли через чердак на лестничную площадку, бегом спустились по ступенькам и помчались во весь дух по Покровке к Армянскому переулку. От знакомого им большого кирпичного дома остались лишь груды кирпича и обломки перекрытий, которые завалили вход в бомбоубежище. Оттуда доносились крики и стоны. Завал был оцеплен милицией и его поспешно разбирали спасатели.
Когда вход в бомбоубежище наконец очистили от обломков, — стали выводить и выносить пострадавших. Жертв было очень много: тяжелая фугасная бомба прошила все этажи и разбила бетонное перекрытие подвала. Санитарные машины не успевали увозить раненых. Мертвых укладывали тут же, у входа, на брезент. В воздухе стоял сплошной женский плач — к тому же уцелевшие жильцы остались без крова.
Вернувшись домой, Тёма узнал, что такая же бомба разрушила еще один большой, и самый красивый, дом на Чистопрудном бульваре, там жили его тетя Инна с бабушкой Верой Осиповной. Об этом ему сообщила взволнованная Леля.
— От дома остались одни руины! Вся проезжая часть и трамвайные пути засыпаны обломками, — рассказала она брату. — Сосед, Нил Федотыч, шел из своего ресторана и видел это своими глазами.
— А мама где? Почему ты одна? — забеспокоился Тёма.
— Мама очень испугалась за тетю Инну и бабушку, — объяснила Леля. — Сразу побежала узнать, что с ними.
— Да чего ихнему дому сделается? — пожал плечами Тёма. — Он ведь стоит далеко, в глубине двора.
— Ты что — дурак? — покосилась на него Леля. — Мама не за дом испугалась, а за них самих! Их бомбоубежище как раз под тем домом, в который попала бомба.
Когда вернулась домой Анна Михеевна, все прояснилось.
— Слава Богу, на этот раз с ними ничего не случилось, — переведя дыхание от быстрой ходьбы, сообщила она детям. — Бабушка Вера приболела, и тетя Инна, побоявшись оставить ее одну, не пошла в бомбоубежище. Оттуда все еще вытаскивают людей. — Анна Михеевна устало опустилась на стул. — Боюсь, что жизнь Инночки и мамы теперь будет в опасности при каждом воздушном налете!
— Это почему же? — удивился Тёма. — И в наш дом может попасть бомба.
— Все может быть, — согласилась Анна Михеевна, — но их положение намного хуже нашего. — И терпеливо пояснила: — Инночка уверена, что целью бомбежки была зенитная батарея, что расположена у станции метро. А бомбы попали в окрестные дома из-за неточности немцев.
— Тогда, может, будет лучше, — предложила Леля, — если тетя Инна с бабушкой поживут у нас?
— Я пробовала их уговорить, — огорченно ответила Анна Михеевна. — Инночка, конечно, за, но мама — ни в какую! Ей, как всякому старому человеку, неохота двигаться с насиженного места. И она рассуждает так: двум смертям не бывать, а одной не миновать!
При первых же бомбежках в городе заговорили о «пятой колонне». И до этого ходило много слухов о предательстве и немецких лазутчиках в нашем тылу. Говорили, что из-за них остались без горючего самолеты на прифронтовых аэродромах и много боевой техники оказалось неисправной в первые дни войны. Переодетые в нашу военную форму диверсанты распространяли дезинформацию, нарушали связь и наносили коварные удары в спину войскам.
Вскоре стало известно, что в предательстве обвинили многих высших офицеров Красной Армии, ответственных за поражение в первые месяцы войны. По приказу Сталина был расстрелян даже генерал Павлов, командующий фронтом. Казнили на месте всех, кто сеял панику и бежал, не оказывая сопротивления врагу. Шли массовые аресты, в Сибирь ссылали местных жителей, подозреваемых в ожидании прихода немцев.
Много вражеских лазутчиков обнаружилось и в Москве. Во время ночных налетов они фонариками с земли сигналили немецким бомбардировщикам. Маскировавшиеся под мирных жителей предатели подавали свои сигналы большей частью из окон и крыш домов. Контрразведчики и милиция при поддержке населения устраивали за ними настоящую охоту и, поймав, нередко производили расправу прямо на месте.
Чтобы выстоять и добиться перелома в ходе войны, требовалось срочно укрепить тыл, обеспечив единый патриотический подъем и непримиримое отношение к врагу. А в стране после тяжелой Гражданской войны и жестоких массовых репрессий было слишком много недовольных коммунистическим режимом, втайне мечтавших о его свержении. Тогда-то и была развернута кампания по ликвидации «пятой колонны».
Тёма знал, что такое название дали тайным врагам республиканской власти в Мадриде, которые при осаде столицы Испании мятежниками генерала Франко вели подрывную работу в городе, в тылу правительственных войск. Мятежники наступали четырьмя колоннами. Поэтому их тайных пособников в столице прозвали «пятой колонной». С тех пор так стали называть всех внутренних сторонников противника.
Повсеместная пропаганда и многочисленные аресты предателей сделали свое дело. Многие стали смотреть на тех, кто ругал власть и тем более сочувствовал фашистам как на «пятую колонну».
Для полной ликвидации «пятой колонны» и укрепления тыла Сталиным принимались беспрецедентные меры. Так, заподозрив в симпатиях и пособничестве Гитлеру, он принял решение о выселении всех немцев Поволжья в голые степи Западной Сибири и Казахстана. Народу объявили, что в их столице — городе Энгельсе раскрыт тайный шпионский центр, который должен был помочь фашистам одержать победу над Советским Союзом.