Я был уверен в том, что больше никогда не выйду из дому. Как говорят, свет был не мил мне, а я ему. Даже сейчас, припоминая тот день, я всё не могу понять, как Исия удалось убедить меня не просто выйти на улицу, но и пойти на групповое свидание.
Димитрий приехал к Исия из другого города и остановился у своего друга, которого естественно тоже нужно было пристроить под тёплый омежий бок. Я не помню лица этого альфы, да и звали его как-то… То ли Йован, то ли Йосиф. В то время я не обращал внимания на подобные мелочи. Я не прихорашивался и не пытался быть любезным. В потёртых мешковатых джинсах и поношенной толстовке, с полуобритой головой и жирно подведёнными тёмным карандашом глазами, я производил именно то впечатление, которое хотел — отталкивающее.
Так вот альфа, которому меня навязали в пару, не запомнился мне ничем, абсолютно, хотя, по сути, это было моё первое свидание. Сейчас я сожалею, тогда же я был то зол, то апатичен… В общем, не шибко адекватен из-за антидепрессантов. Да, ничем, кроме того, что отнёсся ко мне, такому, с уважением. Ухаживать, конечно, не пытался, но вёл себя предельно вежливо. Завидев стайку щебечущих омег или же хорохорившихся самцов, не пытался создать вид, что мы с ним типа не вместе, не распускал руки и уделял мне ровно столько внимания, сколько ему приписывали правила хорошего тона. Если бы я ни был столь глубоко погружен в свои мрачные мысли, то наверняка оценил бы его альфье великодушие. Более того, понял бы, что за всем этим — и тут я должен выразительно раскинуть руки в стороны, открывая всего себя, — есть настоящий, всё ещё на что-то надеющийся омега.
В тот год в стране проводили какой-то чемпионат, то ли региональный, то ли национальный, то ли вообще мирового масштаба. Суть состояла в том, что на свидание мы почему-то пошли именно на эти соревнования. Кажется, Димитрию кто-то по дружбе приберёг парочку билетов. Я не фаталист и почти не верю в судьбу, если бы верил, то в то утро не раздумывал бы над тем, что начатое, то есть суицид, нужно довести до конца, но попали мы аккурат на соревнования по плаванию.
На то время бассейн я забросил давно и основательно. Из-за отсутствия стимула, поскольку успехи мои всё так же оставались посредственными, а мой, как я считал, соперник Надан плавание забросил ещё раньше, таки став заниматься борьбой. Я больше не видел себя в воде. Вокруг была только тьма, которая не позволяла мне не то что расправить крылья, а даже свободно вдохнуть. Я был поглощён и порабощён этой тьмой. Мысленно я поставил на себе крест и не проявлял ни капли участливости к происходящему, когда мы заняли на трибунах свои места.
Одиночные заплывы на разные дистанции не восхищали меня, а эстафета не привела в былой восторг и не зажгла меня азартом. Я просто смотрел на то, как плывут другие, думая о чём-то своём. Сейчас уже не вспомню, о чём именно. А после я словно очнулся, увидев ЕГО.
Это был второй полуфинал. Восемь пловцов на старте готовились соревноваться за место в финальном заплыве на двести метров вольным стилем. Восемь пловцов: семь альф и один омега. Он занял шестую дорожку, чуть ниже меня ростом, но более широк в плечах, с красивым… Нет, безупречным рельефом мышц и в плотно облегающих его ноги плавках. Но, что самое поразительное, его не волновало ничего вокруг, он упрямо смотрел лишь на водную гладь, словно разговаривал с ней на далёком для нас, смертных, языке.
Из правил спортивных соревнований уже давно исключили пункт, обязывающий оглашать статус их участников, но никто и не запрещал этого делать, поэтому зал громко ахнул, когда на табло вывели имена полуфиналистов. Думаю, потому что были уверены, что омеге нечего делать там, среди матёрых альф, демонстрируя своё полуобнажённое тело на всю страну.
Я тоже ахнул. От восхищения. Помню тот восторг и тот неистовый азарт, который захлестнул меня сразу же после старта. Я кричал, дико и отчаянно, не отрывая взгляда от спортсмена, плывущего по шестой дорожке. Я хотел, чтобы он выиграл этот заплыв. Чтобы утёр нос всем альфам, зрителям, судьям, да хоть самому Богу, который наделил омегу слабым духом, тем самым поставив его ниже альфы. Я был уверен: если Он выиграет, мир перевернётся. Хотя бы для меня, вновь увидевшего, как с распростёртыми крыльями птица парит над водной гладью.
Если бы сейчас от моего имени говорил мой папочка, он бы сказал, что я был подобен чахнущему бутону, который наконец распустился прекрасным цветком. Но я не хотел быть цветком. В тот момент я чётко видел путь, в конце которого меня ждали мои крылья.
Омега в заплыве не победил и даже в финал не прошёл. Но было ли это действительно важным? Я наблюдал только за ним, поэтому заметил: то, как тяжело он дышал, выбравшись из воды, с каким разочарованием смотрел на табло, заведомо зная, что он не стал одним из восьми лучших, как сперва свесил голову, а после улыбался, когда альфы-победители пожимали ему руку в знак признания. Я видел всё это своими глазами и хотел того же. Нет, я хотел большего.
Оказывается, мои амбиции были просто непомерны: не просто участие в национальном чемпионате, а первое место на нём. Не ради себя, хотя и это тоже, но и ради этого омеги, ради всех омег, которые всё ещё считают, что дом, быт, супруг и дети — это их вершина. Но я, Святимир Панич, взойдя на пьедестал национального чемпионата, хотел показать другим, что в действительности означает «достичь вершины».
— Свят, с тобой всё нормально? — резко повернулся к Исия, смотрящего на меня с тревогой. Он испугался, наверняка подумав, что я хочу спрыгнуть. Я и правда очень низко перегнулся за поручни, практически висел вниз головой. Димитрий, похоже, считал немного иначе, встав между нами в попытке защитить своего жениха от невменяемого омеги.
— Все отлично, — ответил, улыбнувшись. — Всё действительно отлично, — Исия, как и его альфа, вздохнули с облегчением.
— А как вы познакомились? — полюбопытствовал уже в уютном кафе, пользуясь моментом, когда альфы таки отлипли от нас ненадолго. Не то чтобы мне было действительно интересно, просто совестно. Оказывается, я спустил в канализацию целый год своей жизни, который уже не вернёшь. Забросил учебу, плавание, утратил доверие родителей и обзавёлся сомнительными друзьями, наплевав на настоящих. Осознав всё это, я мог бы прийти к выводу, что на этом моя жизнь и закончилась, так толком и не начавшись, но на сердце было слишком легко, чтобы думать о мрачном. Проще говоря, я был готов принять и объять весь мир со всеми его странностями.
— Ну… — Исия спешно отводит взгляд, наталкивая меня на мысль, что что-то в этой истории не так уж и ладно. — Нас родители познакомили. Димитрий — сын одного заказчика, с которым отец сотрудничает уже много лет.
— Брак по договоренности? Шутишь, что ли?! — понятное дело, что я завёлся с полуоборота. Подобные союзы виделись мне не просто пережитком прошлого, но и откровенным унижением. В наше время родители не выбирают пары своим детям, ну, если не считать аристократов, которые бдят свою голубую кровь, вот только у Исия родители то ли были старой закалки, то ли просто торопились пристроить сынишку-омежку под состоятельное альфье крыло. Учитывая прирождённый талант Исия к точным наукам, мне стало его искренне жаль.
— Он тебе хоть нравится? — спросил осторожно, боясь обидеть.
— Конечно нравится! — возмутился омега, начав активно размахивать руками. — Он добрый, образованный, спокойный и галантный. Не распускает руки, — я фыркнул, прекрасно понимая, что двадцатилетнему альфе бесполезно что-либо распускать при пятнадцатилетнем суженом. В нашей стране суровые законы, по которым Димитрия с одного омежьего чиха Исия могли осудить от трёх до пяти лет.
— Он хорошо ко мне относится, — выдав ещё несколько хвалебных фраз в сторону жениха, подводит черту в нашем разговоре Исия. – И будет достойным мужем и отцом. Я в этом уверен.
— А как же любовь? — ляпнул нечто неразумное, поскольку и сам ещё не задумывался о любви. Любовь для меня ассоциировалась с отцом и папой, сам же я ещё ни на одного альфу не посмотрел с чисто омежьим интересом. Просто знал, что любовь должна быть.
— Не только в любви счастье, — как мне показалось, искренне веря в это, ответил Исия, и на том наши омежьи прения пришлось прекратить.
Уплетая ананасовое мороженое за обе щёки, я не сводил глаз с Димитрия. Похоже, он и правда был хорошим человеком, с заботой и вниманием относился к Исия и вообще вёл себя достойно. Может, Исия ему тоже нравился и в его лице альфа видел примерного мужа и папу своих детей. Всё это я понимал, но без любви… В свои пятнадцать я был уверен, что без неё никак.
— Пап… — на душе кошки скребли, но, решаясь на этот разговор, я знал, что легко не будет. Но и что окажется столь сложно посмотреть человеку в глаза, как-то тоже не ожидал.
Между мной и папой всегда были тёплые, доверительные отношения. Ну, по крайней мере до тех пор, пока я сам не отдалился от семьи. А ведь раньше я даже не задумывался над тем, что и папе может быть тяжело с таким мной. В смысле не с фриком с суицидальными наклонностями, а с не совсем омегой.
Наверняка все его друзья, знакомые и просто коллеги по работе рассказывали о своих детях, показывали их фотографии, сетуя на то, как они быстро повзрослели и вот-вот выпорхнут из родительского гнезда, а моему папе, скорее всего, в такие моменты было весьма неловко. Ему не то что рассказывать было нечего, просто заикаться обо мне таком, скорее всего, было стыдно.
— Что, милый? — папа поднимает на меня усталый взгляд, продолжая медленно нарезать овощи.
В тот миг я ужаснулся: передо мной был Радован Панич, но и не он одновременно. Похудевший, осунувшийся, с обширными тенями под глазами и потускневшим, утратившим свой прежний, нежно-теплый оттенок запахом. Да, в последнее время у папы было много работы, и благодаря их с отцом труду мы сейчас могли себе позволить намного больше, чем, скажем, пять лет назад, но этого омегу истощила не усталость. Это сделал я — его сын. Единственный и неблагодарный.
— Прости… — прошептал, вот честно совсем не собираясь плакать. В итоге не только зарыдал, но и на колени рухнул. То, что телосложением я не похож на омегу, ещё не означает, что омега не живёт внутри меня. После я, конечно, больше не поддавался подобным порывам, но тогда не знал иного способа выразить своё раскаяние. Не мог подобрать слов для того, чтобы передать, как мне жаль.
— Господь Триединый! — папа бросает и свою нарезку, и уже кипящие на плите кастрюли и падает на колени подле меня, обнимая и баюкая в своих объятиях, словно ребёнка.
— Что случилось, Мир? — спрашивает встревоженно, прижимая мою глупую голову к своей отеческой груди, в которой учащённо бьётся безмерно любящее меня сердце. Я улыбнулся: пятнадцать лет уже прошло, а мои родители, бывало, всё ещё спорили о том, как же меня нужно было назвать — Святислав или же Любомир.
— Много чего, пап, — отвечаю, хлюпая носом, — причём по моей вине. Но я обещаю, пап… Слышишь? — чуть отстраняюсь, дабы посмотреть папе в глаза, но и не выскользнуть из его придающих уверенность объятий. — Я обещаю тебе, Радован Панич, что ты ещё будешь гордиться своим сыном, стоящим на пьедестале национального чемпионата.
— Нет, — папа категорично качнул головой, и я мог бы подумать, что он не прощает меня, если бы не заметил, как дрогнули его губы, — не национального, а олимпийского.
— Ну, для олимпийского я уже слегка староват, — в тот момент я ещё раз подумал о том, что упустил столько возможностей из-за своей глупости, успокоив себя тем, что их, возможностей, будет ещё больше. В будущем. И я непременно воспользуюсь каждой из них.
========== Часть 3. ==========
Шестнадцатый год моей жизни оказался весьма насыщен событиями. Проще говоря, со мной, да и не только, произошло много чего занятного.
Чреда взаимосвязанных событий началась с того, что я вернулся в плавательную секцию. И не просто вернулся, а начал прилагать максимум усилий для того, чтобы стать профессионалом. Я запомнил того омегу с национальных и даже какое-то время следил за его карьерой. Он достиг многого, но звездой мирового класса так и не стал, в итоге став на тренерскую стезю, а вот я сдаваться не собирался.
— Отличный результат, Свят! — выбравшись из воды, сдержанно кивнул тренеру в ответ. Да, внутри всё трепетало, ведь я, омега, только что уделал троих альф на стометровке вольным стилем, но расслабляться я себе не позволял. И пусть, чертыхаясь, они смотрят на мою обнажённую широкую спину, покрытую капельками воды, и подтянутую попу в облегающих плавках до колен. Я ещё и шапочку демонстративно сниму, позволяя своим густым тёмным волосам лечь мне на плечи. Да, миниатюрным красавчиком я не стал, но и уродом отнюдь не был. Найдётся на меня, как говорят, покупатель, — будем на него посмотреть с высоты своего метра девяносто, а не найдется… У меня был спорт и большие планы на будущее, так что на заморочки подобными глупостями времени почти не оставалось.
— Мерзость! — зло сплёвывает один альфа, проходя мимо меня. Ну да, обидно, вот только настолько глубоко внутри, что внешне по мне и не скажешь. Я высокий, крепкий, пышущий здоровьем, силой и жизнерадостностью омега, душа и сердце которого закрыты для всех.
— Самое отвратительное, что он пахнет как омега, — брезгливо кривится второй.
— Причём даже получше некоторых омежек-конфеток, — вставляет и свои пять копеек третий, подмигивая мне.
Делаю вид, что мне всё равно, но на самом деле мне весьма неприятно. Альфы правы: единственное, что мешает мне чувствовать себя полностью свободным — это запах. Он, какими бы гелями и парфюмами я ни пользовался, сразу же выдавал во мне омегу. Да, не все альфы реагировали на меня так, как эта троица, некоторые даже пытались ухаживать, вот только все они сдавались, столкнувшись либо с моими омежьими требованиями к полу противоположному, либо с мнением окружающих. А мнение у большинства стадное: раз на других омег не похож, значит, гены у Святимира Панича порченые, так что и детки у такого нормальными точно не будут.
Досадней бесплодности моих попыток замаскировать собственный запах была только течка. В шестнадцать лет уже познаёшь абсолютно все её «прелести». Проще говоря, хочется, чтобы тебя подмял под себя сильный альфа, залюбил до звёзд перед глазами и повязал узлом, да и меткой можно… Было бы. Я исключением не был, хотя подобные желания сильно меня смущали.
Изматывать воздержанием свой организм во время течек было глупо и, как говорил мой папочка, омежьего здоровья не прибавляло. День, когда мы с папочкой ходили в секс-шоп за набором для девственного омежки, я не забуду до конца своих дней. Особенно глаза продавца-альфы после фразы моего папочки: «Мне бы ребёнку фаллоимитатор подобрать». Даже в столь щекотливом деле Радован Панич не опускался до жаргонного лексикона.
— Свят, ты лучший! — на шее у меня повис ещё один, такой же отчаянный, как и я, омега, пылающий страстью к плаванию, но не стремящийся к профессиональным достижениям. Я, признаться, подозревал, что в секцию он пришёл вслед за нравившемся ему альфой. — Уверен, что тебя включат в состав команды для участия в межшкольных.
— И не сомневайся, — задорно щёлкнул мелкого — а этот омежка и вправду был чуть ли ни вдвое меньше меня — по курносому носу, даже не подозревая, что уже через пару недель весь мой оптимизм пойдёт прахом.
— Какого чёрта?! — иногда я пользовался своим ростом и телосложением, чтобы произвести нужное впечатление. Как, например, сейчас, когда я навис над угрюмым тренером, упершись ладонями в его стол. — Какого чёрта, спрашиваю, меня нет не только в списке на эстафету, но и вообще в составе команды?!
— Святимир, — тренер поднялся. Неуютно, видать, сука, себя чувствовал, смотря на меня снизу вверх, а лучше бы виновато, — да, твоя кандидатура рассматривалась спортивным комитетом, но утверждена не была.
— Почему?! — рявкнул, грохнув кулаком по столу. И настроение, и настрой у меня были не ахти, гормональные всплески в преддверии течки делали меня… отчаянным, а характером я от рождения скромным и кротким не был.