Обиделся и просто отошёл. Что-то в этой сцене было мне неприятно. Тогда я думал, что это из-за того, что Исия поступил по-свински, не сказав мне очевидного. Но то была ревность, детская и неосознанная, и только много лет спустя я сказал этому мелкому гению огромное спасибо за то, что дал мне возможность понять всё самому, дабы поверить в поджидающую меня реальность.
— Круто! Это было круто! — мальчишки восхищённо кричат, присев на бортике у самой кромки воды, а я просто стою в стороне молчаливо и не отвожу взгляда от второй дорожки.
Плавал я довольно посредственно, да и не только я, поэтому, когда Надан прыгнул в бассейн с куба и просто поплыл, быстро перебирая руками, все пришли в восторг. Я тоже пришёл, правда, мой восторг был немного иным. Я не был удивлён умением Надана плавать. Я был покорён самим процессом и видом.
Руки Надана воспаряли над водой, словно крылья птицы. Он плыл уверенно и легко, слажено, держа темп и ритм, в отличие от нас, барахтающихся в воде и цепляющихся за свои плавательные доски. Да, немного сумбурное описание увиденного, но тогда я просто понимал, что хочу того же. Хочу, как и Надан, остаться сам на сам со стихией, стать её частью и укротить её.
— Надан, ты такой классный! — маленький альфа только выбрался из воды, и его тут же окружили омежки, ещё не понимающие, почему они это делают, но инстинктивно пытаясь быть поближе к тому, кто выделялся среди остальных альф.
Я бы тоже подошёл, если бы не заметил, что за широкой, бахвальской улыбкой Надан пытался спрятать свой грустный взгляд.
— Надан! — догнал альфу у самой раздевалки, крепко ухватив за руку.
— Чего тебе? — грубо бросил он мне в ответ, наверняка надеясь ещё и посмотреть свысока, но, увы, мы с Наданом были одного роста. Ему это, судя по выражению лица, не понравилось, а вот мне — как раз наоборот, придало уверенности и храбрости.
— Почему тебе не нравится плавание?! — выпалил на одном дыхании, смотря Надану прямо в глаза с явным намёком на то, что требую ответ. В то время я ещё не понимал, с кем и в каком тоне говорю, а вот маленький альфа, похоже, уже был куда более осведомлён в вопросах межполовых отношений.
— Потому что это отстой, — выдернув ладонь, Надан отступает на шаг назад и скрещивает руки на груди. Буравит меня ответным недовольным взглядом, который я просто игнорирую. Мне нужен ответ — и всё. Получив его, я сразу же отстану.
— Мой отец хочет, чтобы я плавал, а я хочу заниматься борьбой. Ясно? — альфа уступил мне, глупому омеге, ответив зло и со вздохом. — Плавание — это не для меня.
— Но это же так красиво! — не унимаюсь, хотя ощущение того, что я досаждаю и навязываюсь альфе, мне очень и очень неприятно. — Словно полёт, только в воде!
— Красиво? — Надан корчит брезгливую рожицу, смотря на меня как-то странно. Тогда я не смог понять, что скрывалось за этим взглядом, а вот сейчас уже и не вспомню, но кажется, то была зависть. — Если так, то бери и сам им занимайся! Придурок!
Надан ушёл, а я так и остался стоять у захлопнувшейся перед моим носом двери. Я думал над его словами, понимая, что нет в них ничего несбыточного. Мечта парить на водных крыльях могла стать реальностью.
— Что? Плавание? — папа, казалось, был не просто удивлён, а, скорее, ошарашен. Он даже застыл с тарелкой в руках, так и не поставив её перед отцом. — С какой стати?
— Это красиво, — на то время это был мой единственный аргумент, потому что я не мог сказать, что просто безумно хочу этого. Хочу снова почувствовать себя в воде, только без всех этих досок, кругов и бдящего воспитателя подле, — и полезно для здоровья, — это уже были слова учителя, но они показались мне вескими, взрослыми.
Несколько дней после похода в бассейн я никак не мог решиться заговорить с родителями и попросить их записать меня в плавательную секцию. Мне казалось, что они не поймут. Папа так точно, ведь он уже пару лет таскал меня по всяким кружкам и школам вроде танцевальных, музыкальных, художественных даже, но больше месяца я не продержался ни в одной из них. Как и сказал Надан, всё это было отстойно.
— Но это не омежье…
— Радован, — глава семьи вмешался неожиданно, но, как оказалось впоследствии, именного его отцовское решение и определило всю мою судьбу, — пусть, если мальчик хочет.
— Ему будет тяжело, — папа всегда был упрямым, поэтому даже тогда, когда точка в разговоре была поставлена столь любимым им мужем, Радован Панич оставался непоколебим. — К тому же спортом нельзя заниматься просто так. У ребёнка должна быть цель, чтобы он прилагал усилия и старания.
— Не без этого, — соглашается отец, и я своей детской головой споро пытаюсь придумать, как убедить родителей в том, что плавание для меня ну очень и очень важно.
— У меня есть цель! — родители одновременно посмотрели на меня. — Я буду плавать лучше и быстрее, чем Надан!
— Кто? — папочка приподнимает брови. Он всегда так делает, когда во время наших с ним занятий по математике я допускаю элементарные ошибки, а значит, ответ мой его не убедил.
— Отлично. Правда, дорогой? — отец обнимает папочку, усаживая его подле себя. — Цель и желание — все условия соблюдены.
— Ладно, я согласен, но… — со вздохом почти сдаётся папочка, ещё продолжая рассуждать о том, что нужно купить для моих занятий и во сколько семейному бюджету обойдётся бассейн, но я уже не вникал во все эти мелочи. Мои глаза слезились, а сердце учащённо трепетало в груди. Я буду плавать, лететь в воде, под водой и над водой. Парить, широко раскинув руки. Это всё, что имело для меня значение в тот момент.
========== Часть 2. ==========
Средняя школа… Хм… Даже не знаю, что я, двенадцатилетний мальчишка, ожидал, перейдя в неё. Наверное, перемен. Все мы их ждём, надеясь, что они принесут с собой что-то лучшее, более яркое, красочное и, конечно же, новое. С переходом в среднюю школу в моей жизни, увы, ничего не изменилось. Более того, я избавился от той детской наивности, которая берегла мою ранимую омежью душу.
О младшей школе у меня остались не наилучшие воспоминания. За все шесть лет кроме как с Исия я больше ни с кем так и не сдружился. Пан Игнац не в счёт: он хоть и относился ко мне хорошо, но вряд ли у меня повернулся бы язык назвать его своим другом. Скорее, наставником.
Исия пошёл в другую среднюю школу, следуя выбору родителей. Возможно, меня бы тоже впихнули туда же — к тому времени материальное положение нашей семьи несколько улучшилось, и мы вполне могли себе позволить обучение в частной школе для омег, — но в этом лицее не было того, без чего я, казалось, не смог бы жить. Там не было плавательной секции.
Папа на этот раз спорил со мной и отцом подольше, аргументируя свою несговорчивость тем, что выбранная мной гимназия находится слишком далеко от нашего дома и что я уже не в том возрасте, чтобы беспечно учиться бок о бок с альфами. По большому счёту, папа был прав, но с другой стороны — меня его слова слегка обижали.
Бетой я перестал быть в одиннадцать, превратившись в самую настоящую омегу. Проще говоря, узнав, сколь «прекрасно» такое явление, как течка.
— Крис, с нашим мальчиком что-то не так, — я до сих пор помню, сколь бледным и потерянным, прижимаясь к своему мужу, выглядел всегда сильный и уверенный Радован Панич. — Одиннадцать… Крис, Миру всего одиннадцать, а у него уже течка.
— Ну почему сразу что-то не так, — отец обнимал папочку крепко, гладя его по длинным волосам. — Переходный период у каждого индивидуален. К тому же одиннадцать — это редкость, а не исключение.
— Оно-то так, — подозрительно хлюпая носом, бормочет папочка, — но я всё равно свожу Мира к врачу.
Всю эту сцену я наблюдал, сидя на диване в гостиной и переводя взгляд с папы на отца и обратно. Я попросту не понимал, чем они так обеспокоены. Да, приятного было мало. Я чувствовал себя так, словно меня пробирает хворь, когда голова кажется огромной и тяжёлой, постоянно клонит в сон, а от температуры ломает всё тело. Понятно, что и омежьи выделения радужности взрослению не придавали, как и необходимость использовать неудобные средства гигиены. Успокаивал я себя тем, что раз в триместр — это не так уж и накладно, зато школьный доктор безоговорочно выписывает освобождение от занятий. Кстати о докторах…
— У вас просто рослый мальчик, — вот что сказал лекарь по делам омежьим, хотя с его искривлённых в подобии улыбки уст эта фраза прозвучала совсем не успокаивающе, а скорее обидно.
— А не могли ли как-то на это повлиять занятия плаванием? — обижался я на папочку после этого долго. Потому, что явно почувствовал, что его вполне устроил бы положительный ответ доктора. По крайней мере, тогда у Радована Панича был бы веская причина забрать меня из секции и, вслед за Исия, отправить в колледж для прилежных омег.
— Ваш сын, омега, плавает? — доктор пристально, приподняв очки, посмотрел на меня, нахохлившегося и буравящего неприятно пахнущего для меня мужчину сердитым взглядом.
— Я не плаваю, а тренируюсь, — вот что я, омега, только-только переживший свою первую течку, высоко вскинув голову, твёрдо ответил взрослому альфе. — И собираюсь тренироваться дальше, пока не достигну уровня чемпиона.
Доктор предпочёл сменить тему разговора, а я сидел перед ним, раздуваясь от гордости за себя непоколебимого, хотя на самом деле, опять-таки, гордиться было нечем. Дерзить альфе, да и просто старшему, недопустимо для примерной омеги. Более того, это ещё и довольно-таки сложно, учитывая то, что дух альфы сильнее и агрессивней омежьего. К тому же мои успехи в плавании были, мягко сказать, не головокружительны, хотя я и не могу сказать, что прилагал мало усилий.
Первый блин был комом по той причине, что мне никак не могли подобрать тренера в плавательной секции. Профессионалов с опытом, конечно, было много, но как только я решительно заявлял, что хочу не просто плескаться в воде, а тренироваться ради достижений, они куда-то испарялись.
Фразу «но он же омега…» я слышал тысячу раз, а за ней следовало: «Вы же как отец должны понимать, что спорт увеличивает мышечную массу, а он у вас и так… росленький». Вот тогда-то я и возненавидел слово «рослый». Даже уже понимая, что телосложением не очень-то и похож на омегу, я не считал это проблемой. Наоборот, быть не таким, как все, это же круто, да?!
Пан Вук же не пришёлся по нраву уже мне. Это был здоровенный, могучий, требовательный альфа, который с высоты своего роста смотрел на меня как на бесполезную моль. Ну, по крайней мере, тогда я ещё не знал, что рост метр девяносто три — это норма для пловца.
Так вот, пан Вук внушал мне доселе неведомый трепет, но выбора у меня не было. А я очень хотел плавать. Пока не узнал, что плавать и заниматься плаванием — вещи совершенно разные. Пан Вук так мне и говорил: «Ты просто плаваешь, малой, а таким в настоящий спорт дорога заказана». Я тренера слушал, но продолжал всё делать по-своему, не понимая, почему пан Вук упрямо возится с, цитирую, «абсолютно бестолковым и не подающим совершенно никаких надежд учеником». Да я бы только рад был, если бы он отказался от меня, и мечтал, чтобы меня взял в свою группу кто посерьёзней.
Пан Вук был моим тренером до тех пор, пока я не выпустился из младшей школы. Особых успехов под его началом я так и не достиг, однако физически, благодаря его нещадным тренировкам, здорово окреп. Смысла в том на то время я не видел, и только намного позже и совершенно случайно узнал, что пан Вук занялся преподаванием, дабы не сидеть без дела, пока проходил реабилитацию после травмы спины, и что я был его единственным учеником.
Отклонившись от темы, я так и не упомянул, что папа добро на смешанную гимназию с плавательной секцией дал, а вот я, впервые переступив порог средней школы, вновь-таки окрылённый надеждами, был не только разочарован, но и морально убит. От меня отвернулись все. Нет, не так: меня даже не попытались принять.
Стоит ли говорить, что в тринадцать лет я уже имел рост сто семьдесят пять сантиметров и, конечно же, был выше большинства моих одноклассников-альф, что уж говорить об омегах. И тощим я при этом тоже не был: плавал я там или все-таки занимался плаванием, но крепкие, выделяющиеся мышцы у меня тоже имелись.
В младшей школе ко мне, такому, уже привыкли, поэтому особо и не задирали, а в средней меня сразу же приняли в штыки. Омеги потому, что после первой течки раскрылся мой истинный аромат, что не могло не привлекать внимание альф. Альфы потому, что я был высоким и крупным, как они, но все равно пах как омега. Заманчиво пах — вот что по секрету рассказал мне одноклассник.
Всё это было печально, но свою печаль мне разделить было не с кем. Друзей я так и не завёл, хотя благодаря успехам в учебе изгоем не был. С Исия, кстати, связь я потерял после второго триместра. Честно сказать, я и не осуждал друга, который из невзрачного беты превратился в симпатичного, утончённого омежку и которому наверняка было неуютно рядом с таким неформатным мной.
Итак, у меня оставалось только плавание, которому я отдавался целиком и полностью. Пытался отдаваться, поскольку сколь бы неомежисто ни выглядело моё тело, я всё равно оставался омегой, к которому в плавательной секции не относились серьёзно ни сокомандники, ни инструкторы. А я мечтал о профессиональных соревнованиях и полном зале зрителей, которые бы с восхищением смотрели на мой полёт в воде.
— Вот какой от тебя прок? — мне было четырнадцать, когда я впервые задумался над тем, что хочу получить от этой жизни и кем стать.
Наверное, в то время у меня в голове в очередной раз перекручивались все шестерёнки, подстрекаемые гормонами и проверяемые на прочность окружающим меня миром. Я пытался найти место такому себе и не находил, не считая, что своими достижениями в учёбе я чем-то выделяюсь, не говоря уже о плавании, которое мне в то время, честно сказать, поднадоело.
Следующий год напросто выпал из моей жизни. Сверхчувствительная омежистость подросткового периода, кромешное одиночество и копившийся во мне все эти годы комплекс неполноценности смешались в нечто, не поддающееся пониманию и обузданию. Сейчас мне жаль, что своими выходками я доводил папу до слёз. Я мог исчезнуть из дому на несколько дней вместе с внезапно появлявшимися и так же быстро исчезающими друзьями. Друзья те сплачивались в соцсетях и никогда долго в одной компании не задерживались. Первая бутылка пива, первый косяк, первый отчаянный прыжок под сенью звёзд с моста да в воду и первый поцелуй с привкусом сигаретного дыма и дешевых чипсов — все это проходили, но не все увязали в этом. Я вот увяз, и мне действительно искренне жаль. Я вынес урок, огромнейший, но уже никогда не смогу исправить то, что натворил.
Меня только из больницы выписали. Ничего страшного — просто попытка суицида. Причина? Даже не знаю. Накатило что-то, жизнь показалась тёмной и беспросветной, а моё существование — бессмысленным. Травка у Миклоша была отменная, после неё всегда становилось хорошо, весело и как-то всё побоку. Видать, сжульничал старый проныра в тот раз. После пары затяжек я осознал, что никому не нужен, раз даже в пьяном угаре так и не смог лишиться девственности, что убог, раз за столько лет ни на миллиметр не продвинутся к своей заветной мечте, и что скатился на самое дно, из которого мне нет смысла выбираться.
Так вот о том дне, когда на пороге моего дома внезапно появился Исия. Я не был рад его видеть. Я тогда вообще видеть никого не хотел, считая, что лучше бы все позабыли о моём существовании. Сожаление, жалость, презрение во взглядах, направленных на меня, ущербного омегу, вызывали головокружение и тошноту. Я закрывался в своей комнате, плотно зашторивал окна, предварительно отключив телефон и убрав ноутбук, даже дверь заколотил бы, если бы не боялся очутиться в психушке. Я не был психом. Я был всего лишь омегой, который наконец-то понял, что настоящим омегой ему никогда не быть.
И именно тогда, когда я пребывал в полном психологическом, эмоциональном и духовном разладе, без звонка и предупреждения в мою пустопорожнюю жизнь нагло вклинился Исия. Не сам. С альфой, гад, и так скромненько взгляд отводил, представляя меня, как оказалось, лучшего друга, своему жениху, что я готов был врезать ему по до зависти смазливой и счастливой мордашке.
Жених этот при виде меня естественно стушевался. Мало того, что я, омега, а это невозможно было не учуять, ростом был выше его, так ещё и мой общий потрёпанно-нечёсаный вид производил то ещё впечатление. Если бы у семьи Панич не было столь безупречной репутации, я вполне сошёл бы за давно, беспросветно и безнадёжно павшего омегу.