Должно было стать легче.
Не стало.
Если спросить себя самого «Ну и на хера ты все это сделал, чувак?», то ответа все равно не будет. Даже если копну очень глубоко, отодвину в сторону все защитные барьеры - его нет.
Хотя, наверное, меня просто заклинило.
Где-то что-то перемкнуло, потому что последние несколько месяцев я пытался делать вид, что моя жизнь - охуеть, какая нормальная. Как, сука, у всех мужиков, кому повезло удачно жениться. Потому что Очкарик, с какой стороны ни посмотри, просто идеальный вариант для любого самодостаточного мужика. Ее абсолютно точно не интересует материальный аспект наших отношений, она не выпячивала напоказ, что «золотая девочка», и не пыталась загнать меня под каблук на том лишь основании, что у нее все куда более в шоколаде, чем у меня. Она разделяла мои интересы, любила те же вещи, что и я. Не ныла, что ей скучно, когда предлагал провести вечер или все выходные дома, потому что заебался на работе и тупо хотел валяться на диване с книжкой. С ней есть, о чем поговорить практически на любую тему. Она, в конце концов, несмотря на поганый опыт, не корчила из себя монашку и была готова подхватить любую мою идею. И, конечно, она заботилась обо мне и не возводила эту заботу в ранг героического подвига. Просто делала что-то и выглядела довольной, потому что доволен был я.
Казалось бы - ну чего тебе еще надо, мужик? Радуйся.
Только все это чудесное и вкусное варево стояло на огромной бочке с порохом, имя которому - неизвестность и неопределенность.
Когда-то мне казалось, что я ясно и четко вижу наше совместное будущее: ровное, без кочек, удобное и комфортное.
Потом... я перестал понимать, есть ли вообще «мы».
На ком я женат? На живой женщине или на голосе в телефоне?
Она правда милая и заботливая или это просто ее чертовы транквилизаторы?
Что будет, если я однажды пойму, что наши отношения зашли в тупик и попрошу развод? Она согласится и уйдет? Устроит истерику и снова попадет в больницу? Или... случится та самая минута, которую я не успею и буду всю жизнь проклинать себя за это?
И самое поганое во всем этом было то, что, несмотря ни на что, как бы я ни пытался оберегать свою «свободу», я все равно становился от нее зависимым.
От ее дурацких сообщений утром, что она проснулась посреди ночи, нашла в телефоне мою фотографию и уснула, глядя на мою улыбку.
Меня ведь... кажется... вот так, как она...
Никто и никогда.
Не любил.
Я отшвыриваю этот мысленный понос чувств, пару раз топаю ногами, чтобы стряхнуть снег с ботинок, и захожу в дом.
Обхожу пару темных капель на полу.
Сбрасываю куртку прямо под ноги, где-то по дороге на кухню - оттуда раздается возня - оставляю обувь.
Нужно как-то завести разговор, но я понятия не имею, с чего начать. «Малыш, я устал быть женатым холостяком»? «Очкарик, меня просто переклинило»?
«Я не изменяю своим женщинам, Йени. тем более не стал бы изменять жене, я просто сорвался»?
Ни один вариант не кажется подходящим.
Очкарик держит руку над раковиной и с каким-то «тихим» лицом поливает порезы из пластиковой бутылочки с хлоргексидином. Слышит шаги, поворачивает голову в мою сторону, и я останавливаюсь в пороге, приваливаясь плечом о дверной косяк.
У нее расширены зрачки, но взгляд какой-то осмысленный, ясный.
— Ты снова «закинулась»? - Понимаю, что после увиденного глупо предъявлять какие-то претензии и упрекать невыполненным обещанием, но даже если она сейчас разобьет что-то об мою голову - вообще срать. - Ты гробишь свое здоровье, Очкарик. Ты это понимаешь? Осознаешь? Ты превращаешь себя в овощ.
Она продолжает смотреть в упор, кажется вообще забыв, что продолжает лить на рану антисептик.
— Ты обещала, - напоминаю о ее словах в день, когда улетал из Москвы. Мысленно готовлюсь, что вот сейчас меня польют дерьмом с ног до головы. Услышу, что козлина. Предатель. Хуевый муж. Вообще не муж!
Даже защищаться не буду, вручу ей пачку белых салфеток в знак капитуляции.
И успокоюсь, наконец.
Потому что хоть тогда в наших отношениях появится что-то понятно и простое. Предсказуемое.
Очкарик отставляет бутылочку, берет бинт и идет ко мне.
— Помоги, пожалуйста. - Улыбается виновато, как будто только ей на всем белом свете не дано второй пары рук, чтобы перебинтовать ладонь. - Он последний в аптечке. Надо бы еще купить. И еще «Пантенол». И что-то от головной боли. У тебя самая неприспособленная на случай зомби апокалипсиса аптечка, майор.
Я мысленно сую пачку белых салфеток обратно в карман.
Ну-ну, Антон, а с хуя ли ты думал, что хотя бы здесь обломится?
Глава шестнадцатая: Антон
Она послушно дает усадить себя на стул, закатать мокрый рукав свитера.
Присаживаюсь рядом на корточки, вспоминаю, как мать учила обращаться с бинтом и начинаю медленно обматывать ее ладонь через палец.
— Мне было очень страшно, - где-то у меня над головой тихонько говорит Очкарик.
— Вернулась домой, а там так... пусто.
— Ты ведь жила до этого одна: в квартире здесь, в Москве почти два месяца.
— Да, да... - Выдыхает. - Я не знаю, как объяснить. Это совсем другое. Можно быть не одиноким даже наедине с собой. Потому что знаешь, что кто-то о тебе думает. Ждет. Я... Слишком много всего придумала. Бестолковая голова. Прости, прости...
Почему-то хочется просто рявкнуть, чтобы закрыла рот и перестала нести херню и вечно извиняться за все на свете.
Но я молчу.
— Я еще не научилась быть совсем сильной, - извиняется с искренностью маленького ребенка. - Мне так не хотелось тебя разочаровать... Ты даже не представляешь.
Ну почему же она просто не прокричится?
Хоть с матами, хоть с истериками, но не шмыгает носом в унисон дрожащим кончикам пальцев.
Закрепляю повязку парой пластырей и отхожу, чтобы навести порядок на тумбе и смыть кровь с края раковины. Как будто мы тут очень киношно выясняли отношения, а по факту получается...
Хрен его знает, что
— Я... больше ничего не буду обещать, можно? - шепотом мне в спину. - Я просто попробую еще раз.
Киваю.
Не о том мы говорим.
Может, нам и правда лучше развестись, пока все это не превратилось в болезненную для нас обоих зависимость?
— Ну давай, писательница, - плюю на все, поворачиваюсь, держась ладонями за края столешницы, - ты же не об этом хочешь сейчас поговорить.
Она сразу же кивает.
Мы разведемся.
Эта мысль крутится на невидимой орбите вокруг моей головы.
— Я... понимаю, что никудышная жена. Мне правда очень жаль.
Вопреки моим ожиданиям не кричит, не становится в позу. Все так же смотрит своими огромными глазищами. Понятия не имею, какая в ней доза, но могу поспорить, что моя писательница абсолютно точно вменяема. Никакого аффекта.
— И пойму, если ты решишь, что развод все-таки был бы для нас лучшим решением...
С другими женщинами на этом этапе, который называю «пафосное жевание соплей», я обычно уже обрубал диалог. Не люблю, когда давят на жалость, но при этом вытирают слезы так, чтобы ни в коем случае не размазать тушь и с таким трудом нарисованные «стрелки».
Но эту плаксу я готов слушать.
Потому что она даже не плакса.
И, возможно, впервые в жизни говорит именно то, что думает.
— Я правда помню, что у нас, - улыбается и слегка жмурится, как будто собирается сказать что-то приятное, - партнерский брак. Меня просто... знаешь... занесло. Я иногда слишком сильно привязываюсь к людям. А ты такой... как таблетка для меня. И от тебя я тоже болезненно зависима. Это, конечно, мои проблемы.
Что за хуйню она снова несет?
— Очкарик, ты...
— Можно я закончу? - Повышает голос на полтона и тут же виновато морщит лоб. -Пожалуйста.
Киваю.
— Я не хочу снова быть одна. - Признание явно дается ей тяжело, потому что от напряжения голос срывается на последнем слове, и она очень неумело пытается скрыть его покашливанием. - Мне правда хорошо с тобой. Как ни с кем и никогда... Я знаю, что ты меня не любишь и никогда не сможешь... - Снова вздрагивает, поднимает и опускает плечи в немом вздохе. - Но я могу быть хорошей женой. Тебе же, кажется, нравится, как я готовлю, и мы даже научились спать рядом... жопками.
Улыбается. А у меня ощущение, что вот-вот заревет.
Но нет, в глазах ни намека на слезы.
— Мне хорошо рядом с тобой. Я не буду делать вид, что независимая, сильная, крутая женщина. Ну, очевидно же, что это не так. - Разводит руками, как будто я недостаточно видел ее с разных сторон и мне нужно еще одно доказательство. - И мы можем быть просто... партнерами, как и планировали. Я буду заботиться о тебе, а ты - оберегать меня. Иногда девочкам нужна... крепкая спина. Даже просто чтобы смотреть оттуда страшный фильм.
И снова улыбка. Прямо вот от уха до уха.
Аж тошно чего-то
— Только... пожалуйста... - Йени переплетает пальцы, сжимает ладони, и я про себя от души ругаюсь матом, потому что поверх бинтов проступает красное пятно крови. - Я не хочу ничего знать о тех, с кем ты... проводишь время... Пожалуйста. Если тебе не сложно. Просто... ничего не хочу знать. Я не буду лезть в твое личное. Никаких упреков.
— Ну заебись вообще, - я и сам не знаю, иронизирую или язвлю, или меня просто бомбит непонятно от чего. - Идеальные отношения, малыш.
Она кивает так сильно и категорично, что я на мгновение искренне переживаю, как бы не сломала шею. Но она вовремя останавливается, поправляет волосы и с очередной убийственно-искренней улыбкой ставит жирную точку в своем монологе:
— Мы договорились не усложнять и не портить «нас» лишними чувствами, так что -никаких больше глупостей. Я не хочу потерять наши отношения из-за своей импульсивности. Ты... дорог мне. Как самый близкий... друг.
Друг.
Я повторяю это снова и снова, и снова.
И все как-то... блядь, ну, идеально.
Хули там, мне только что предложили полный комфорт и право «налево» взамен на то, что я делал бы и просто так.
Ну и чего молчишь-думаешь, Антошка?
Партнеры и друзья - как под заказ, завернуто в красивую упаковку с бантом. Может быть, она права? Так будет проще нам обоим. Раньше ведь получалось?
— Говорят, такие браки самые крепкие, - лыблюсь в ответ. - Спасибо, что разложила все по полочкам, женщина.
— Так мы... не разводимся? - как будто боится заранее радоваться, настороженно уточняет Очкарик.
— С какого это мы должны разводиться? - Усмехаюсь. - Сама же сказала, что мне нравится, как ты готовишь.
Только после этих слов моя писательница с облегчением выдыхает.
Как вслепую перешла минное поле. Подходит ко мне.
Приподнимается на цыпочки, кладет руки на плечи.
Прижимается губами к щеке и смешно фыркает, потому что случайно трется носом об щетину.
— Больше никаких косяков, мужчина, обещаю. - Делает шаг назади и в знак клятвы демонстрирует скрещенные пальцы. Выглядит абсолютно счастливой. Довольной. Получившей именно то, что хотела. - Давай завтракать? Я голодная. Слона бы съела.
Пока я принимаю душ, наспех привожу в порядок щетину и переодеваюсь, дом снова наполняется вкусными ароматами. Чувствую себя человечком из комикса, которого ведет за нос призрачная рука. Прямиком на кухню, где уже все готово - и Очкарик как раз достает из кофемашины чашку с кофе.
— У тебя в холодильнике просто целый Клондайк, - говорит восторженно, усаживаясь напротив.
— У нас, - поправляю ее, пытаясь заставить себя проглотить хоть кусок.
Все аппетитно, у меня реально живот сводит от голода, но есть я просто не могу.
— Там... баранина? - осторожно интересуется Йени, кивая себе за спину.
Она тоже вряд ли съест хоть что-нибудь, поэтому мы оба сидим за полным столом с полными же тарелками и ограничиваемся каждый своим утренним сортом кофеина: у нее какая-то молочная хрень, у меня - ристретто. Такой крепкий, что мозги сводит где-то между бровями, как будто на жаре с размаху глотнул очень холодной воды.
Я ведь ждал ее.
Доходит почему-то вот сейчас, когда у нас снова наше привычное почти_спокойное утро.
Купил целую чертову ногу молодого барашка. Расхерачил себе весь мозг, но все-таки нашел место, где мне под заказ привезли мраморные стейки-вагю[1]. Приволок ящик безалкогольного полусладкого шампанского и сладкий Мартини «Бианко», потому что она не любит «сухой» алкоголь, всегда смешно фыркает и икает со слезами мужества на глазах. И сам засолил тушу форели. И еще красную и черную икру. Потому что у меня болезненная жена, которую нужно пичкать витаминами всеми возможными способами.
И даже подарок ей приготовил на Новый год.
Сопливый до ужаса. Зубы ломит, как подумаю.
Но когда пару недель назад высшее руководство озвучило график командировок на январь и февраль, стало понятно, что Очкарику понадобится напарник, чтобы коротать долгие зимние вечера.
Ну и... в общем...
— Антон?
Я отставляю чашку, немного с запозданием понимая, что все это время моя писательница что-то усердно пыталась вложить мне в голову.
— Прости, малыш, задумался.
До сих пор не могу поверить, что не будет скандала, криков и разбитой об мою голову посуды.
И до сих пор погано от ее слов: «Не хочу ничего знать о тех, с кем ты проводишь
время...»
Я их заслужил.
Но она правда думает, что мы теперь будем вот так... каждый со своим «СПА» на стороне?
— Наверное, этот разговор не к месту... - Очкарик проводит пальцем по дужке ручки своей чашки, вздыхает, словно мысленно настраиваясь.
Выдаст очередную порцию херни?
— Говори уже. трусиха, - бросаю взгляд на часы, потом на снегопад за окном. Валит так, что, если опоздаю на работу, ни у кого язык не повернется устроить мне выговор.
И просто не хочу оставлять ее одну.
Может, поехать в больницу? Порез вроде не очень глубокий, но хер его знает.
— Дело в том, что... - Снова вздох. - У бабушки День рождения тридцатого. И у нашей семьи что-то вроде традиции: чья-то семья принимает всю родню на несколько дней. Начинаем с бабули, а потом уже елка, салют, шампанское.
— Я уже понял, что у вас семейные традиции как в Домострое, - говорю в ответ и, когда Очкарик делает круглые глаза, быстро уточняю: - Это шутка, малыш. Просто шутка. Мне нравится, как у вас все организовано.
Хотя, положа руку на сердце, я никогда не страдал от того, что в моей семье все праздники проходили в ультра-узком кругу: мать, отец, я. Все.
— Бабушка хотела бы... - Йени, наконец, собирает все недостающие силы и на одном дыхании выдает: - Она предложила в этом году провести встречу семьи у нас, чтобы познакомить тебя со всеми ветками семейного дерева Воскресенских. И еще... Их... довольно много. Так что, если ты согласишься, мы можем встретить Новый год... в моей квартире. Той, что принадлежит мне.
Она как будто признается в преступлении с отягощающими.
Даже жаль ее разочаровывать.
Я допиваю кофе, даю себе минуту на раздумья и встаю за еще одной порцией. После бессонной ночи и встряски башка заведется только после термоядерной дозы.
Пока кофемашина шипит и готовит вторую порцию, Йени терпеливо ждет мой ответ.
— Значит так, Богатенькая Буратинка, - говорю, поворачиваясь. Неаккуратно обжигаю губы горячим кофе, ругаюсь себе под нос и на мгновение лицо малышки расслабляется. - Ни в какой твоей квартире Новый год встречать мы не будем. И, прости, но мне на хер не нужен весь выводок твоей родни под бой курантов. Считай, что я мудак, не уважающий семейные ценности, но я с большим удовольствием проведу праздники в кругу другой семьи - нашей. Но в общем, ничего не имею против, если твоя бабушка приедет, скажем, на Рождество. Можем провести его семьями: мои родители, твои родители, мы и бабушка.
Потому что бабуля мне правда понравилась.
Дай бог всем в ее годы так отжигать без намека на маразм.
[1] Вагю (японская корова) — общее название мясных пород коров, отличающихся генетической предрасположенностью к интенсивной мраморности и высокому содержанию ненасыщенных жиров. Мясо таких коров отличается высоким качеством и стоит очень дорого.
Глава семнадцатая: Йен
Я даже не пытаюсь скрыть вздох облегчения.