Руку я все же убираю и, попрощавшись, ухожу. Сергей Петрович задержится здесь не больше получаса, и пусть потратит это время с пользой.
Возвращение в ординаторскую грозит новой встречей с Корсаковым, а к этому я пока не готова. Повести плечом, так рука до сих пор отзывается болью. Такое поведение для Алекса не характерно, я думала он мой личный ангел хранитель а, оказалось, он может стать моим личным бесом.
Глава 22.
Должно быть, я просто чересчур люблю приглядываться к людям.
Рэй Брэдбери “451 градус по Фаренгейту”
Увидев в конце коридора Корсакова, я сделала то, чего не делала никогда в жизни. Попыталась сбежать. Резко свернув за угол, я быстрым шагом зашагала в противоположном от мужчины направлении. Я не знала, о чем с ним разговаривать, да и разговаривать ли вообще.
В другом направлении мне на встречу шел Соколов, и тут я окончательно убедилась в том, что это вновь, не мой день.
- Виктория?
Да, что ж такое!
- Виктория Юрьевна, - старательно в который уже раз, поправила я,- здравствуйте, Игорь Дмитриевич.
Захотелось пройти мимо, но врожденная вежливость, настояла на том, чтобы я остановилась его поприветствовать.
- Как лечение Щукина продвигается?
Не твое дело, хотелось выпалить ему в лоб, и я была бы права. С некоторых пор в консилиум врачей по состоянию Егора входит Корсаков, а не Соколов.
- Продвигается.
- Это хорошо, хорошо.
- Извините, я спешу.
И пока он не придумал, что еще у меня спросить, несусь прочь на всех порах. Настигает лишь одно желание, поскорее, куда - то спрятаться и не выходить из укрытия до той поры, пока не буду уверенна в адекватности людей вокруг. Даже, впервые за долгое время захотелось заплакать, так стало жаль себя. У меня в жизни было не так много близких людей, и кажется, я теряла последних.
В кармане зазвенел мобильный, на дисплее высветилась фотография Алекса, с подписью – ЛЮБИМЫЙ! С улыбкой вспомнила, как мужчина под предлогом позвонить, выклянчил у меня телефон и переименовал мое – КОРСАКОВ АЛЕКС, на ЛЮБИМЫЙ.
Алекс был таким всегда, шутливым, своевольным, собственником. Даже когда после нашего расставания у меня завязывались другие отношения, он считал что может мне позвонить в три ночи и спросить, какой фильм лучше посмотреть.
- Да.
Машинально отвечаю я, все еще улыбаясь своим воспоминаниям.
- Мелкая, а ты, правда, со мной разговариваешь, или злобу затаила?
Утыкаюсь взглядом в стену. Точно такую же по цвету, как и ту, к которой он прижал меня. А когда он настоящий? Представила себе картину, как он мог бы меня ударить. И на удивление, она показалась мне не такой и сюрреалистичной.
- Вика?
Инстинкты говорили мне о том, чтобы я поберегла себя. А им я привыкла доверять как никому другому.
- Я не знаю, Алекс.
- Переборщил, маленькая. Прости.
И лучше бы он этого не говорил, потому что на моем детекторе фальши загорелась красная лампочка тревоги.
- Все нормально, Александр Сергеевич. На связи.
И я выключила телефон. Душу больно сжало, это мой лучший друг, нельзя с ним так. Телефон зазвонил вновь, но теперь я нажала на отбой. Желание говорить пропало полностью.
- Вика.
Ну как там говорят, если гора не идет к Магомеду….
Обернувшись, я увидела, что Саша меня все же догнал. И теперь мы смотрели друг на друга, каждый выжидая ответного шага. Он обворожительно мне улыбается, и эта улыбка освещает светло голубые глаза.
- Еще раз извиниться?
И это было промахом. Он не должен был извиняться, просить прощения, разбираться в этом. Он должен был стать вновь моим Сашей тем, которого я знала и любила столько лет. Да, вот только, я никогда не любила себя обманывать. Если человек способен на агрессию, он способен на нее всегда.
- Нет.
- Вика, и все же, я был не прав.
Слова я слышала, да вот только их смысл до меня мало доходил. Я, молча, смотрела на него и не осознавала, а что сейчас вообще стоило сделать?
Перед глазами стояли картинки нашей дружбы. Вот совместные праздники, его веселые подколы, его защита и неиссякаемое желание выслушать. И всего одна вспышка, хорошенько встряхнула мое восприятие о нем.
- Алекс, дело не в твоей правоте или нет. Дело в том, что я от тебя такого не ожидала.
- Я знаю, - он протягивает ко мне руку.
И теперь я понимаю, что испытывают жены, моральных уродов, избивающих их. Мой организм вмиг подобрался, и бессознательно я сделала шаг назад.
- Ты меня боишься? – Алекс был удивлен не меньше меня.
Признавать свои страхи, всегда было для меня сложным делом. А тем более, говорить о них другим.
- Не тебя Алекс. Того что я почувствовала, после нашей последней встречи. Саш, я знаю, что люди агрессивны, но не ты же!
Он хватается за голову и издает протяжный горловой стон.
- Маленькая, ну прости меня.
А я все же начинаю плакать. И даже не так, мое тело сотрясают крупная дрожь и рыдания. Я не осознаю, как оказываюсь в его руках, как он что – то нашептывая, гладит меня по голове. Слишком многие эмоции я пережила за последние месяцы, и когда то это должно было случиться. Глядя в абсолютно чужие голубые глаза, я отчетливо понимала, что многого добилась в жизни по одной простой причине, я никогда не врала, в первую очередь себе самой. Как бы ни было мне хорошо с Корсаковым, но пропади он из моей жизни, я выживу.
- Спасибо.
Благодарю Алекса за то, что позволил мне минуту слабости и, шмыгнув носом, отворачиваюсь. Я не потеряла друга, но я упустила в жизни что – то гораздо большее.
- Вик, тебя до комнаты проводить?
Он разговаривал со мной, как с душевно больной. Может, в этом и была доля правды, но не настолько же.
- Нет, не стоит.
- Вик?
- Алекс, нет. Оставь меня сегодня в покое. Чего ты хочешь? Чтобы я сказала, что ты мне не нужен? Нужен, - я беру его лицо в руки, - и если я любила тебя меньше, я бы была с тобой как женщина. Но ты достоин любви, Саш! А я не уверена, способна ли вообще на это!
Мужчина отнимает мои руки от своего лица, бережно целуя поочередно каждую мою ладонь.
- Волкова, у меня никого кроме тебя и Вознесенского нет. Так что терпеть тебе меня, долгие годы.
Я провожаю взглядом его спину. Алекс сирота. Его родители богатые бизнесмены разбились на автомобиле, когда парню было восемнадцать. Тогда он поступил в медицинский, Николай Константинович был другом его семьи и взял под крыло бунтующего мальчика. В чем - то Корсаков похож на меня, он, как и я боится любви, потому что любовь для него – потеря. Хотелось догнать его и вылечить эту боль. Но я не могла, я должна была придерживаться тех слов, что ему сказала.
Я все еще рыдаю, и это странно. Обычно я скудна на эмоции и тем более не склонна к истерикам. А тут, я не могу взять себя в руки и двигаться дальше. Я словно на берегу, и мне жизненно необходимо перебраться на другой берег, но ни лодки не плота нет, а плавать я не умею.
Вижу, как черная капелька слезы окрашенной тушью падает на белоснежный рукав халата. Потом еще одна. И еще.
Решение приходит мгновенно, и, развернувшись на носочках, я бегу к единственному человеку, которого хочу сейчас видеть.
Еще шаг и еще!
И вот я со сбившимся дыханием и полными слез глазами, раскрываю дверь палаты номер три, палаты Егора Щукина.
Как же все же приятно осознавать, что гордость выживает даже тогда, когда гибнут все принципы и нервные окончания. Слезы высыхают мгновенно, а задержав дыхание, я могу и вовсе выглядеть спокойной.
Я сильная и уверенная в себе женщина снаружи, а внутри я подыхаю, видя поцелуй моего поломанного хоккеиста и его Марины.
Глава 23.
Некоторые люди слишком рано начинают печалиться. Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень всё к сердцу принимают, и устают быстро, и слёзы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я-то знаю, я и сам такой.
Рэй Брэдбери.
Зачем я поцеловал Марину? Эти чужие губы, не те руки, другие стоны. Я сделал это от одиночества, так хотелось ощутить себя хоть кому – то нужным. Да, просто напросто разрядки. Все это я прокручивал в своей голове до тех пор, пока не услышал щелчок двери.
Оттолкнул от себя Марину, вовсе не бережно, если я мог бы, я выбросил ее не только из палаты, но и из своей жизни, причем навсегда.
В дверях стояла Вика. Должно быть, девушка плакала, тушь размазана под красными от слез глазами, лицо бледное, губы поджаты. Но проходит всего миг ее осознания происходящего, и девочка гордо выпрямляет спину и холодным взглядом смотрит на меня, и все еще близко ко мне находящуюся Марину.
Кляну себя за то, зачем я это сделал! Но уже поздно, меня никто не заставлял, я сам поцеловал девушку, и я сам хотел сделать Вике больно. Макеев рассказал об их тесном общении с Корсаковым в коридоре свидетелем, которого он стал. Я не знаю, чем руководствовался тренер, возможно, пытался вразумить меня. Потому что на протяжении всей нашей встречи, я лишь раз спросил про хоккей, а все остальное время рассказывал ему про Вику и наши тренировки. Но я и представить себе не мог, что она вообще способна плакать.
Первой приходит в себя Марина, и теснее прижимаясь ко мне бедром, нагло скользит алыми ногтями мне под футболку. Это прикосновение отзывается отвращением во всем теле. Но я как окаменел.
- Вы что – то хотели?
Захотелось вырвать Касаткиной язык, но я все еще сидел как истукан и пялился на необыкновенно красивую чувственную девушку, всю в высохших слезах.
- Нет.
Вика разворачивается и выходит из палаты. Как в замедленной съемке я вновь слышу щелчок дверного звонка, а Марина вновь тянет ко мне губы. Какая гадость эта жизнь!
- Отойди!
Отталкиваю ее что есть силы и, схватив костыли, пытаюсь встать. Боль, пронзающая ногу, вновь говорит мне – привет, и эта вяжущая боль настолько мной узнаваема, что я почти ей рад.
- Егор, дай помогу.
В чем? В чем эта распущенная и эгоистичная девчонка может мне помочь?
- Марин, - я беру ее за руку, в конце концов, жестокостью ничего не добиться, - Марин, у нас все кончено, пойми ты это. Я больше не хочу быть с тобой.
- Но….
Она пытается мне что – то возразить, но я вновь отталкиваю ее.
- Нет, Марин.
Не могу ее больше видеть и кое - как выбираюсь из палаты, шансов догнать Вику, у меня нет, но я знаю, где ординаторская и, в конце концов, ее комната.
Викторию Волкову я нахожу в холле сидящей в кресле в углу за большой пальмой.
Пытаюсь сесть, но получается лишь завалиться в бок и поронять костыли. Но это уже прогресс, я могу сам себя обслужить.
- Почему ты плакала?
От ее близости начинает подташнивать. Странное чувство, это как рефлекс, проросший в меня за столько месяцев, Волкова = боль!
Девушка утирает тыльной стороной ладоней лицо и, шмыгнув носом, отворачивается к окну.
- Проблемы есть не только у тебя.
- Я знаю, но почему ты плачешь?
Она смотрит на меня как на полного имбицила. И от боли в ее взгляде, мне хочется выть.
- Потому что я запуталась.
Сам тот факт, что она говорит со мной, уже удивителен. Говорит на откровенные темы, вообще на грани с реальностью.
- В чем?
Не имею смелости до нее дотронуться. Только что этими руками я удерживал Марину, и это вызывало во мне отвращение.
- Вик, ты выслушивала меня столько раз, что было бы справедливым хотя бы раз помочь тебе. Пожалуйста, для меня это важно.
Фыркает и вновь отворачивается.
- У тебя есть друзья?
Неожиданное начало разговора.
- Да, моя команда, - не задумываясь, отвечаю я.
- А у меня всего один. И в последнее время, у нас с ним много проблем.
В конец не понимаю о чем она. Какие на хрен друзья, если она сидит вся в слезах, как будто кого – то схоронила.
Протягиваю руку, но она так и виснет плетью между нашими телами. Что – то подсказывает мне, что девушка натянута как струна, и если я приложу усилие, она порвется.
- Ты поругалась с другом по телефону?
Взгляд зеленых глаз фокусируется на мне.
- Нет.
- Она приезжала к тебе?
- Не она, Егор, - вновь отводит взгляд, словно взвешивая все за и против того, стоит ли рассказывать, - мой единственный друг – мужчина.
- Корсаков?
Кивает.
- Вик, но разве он и ты не…?
Не могу произнести это вслух, слишком болезненный для меня это факт.
- Все сложно, Егор.
Гребаная фраза из гребаного фильма, но почему то я верю, что именно это описывает ее состояние.
- Расскажешь?
Я слышу, как ее слезинка разбивается о кожаную обивку кресла. Потом еще и еще одна, будто в помещении пошел дождь.
- Да.
И мы надолго замолчали. Я давал девушки возможность собраться с силами, а сам считал про себя от нуля до ста и наоборот. Хотелось быстрее избавиться от этой преграды между нами, но я знал, что это процесс долгих месяцев, если не лет. Но если ли столько времени отведенного свыше для нас?
- Мы встречались с ним, было дело.
Вновь замолкает и по движению ее плеч, я понимаю, что девушка перестает дышать на время, возможно так сдерживая рыдания.
- Но мы дружим почти десять лет. Ты себе даже не представляешь, как сильно он мне помогал, все это время. У меня нет отца, - новый всхлип, - но у меня есть Корсаков и Вознесенский. И с ними я счастлива. Очень. А сейчас я вижу в глазах Алекса, что – то большее и морально к этому не готова.
Уж лучше бы я не начинал этот разговор, потому что я действительно не знал, что ей посоветовать. Хотелось убеждать ее в том, что он ей не нужен, чтобы она огляделась вокруг и наконец, заметила меня. Но я не хотел ломать ничего в ней, она была идеальна. И даже то как трепетно она относилось к другим людям, не вызывало ничего, кроме уважения.
- У меня не было таких ситуаций в жизни, - признался я, да и как вообще с подобной ей красавицей можно дружить, и не хотеть чего – то большего. Нужно отдать должное, этому ее врачу, он долго ждал, их сближения.
- А что делать то?
Поверить не могу, что она спрашивает у меня совета.
- Вик, ты очень умная, ты ведь знаешь, что он питает к тебе не совсем дружеские чувства.
- Знаю.
Закрывает голову руками.
- Это сложно понять, Егор. Правда, сложно. Но поверь, из – за тебя, я теряю очень многое.
- Из – за меня?
Рядом с этой девушкой, действительно нет ничего понятного. Она атакует, не задумываясь, словно по-другому не умеет.
- Мы в скором времени уезжаем домой, Егор. Там все и наладится.
Эта новость для меня ожидаема, но все же, я вдруг понимаю, насколько не хочу этого. Я боюсь того, что не смогу встать на лед, а если и смогу, то возможно не вернусь в прежнюю форму. А еще я так боюсь, что попади она в среду, в которой будет знать не только меня и Корсакова, мне придется разделить ее внимание не только с ним, но и с огромным кругом лиц.
А потом она и вовсе уйдет из моей жизни.
- А там со мной будешь заниматься тоже ты?
- И не только.
Эта фраза бьет сильнее, чем что либо.
- Понятно.
Зря я спрашивал об этом, ведь она только только начала со мной открываться.
- Я не хочу тебя терять.
Слова вырываются прежде, чем я успеваю их осмыслить. Нельзя отпугивать ее еще и этим.
- Придется.
Глава 24.
Жизнь изнашивает человека. Изнашивает до дыр.
Чарльз Буковски “Макулатура”
Я всегда считала, что самообман, самое худшее и коварное из зол. И всегда ограждала себя от этого. Как бы немощна я не была, а всегда старалась вести самой с собой честный диалог. Да, я не идеальна, порой слишком мятежна, а иногда и труслива, не мало. Спасало меня лишь одно, мне довольно просто удавалось находить баланс гармонии внутри себя.
Всегда….