Деревня горела! Ни один дом, ни два! Вся деревня!
— Уходи! Дэни, ради всего святого, уходи! — раздался еле уловимый сквозь нарастающий гул крик матери.
Дородная Марена, развернувшись, со всех ног бежала к двери, некрасиво подобрав длинный подол, оголяя босые чумазые ноги.
Дэни, не шелохнувшись, стояла на пороге, испуганно глядя на черные клубы дыма, расползавшиеся во все стороны.
— Беги! — снова кричала мать, и на ее белом перекошенном лице ни осталось и кровинки.
Девочка, будто в оцепенении перевела взгляд на раскатанную широкую дорогу, ведущую к их дому. Там были солдаты. Много солдат, человек десять. В темных одеждах, длинных подбитых золотом плащах, с легкими шлемами на головах, наполовину скрывающих лица.
Они нападали на деревенских жителей, разили мечами, не жалея никого: ни стариков, ни женщин, ни детей.
Деревенские мужчины пытались защитить свои семьи, да только куда им против тренированных тьердов? Кровь хлынула рекой, затопив Золотые Пески болью, огнем и ужасом.
— Дэни, беги, спасайся! — кричала мать, пытаясь достучаться до оцепеневшей, испуганной дочери, — беги!
Трех шагов не хватило ей, чтобы добраться до дома, когда прозвенела тетива, и стрела с темным оперением пробила грудь женщины, выйдя острием с другой стороны. Дени, не дыша смотрела, как на груди матери расплывается пятно темное, окрашивая белую домашнюю рубаху в багряный цвет.
— Беги, умоляю! — прохрипела Марена, тяжело опускаясь на колени, а потом медленно заваливаясь на бок, в дворовую пыль. И в угасающих глазах, светилась мольба.
***
Девочка, трясясь от ужаса, вскрикнула, зажимая рот рукой, и бросилась к женщине, некрасиво осевшей на землю. На верхней ступени крыльца остановилась, замерла, почувствовав на себе тяжелый взгляд.
Посмотрев вперед, увидела лучника, закладывающего новую стрелу, и гладящего на нее без эмоций, сомнений, сожалений.
Опешив, отступила на шаг, не понимая, в чем провинились она, мама, и все эти люди, павшие от рук тъердов.
Тетива медленно натянулась, и лучник, примерившись к цели, выпустил стрелу. Прямо в нее.
Ветер летний пощадил, пришел на помощь. Бросился наперерез, подхватил стрелу звенящую и отвернул ее в сторону.
В сантиметре прошло острие от испуганной девчонки, прозвенев над ухом безжалостной осой.
Дэни попятилась к двери, бросила горестный взгляд на мать, лежащую на земле.
Сердце кровью захлебывалось, но, увидев, как стрелок снова стрелу достает, громко всхлипнула и побежала в дом. Захлопнула за собой тяжелую дубовую дверь, засов массивный опустила и бросилась к черному выходу, ведущему в огород.
Скатилась с крыльца, оступившись на последней ступени. Упала коленями на сухую утоптанную тропинку так, что от боли и страха слезы из глаз хлынули. Но крики, доносившиеся с другой стороны дома, гнали вперед.
Поднялась на ноги и кинулась испуганным мышонком к высоким кустам смородины, растущим в два ряда. Побежала вперед что есть силы, жалея о том, что туфельки свои легенькие не успела надеть — больно по лесу бежать будет. А у тьердов сапоги кожаные, с прядками звенящими — где хочешь, пройдут и не заметят.
Из смородины нырнула в поле кукурузное. Не набрала еще кукуруза полный рост, плохо скрывала от взгляда вражеского, приходилось пригибаться, чтоб макушка растрепанная над метелками не маячила.
На последних метрах остановилась, с трудом переводя дыхание. Конец возделанной земли. Дальше поле открытое, до самой кромки Беличьего Леса. Мужики траву скосили давеча, солнце тычки скошенные подсушило, заострило. Больно ступать, да выхода нет. Позади смерть неминуемая.
По такой траве медленно ходить надо, ведя ногой вперед, приминая колючки окаянные. Вот только времени вышагивать нет. Подхватила подол повыше, закусила губу до крови, и побежала что есть силы, несмотря на уколы болезненные, да царапины.
Уже почти достигла спасительной тени старых кленов, как сзади клич раздался зычный:
— Девчонка сбежала!
— Догнать! — ревом разнеслось ответ, — стрелы в ход пускайте. Никого живым не отпускать!
Первая стрела просвистела у щеки, опалив кожу нестерпимым жаром. Дэни ойкнула, и припустила еще быстрее.
Вторая стрела в землю вонзилась, рядом с маленькой, исцарапанной до крови ногой ребенка. Отпрыгнула в сторону от нее, будто от змеи ядовитой.
А третья цель свою настигла, полоснула по руке у самого плеча, окатив ужасной болью. Девочка вскрикнула, запищала словно раненый зверек, и метнулась между стволов темных, испещренных временем.
Бежала, не разбирая дороги, зажимая рану рукой, чувствуя, как по пальцам сочилась горячая кровь.
Страшно было, одиноко так, что сердце в груди заходилось.
В лесу укрыться от тьердов — дело последнее. Каждый из них следопыт такой, что и бабочку в темной чаще найдет. Поэтому бежала к реке Быстринке. Там в одном месте спуск пологий был, и лодочка маленькая привязана.
Если на ней перебраться на другой берег, то укрыться можно в Сумрачном Лесу. Там света мало, дерево к дереву жмется и нор укромных полно.
Только в реке Гарош серый обитал. Плавал, подстерегая добычу от устья до самого истока. Надежда только на то, что сейчас уплыл от деревни к лугам северным, где скот пасся, да к водице речной неосмотрительно подходил.
Страшно было. Но страх перед тъердами сильнее во сто крат.
Где-то позади крики раздавались, лязг оружия, да брань преследователей. Мужчины взрослые быстро нагоняли раненую девочку, уверенно идя по свежему следу.
Выскочив между ив, свесивших ветви до земли, побежала к реке, сверкающей на полуденном солнце, оставляя за собой неровную цепочку следов. По кромке воды добралась до лодчонки утлой и попыталась отвязать дрожащим пальчикам. Силы не хватало, да проворства, а голоса раздавались все ближе, заставляя еще больше нервничать.
Рванула в сердцах привязь ветхую, дернула, и расплелся узел заковыристый. Толкнула лодочку с мели, попыталась заскочить на нее, да не смогла. Не удержалась дрожащими руками за обшарпанный борт, поскользнулась и ушла с головой под воду. А когда вынырнула, лодка уже отплыла на десяток метров, попала в быстрое течение и понеслась прочь, задорно подпрыгивая на волнах. Не зря это место Быстринкой называли — вода тут студеная, живая, стремительная.
Дэни чуть не закричала от досады, обреченно протягивая руки за уплывающим суденышком.
Совсем близко ветка треснула, да сапоги тяжелой пряжкой звякнули. Вот-вот преследователи выскочат на берег и увидят ее.
Осмотрелась по сторонам и из последних сил бросилась к иве, стоящей у самой воды, упала на колени и полезла под старые вздыбленные корни. Забилась вглубь ямы, путаясь в водорослях, погружаясь в ил склизкий, и замерла, еле сдерживая рыдания. Над водой только нос с глазами остались, из темного укрытия наблюдая за рекой.
Тут раздался всплеск сильный, уверенный, и к лодчонке, уже кружащейся на середине реки, устремилась большая бурая тень. Здесь Гарош окаянный! Не уплыл к излучине.
Поднырнул под лодку, да ударил головой своей плоской по днищу, подбрасывая утлое суденышко в воздух, тут же оплел его толстыми, лоснящимися щупальцами, покрытыми бородавками и наростами илистыми и потащил вглубь реки, сдавливая до треска жалобного.
На берег выскочили тьерды. Трое рослых мужчин, с ножнами, притороченными к поясу, кинжалами, креплеными к голенищу сапог, а у одного лук с колчаном за спиной болтался.
Увидев буйство Гароша на реке, выхватил лук и стал одну за другой стрелы в него пускать. Некоторые падали в воду, так и не долетев до чудища, другие попадали в щупальца и отлетали в сторону. Шкуру Гароша простыми стрелами не пробить — тут гарпун тяжелый нужен.
— Что ты делаешь? Остановись! — прорычал грубый голос, — он работу нашу делает! Девчонку утопил, сожрал, а теперь лодку доламывает. Не мешай ему.
Стрельба прекратилась. Все трое стояли на берегу, наблюдая за тем, как трещат и складываются борта лодки, отлетают в стороны покореженные доски. Смотрели, уверенные в том, что Дэни пошла на корм речному чудовищу, и не догадывались, что она сидит в нескольких метрах от них, притаившись под корнями ивы, перемазавшись в тине вонючей, и пытается сдержать крики, разрывающие грудь.
— М-да, — протянул один из них, спустя некоторое время, — из-за одной девки всю деревню вырезали. Не думал, что когда-нибудь пройду через это.
— Кто ж знал, что этот проклятый кобальт снова пробьется, — ответил второй, смачно сплюнув на землю.
— Не думал, что на моем веку случится такое. Когда последний раз Песня Кобальта звучала? Пятьдесят лет назад? Сто? И как назло именно сегодня, в мою последнюю смену проявилась. Теперь со службы уходить с окровавленными по локоть руками.
— Что развылись, как бабы сельские? — вмешался третий, тот самый, что запретил в Гароша стрелять, — приказ Верховного вы знаете. Кобальт вне закона. И если мы его находим, то должны уничтожить. И носительницу, и всю деревню, чтобы не было повторения. Это наша работа.
— Да знаю я. Просто на душе плохо. Там безоружные все на праздник пришли. И женщины, и дети… Никого не осталось. Даже всех, кто услыхал Песню Земли порешили. И золотых, и серебряных.
— Закон есть закон. Лучше пожертвовать тысячей золотых, чем дать хотя бы одной капле кобальта просочиться в наш мир. Лучше вырезать деревню подчистую, чем допустить такую войну, как в древности. Когда драконы проклятой Вар'шааны в одночасье сжигали целые города, а люди гибли тысячами.
— Так-то да, — с вздохом ответил вояка в возрасте, — но жить с этой кровью на руках нам, а не Императору.
— Ничего. Справишься, — хмыкнул воин, убежденный в своей правоте, — пора в деревню возвращаться, проверить, всех ли жителей добили. Дома сжечь дотла и поля тоже, чтобы ничего не осталось, и люди сюда больше не возвращались.
Развернувшись, пошли обратно в сторону Беличьего Леса, позвякивая оружием да тихо переговариваясь о том, что за такую службу жалование выше должно быть.
Глава 2
Долго просидела Дэни под бурыми, покрытыми склизкой тиной, корнями старой ивы: дрожа и беззвучно всхлипывая, еще не до конца веря, что осталась одна. Только окончательно замерзнув, решилась выбраться на берег, да и рябь, то и дело пробегающая по водной глади, пугала до дрожи. Гарош к берегу не сунется — слишком грузен да толстобок — сядет на мель и уже сам на глубокую воду вернуться не сможет. Но чуял, демон глубины, жертву беззащитную. Кружился, тянул к ней бурые щупальца, но приближаться не решался.
Тихонько, стараясь лишний раз не тревожить темную воду, вышла она на берег и тяжело опустилась на теплый песок, прикрыла лицо чумазыми руками и горько разрыдалась.
Погода словно в насмешку стояла солнечная, ласковая. Кружевные облака скользили по небосводу, отбрасывая светлые тени на простирающуюся под ними землю. На легком ветру шелестели сочные зеленые листья, в зарослях у воды трещали камышевки, а из леса, подступающего к реке, доносился разноголосый перепев голубогрудых варакушек. Над девочкой стремительно пронеслась пара беззаботных золотистых стрекоз, а она продолжала плакать, размазывая по лицу соленые слезы.
Осторожность нашептывала спрятаться, скрыться в лестной чаще, бежать отсюда как можно дальше, но детское сердце было искренне привязано к отчему дому, болело, разрываясь от горя, отказываясь принимать страшную правду.
Стянув с плеча платье, посмотрела на припухшую рану. Отвел опасность ветер защитник — стрела лишь задела, скользнув по коже.
Дэни осторожно прикоснулась к ране: припухла, забилась песком и тиной речной. Надо промыть. Она помнила, как однажды в деревню пришел старый охотник, мотаясь из стороны в сторону, горя страшным жаром. Местные отвели в избушку ведуньи, но та помочь ему не смогла. Только рассказывала потом, что рана у него была неглубокая, сама по себе не опасная, да не промыл он ее, не обработал. Вот и загноилась, испортив кровь.
На дрожащих ножках подошла к кромке, и осторожно, набирая в ладошку воду, начала промывать, зажмурившись и стиснув зубы. Больно!
Не обращая внимания на сырую одежду, неприятно сковывающую движения, побежала в лес. Искать баюн-траву, ту самую, что с ребятами рвали, да к сбитым коленкам и синякам прикладывали.
Снова всхлипнула. Нет больше ребят. Никого больше нет! И все из-за него! Из-за кобальта проклятого!
Заприметив стройную березу, припустила к ней со всех ног. Любит целебная трава в корнях белоствольных красавиц расти, нравится ей там — светло, спокойно. Искать долго не пришлось — маленькие круглые листочки ровным ковром стелились от ствола в южную сторону.
Опустившись на колени, срывала листья, да в рот засовывала, морщась от горьковатого вкуса. Пережевала до кашицы, а потом покрыла ей рану, и, с трудом оторвав полосу ткани от подола, перевязала сверху.
Не зная, что делать дальше, Дэниэль так и сидела под березой, прислонившись спиной в шершавому стволу, обхватив трясущимися руками острые девчачьи коленки. Щипала себя за руку мечтая проснуться. Дома, в мягкой постели. Наяву грезила, будто с кухни доносился аромат свежеиспеченных пирогов. И тихие голоса матери и Тамиллы.
Безжалостный порыв ветра принес с собой запах гари — горький, удушающий, отчаянно безысходный, разрушающий желанный дурман иллюзий. Казалось, что слышала чужие крики, наполненные болью и мольбой о пощаде. Слышала затихающий шепот матери:
«Беги, Дэни, спасайся».
Снова заплакала. В этот раз тихо, жалобно, вспоминая темное пятно, расползающееся на груди у матери.
Спустя минуту Дэни встрепенулась. Прострелило надеждой, измученной, острой, как лезвие ножа. Полоснуло по груди. Что, если кроме нее кто-то выжил? Кто-то успел убежать? Спрятаться в лесу так же, как она?
Вскочила и побежала к деревне, но через десяток шагов остановилась, да так резко, что споткнулась за спрятавшийся в траве корень и еле удержалась на ногах.
В деревню нельзя идти. Тъерды еще там — жгли, ломали, уничтожали все, что было дорого. Растерянно осмотрелась по сторонам, не понимая, как быть дальше. Она же маленькая! Такая маленькая! В сложных ситуациях ее всегда направляла мама, или суровый отец, или старшая сестра. Как быть сейчас, она просто не знала.
Может, лучше убежать, куда глаза глядят? Или спрятаться? Или бежать за помощью? Только куда? Да и станет кто-либо помогать, зная, что отряд действует по указу императора? Кто ей вообще поверит?
Вместо того, чтобы бежать напрямую к Золотым Пескам, по широкой дуге, продираясь через валежник и прошлогодний сухостой, обогнула деревню и к вечеру вышла к ней с другой стороны. В ту самую рощу, где с друзьями играли пару дней назад. Влезла на «постовую башню» — так они величали старый дуб, с которого удобно наблюдать за селением, и заранее видеть, когда чья-нибудь сердитая матушка шла на поиски сбежавших сорванцов.
Дэни устроилась на широкой развилке между ветками и, осторожно раздвинув густую листву, посмотрела в сторону родной деревни. От увиденного больно защемило сердце, скрутило так, что дышать не получалось. Пришлось зажать себе рот одной рукой, иначе крик, рвущийся из глубины души, не сдержать.
Некоторые дома еще догорали, другие стояли уже почерневшие, с обвалившимися крышами, выставляя напоказ черное обуглившееся нутро. Ухоженные, возделанные поля, окружавшие деревню, тлели. Красная полоса огня неумолимо шла вперед, оставляя после себя безжизненную чернь. Кое-где уцелели островки зелени, но на фоне общей погибели выглядели жалко, жутко, безнадежно.
Людей она не увидела, сколько не пыталась, до рези в глазах всматриваясь в черные скелеты домов, погорелые улицы. Никого. Ни соседей, ни тъердов. Но стоило только решиться и начать слезать с дерева, как донеслись голоса. Громкие, зычные. Не из деревни. Из леса.
Девочка замерла, пытаясь превратиться в веточку, слиться с темной корой дуба. Сидела и тряслась, будто осиновый листок, подхваченный шальным ветром.
Тъерды прочесывали лес в поисках тех, кто уцелел. Благо не заметили ее следов, потому что крюк большой сделала и вышла с неожиданной стороны. Отчитывались перед главным: кто сколько загнал. Холодно, равнодушно. Словно не об убийстве невинных деревенских жителей говорили, а об охоте на зайцев.