С холодной высокомерной улыбкой она протянула ему скоросшиватель:
— Вот, пожалуйста, «Тор-Тэк».
Он надеялся, что она не найдет его, и практически вырвал папку из рук.
— Где ты, к черту, пропадала три дня? И почему не позвонила в воскресенье вечером, как обещала? Я ждал почти до половины второго.
— Сожалею, что причинила тебе беспокойство, Картер, — медленно произнесла она. — Я была занята уборкой того беспорядка, который ты навел.
— Три дня?
— Этот беспорядок был намного больше, чем обычно.
Повернувшись, Картер пошел к своему столу; Прескотт направилась к своему месту. Он отложил в сторону папку и посмотрел на нее.
— Полагаю, ты добилась от Анхелы подписания договора?
— Боюсь, что Анхела пока не может подписывать что-либо.
Она молча села в замшевое кресло напротив его стола.
— Если сможет вообще. Анхела сейчас в состоянии полного психического расстройства.
— Боже мой, — застонал Картер. — Когда это случилось?
В своей типично официальной манере Прескотт быстро пробежалась по событиям воскресной ночи.
Картер помолчал какое-то время. Он искренне жалел Анхелу. Он никогда не хотел, чтобы с ней случилось что-то дурное; она подарила ему столько приятных часов. В то же время он с содроганием подумал: что могло бы случиться, не имей Прескотт такого присутствия духа, такой трезвости ума. Его прежнее раздражение улетучилось, и он одарил ее своей благодарной улыбкой.
— Ты молодец, что додумалась поместить Анхелу в клинику «Мартингейл». Были какие-нибудь вопросы?
— Я все сняла. Шумная владелица дома заявила, что видела тебя несколько раз, но она сошедшая с ума хиппи, поэтому нам не надо беспокоиться по ее поводу. Она даже не знает твоего имени.
Ее рот искривился в улыбке.
— Кажется, Анхела сошла с ума, защищая свою репутацию.
— Похоже на то, — согласился Картер, его светло-серые глаза потемнели от сожаления. — Она была единственной женщиной из тех, кого я когда-либо знал, которая отдавала все, ничего не прося взамен.
Прескотт обиженно и ревниво выпрямилась. Какая другая женщина сделала для него столько, сколько она! За половину того, что она натворила ради него, она могла оказаться в тюрьме. И разве она когда-нибудь требовала от него что-либо взамен?
— Я нашла несколько вещественных доказательств, — сказала она ему, принимая, как обычно, для защиты холодный вид, — фотографии, любовные письма... — Она саркастически улыбнулась. — Не хочешь их сохранить?
— Боже мой, сожги их!
— Я уже это сделала.
Она спрятала их в сейф: решит позже, что с ними делать.
— Я убрала все, что могло тебя связывать с Анхелой.
— А что с ребенком?
— Я поместила ее в пансион. Монастырь «Святое зачатие» в...
— Я не хочу знать, где она.
— У него прекрасная репутация, — продолжала она. — Со старыми традициями. Монахини неохотно взяли ее из-за непонятного происхождения. Боюсь, что мы должны будем внести за нее компенсацию в пять тысяч долларов. И за начальное обучение девятьсот пятьдесят долларов.
Картер нахмурился, чувствуя снова странное раздражение. Он не мог понять, зачем надо ей беспокоить его из-за таких мелочей, как деньги.
Она сделала вид, что не заметила его реакцию.
— Конечно, мы могли бы поместить ее в государственный сиротский приют, но...
Он нахмурился еще больше, желая, чтобы она перестала говорить «мы».
— Я думаю, что мы в долгу перед ребенком и должны дать ей хорошее образование.
Он кивнул, соглашаясь.
— Только бы она не нашла пути вернуться ко мне.
— Я заверила каждого, кто интересовался, что ее отец был безымянной свиньей и два года назад погиб во Вьетнаме.
— Все оплаты счетов и все необходимые документы должны быть на твое имя.
Она пожала плечами:
— Я так и сделала.
На мгновение Картер почувствовал страшную ненависть к этой женщине. Если бы он был человеком, контролирующим свои эмоции, ему бы было понятно, что его раздраженное состояние было отражением его собственной вины. Картер не выносил чувства вины; такое ощущение к нему приходило намного реже, чем плохое настроение. Он напомнил себе, что Прескотт снова выручила его. Он наградил ее одной из самых обезоруживающих улыбок.
— Ты отлично сработала, Прес. Не знаю, что бы я делал без тебя.
— Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, Картер, — сказала она, сияя от его легкой похвалы.
— Еще одна вещь, — добавил он. — Дай мне знать, когда Анхеле станет лучше.
— Анхела пробудет в «Мартингейле» недолго. В пятницу мы должны будем перевести ее в государственный психиатрический институт.
— Ты не можешь поместить ее в такое место, — возразил он. — Никто никогда не выздоравливал в таких гадюшниках и змеиных ямах. Даже если ты совершенно нормальный и не сходишь с ума, тебе уже гарантировано, что станешь таким, прежде...
Он оборвал себя на полуслове, осознав правильность намерений Прескотт.
— Я только думала о тебе, — сказала она. — Мы ничего не сможем сделать для Анхелы.
Картер уставился на Прескотт со смешанным чувством трепетного уважения и жуткого отвращения. Ее план был настолько же исключительным, насколько и дьявольски жестоким: пока Анхела не оправится от своего нервного расстройства, она не может угрожать ему. Если бы он не позволил охватить себя сентиментальным мыслям, он сразу должен был это понять.
— Конечно, ты права. Поступай, как считаешь нужным, — согласился Картер и почувствовал, что это еще одно звено в той цепочке лжи и предательств, связывающей его с Прескотт все крепче и крепче.
Держась только на вере, что мать любит ее и никогда не забудет, Лорис смогла выдержать ту первую страшную неделю в монастыре. Живя в атмосфере полной свободы, она, на беду, стала оспаривать твердые догмы монахинь и после этого жила в постоянном страхе сурового наказания, которое они обычно применяли за наиболее значительные поступки. Каждый день она все больше и больше скучала по маме, каждую ночь она призывала ее поспать с ней.
Не зная настоящую природу заболевания Анхелы, Лорис была убеждена, что ее мать очень скоро поправится. Кроме того, она помнила, что когда мать прошлой зимой заболела гриппом, то через неделю уже была на ногах.
Как раз прошла неделя, как ее мама заболела.
По воскресеньям учебный класс, где обычно ученицы ждали оклика своей фамилии, когда родители или родственники приходили навестить их, весь гудел от нетерпеливого ожидания. Лорис с трудом могла сидеть спокойно. Она всякий раз вскакивала, когда сестра Тереза заглядывала в класс, чтобы вызвать кого-то из девочек.
— А твоя мама сегодня к тебе не придет, — издевалась Мэри Элизабет, сидя за столом напротив. — И я знаю почему.
Повернувшись к Дебби, сидевшей рядом, она что-то прошептала ей на ухо. Глаза Дебби расширились, уставившись на Лорис. Хихикая, она быстро передала секрет девочке, которая сидела рядом.
Лорис не позволила им расстраивать себя: ведь в любую минуту может войти мама и забрать ее из этого страшного места. Она подскочила, когда снова увидела полное лицо сестры Терезы.
— Киган, — вызвала монахиня. — Стивенс и Дэвис.
Выходя, Мэри Элизабет через плечо кинула на Лорис враждебный взгляд.
К вечеру Лорис перестала вскакивать. Одно за другим все имена были названы, и девочки стремительно покидали комнату, пока она не осталась в ней совсем одна. Когда девочки стали возвращаться, она рассматривала в окно удлиняющиеся тени деревьев. Последняя из машин уехала.
— Что я тебе говорила, мисс Очаровательная кошечка?
Мэри Элизабет поставила блестящую, покрытую золотой фольгой, коробку с шоколадными конфетами.
— Может, теперь ты не станешь нами пренебрегать? — Ее голос звучал достаточно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание. — Что у тебя есть, чтобы быть такой? Я все знаю о тебе. Ты — уб-лю-док. У тебя нет отца. А твою мать заперли в сумасшедшем доме!
— Не говори так о моей матери!
Стул Лорис издал ужасный скрип, когда она вскочила на ноги и бросилась к своей обидчице, ударяя, кусая и царапая ее. Хотя старшая девочка была крупнее и сильнее, только вдвоем одноклассницам удалось оторвать от нее Лорис.
— Это правда! — выпалила Мэри Элизабет — Сестра Тереза рассказала мне. А сестры никогда не врут!
В ту ночь Лорис обмочила свою постель.
Так как это было в первый раз, сестра Тереза сказала ей, что ее наказание будет незначительным: она должна будет стоять в углу во время завтрака и часа отдыха. Такое публичное унижение еще больше усилило ощущение того, что она отверженная, а также страха, что ее бросили. Когда на следующую ночь она снова обмочила свою постель, ее заставили стоять в углу во время ленча и обеда, а также во время всех занятий.
— До сих пор мы были очень терпеливы к тебе, Касталди, — кудахтала сестра Тереза, когда Лорис переодевалась в свою ночную рубашку. — Но если ты еще раз нарочно обмочишь свою постель, мы будем вынуждены преподать тебе урок, который ты никогда не забудешь.
— Я не обмочу постель, я не сделаю этого, — бормотала Лорис, пока монахиня отчитывала ее. — Я обещаю!
Мэри Элизабет подождала, пока сестра Тереза не отошла далеко, чтобы услышать ее и сказала:
— О, ты сделаешь это, зассыха. — Злобная улыбка скривила ее рот. — Вот увидишь.
Высокомерно тряхнув головой, словно она знала что-то, чего не знала Лорис, она отошла.
Мэри Элизабет и ее компания не упускали никакой, пусть маленькой возможности, чем-нибудь унизить Лорис, показно зажимая пальцами носы и произнося звуки абсолютного отвращения, каждый раз когда она проходила мимо них. В учебном классе однажды вечером они устроили большое представление, сев как можно дальше от ее стола. Когда Сюзанн, робкая девочка, которая по ночам скрежетала зубами, случайно почти подошла к стулу Лорис, Мэри Элизабет окликнула ее, предупредив:
— Ой, не садись туда. Неужели ты хочешь, чтобы тебя вырвало от вони?
Рука Сюзанн замерла в воздухе. Она всегда мечтала быть в дружбе с Мэри Элизабет. Союзничество с Лорис, даже случайное, уничтожит шанс, который у нее появился, и она подошла к другому столу. За это она была награждена благосклонной улыбкой Мэри Элизабет.
Закрыв книгу, Патриция Шварц вышла из своего угла и подошла к деревянному стеллажу, на котором лежали разнообразные игры. Она принесла одну из них Лорис.
— Ты любишь составлять картинки-загадки?
Лорис уставилась на нее, не понимая.
— Я не знаю... я никогда не делала этого.
— Это так интересно.
Патриция взяла стул и поставила его так, что теперь они с Лорис сидели рядом.
— Не садись сюда, — предупредила испуганным шепотом Лорис, — а то они возненавидят тебя.
— С некоторыми людьми, если они тебя не любят, ты не должна себя чувствовать оскорбленной, — объяснила ей Патси громким четким голосом.
И только для Лорис тихо прибавила:
— Не показывай им, что они могут ранить тебя. Это то, чего они добиваются.
Открыв коробку с картинками Бампи, она высыпала разноцветные ее фрагменты на стол. Шум, произведенный ими, увеличился из-за воцарившейся неожиданной тишины. Больше никто из девочек не осмелился ослушаться Мэри Элизабет, и теперь все ждали ее реакции.
— Пу...уй! — трагическим голосом воскликнула Мэри Элизабет, зажимая свой нос. — Как воняет, даже еще больше, чем всегда!
— «Пу», интересно, почему? — Патриция продолжала вынимать карточки на стол. — Ты что, опять пукнула?
Рот Мэри Элизабет скривился в злобной гримасе.
— Ты одна из тех, кто воняет. Христова убийца!
Патриция Шварц нежно улыбнулась.
— Жопа!
— А! Я все расскажу сестре Терезе. Как ты ругаешься!
Улыбка Патриции стала еще шире.
— Жополизка!
В компании Мэри Элизабет раздался общий стон, но другие девочки насмешливо, иронически засмеялись.
— Все твое нутро заключается в этом, — вдалбливала Патриция. — Задирать тех, кто меньше и слабее тебя, и лизать задницу сестре Терезе.
Теперь еще больше девочек рассмеялись. Лицо Мэри Элизабет становилось все красней, пока не стало такого же цвета, как и волосы. Она привыкла нападать, а не получать пощечины. Хотя она искала отходные позиции, но единственно, что она могла сделать, — это беспомощно капитулировать. Те немногие девочки, которые еще продолжали молчать, включая Сюзанну, неожиданно забыли свой страх и, вспомнив все насмешки и едкие замечания, которыми она их награждала, также рассмеялись.
— Посмотри, в этом нет ничего трудного, — дружелюбно сказала Патси, прикладывая один кусочек картинки к другому. — А теперь попробуй сама, Лорис.
Лорис решила, что кроме своей мамы, она теперь еще любит и Патрицию Шварц, как никто другой на целом свете. Так девочки стали лучшими подругами.
Приглушенные звуки, которые раздавались в комнате отдыха, заставили сестру Сицилию, учительницу музыки, растеряться. Заглянув в дверной проем, на одном из столов она заметила маленькую согбенную фигурку: это была девочка по фамилии Касталди. Она уткнулась головой в руки и плакала так горько, словно ее сердечко разбилось.
Молодая монахиня, чьи темные выразительные глаза казались слишком большими на худощавом лице, не могла не посочувствовать ей. Даже те ученицы, которых родители редко забирали по воскресеньям, уехали домой на рождественские каникулы. Лорис была единственным ребенком, оставшимся во всей школе. У нее был порыв положить руку на шапку кудряшек, которые не подчинялись даже стрижке.
Сестра Сицилия напомнила себе еще раз, что она не имеет права выражать свои эмоции никому из детей. Давая клятвы, она отвергала любые привязанности; монахине даже не позволялось ухаживать за растениями.
Она спрятала руки в широкие рукава своего платья.
— Иди, Касталди, — приказала она. — Иди и перестань плакать.
Вскрикнув, Лорис выпрямилась: она не слышала, как монахиня подошла к ней. Как ребенок, которого застали за проделками, она мгновенно перестала плакать. Она не была уверена, считался ли плач проступком, за который наказывают.
— Ты не должна впадать в уныние, — сказала сестра Сицилия. — Уныние есть грех против надежды. Ты должна молиться Богу, который всесильный и милосердный. Только он может сделать так, чтобы твоей маме стало лучше.
— Но я молюсь Ему. Я молюсь Ему все время. — Слезы упали с ее ресниц и покатились по щекам. — Но он не слышит меня.
— Бог всегда слышит, но иногда он хочет большего, чем слова. Ты должна сделать ему букет.
Лорис вытерла рукавом нос.
— Как это?
— Букет — это пучок различных цветов. Но твой должен быть сделан из добрых дел. Вот здесь, дай мне тебе показать.
Сев рядом с Лорис, молодая монахиня взяла лист бумаги и коробку с цветными карандашами.
— Ты знаешь, как рисовать цветок?
Лорис выпятила подбородок: она гордилась своими рисунками.
— Конечно.
Она нарисовала желтый кружок, закрасила его, затем вывела розовые петли лепестков вокруг него.
— Это маргаритка.
— Теперь каждый раз, как ты сделаешь доброе дело или неэгоистичный поступок, или принесешь какую-то жертву, ты нарисуешь цветок на листе, затем другой, третий, пока не получится целый букет.
— А сколько цветов мне надо для букета?
— Ты должна заполнить весь лист.
Лорис растерялась.
— Я не знаю, смогу ли я быть такой хорошей.
Сестра Сицилия спрятала улыбку.
— Ты должна постараться, потому что, когда ты закончишь свой букет, ты сможешь предложить его Богу, и Он ответит на твои молитвы, и твоя мама поправится.
— Он так сделает? Действительно?
— Я обещаю.
— Ой, спасибо!
В порыве благодарности Лорис кинулась на шею сестре Сицилии и крепко обняла ее.
Она не сознавала, что делает, пока не услышала возглас удивления монахини и не почувствовала на щеке серебряное распятие, которое было холодное как лед. Она отпрянула, испугавшись наказания.