Недисциплинированное сердце сестры Сицилии поступило по-другому. Потянувшись, она пригладила непослушный локон за ухо Лорис.
— И я буду каждый день упоминать в своих молитвах твою маму.
С этого дня над Лорис довлело быть предельно послушной: приходилось отказываться даже от таких мелочей, как леденцы, которые приносили ей удовольствие. Она так часто рисовала розы, что на ее большом пальце появились мозоли. И она больше не завидовала тем девочкам, которые плохо вели себя на неделе, но их все равно по воскресеньям забирали родители, потому что знала, что, как только она закончит свой букет, ее мама тоже придет к ней.
К концу месяца букет уже был готов — буйство цветов, нарисованных различными цветными карандашами, которые только были в коробке. Печатными буквами она подписала: «Богу от Лорис»
В тот четверг, в середине урока по арифметике, ее вызвали в кабинет Главной матери.
— К тебе посетитель, — сказала сестра Тереза, и, прежде чем послать ее вниз, она тщательно осмотрела ее одежду.
Переполненная радостью встречи со своей матерью, Лорис быстро пробежала два пролета лестницы и весь остаток пути по холлу.
Она постучала, перед тем как открыть дверь. Ее посетителем была мисс Прескотт.
— Где моя мама?
Лорис оглядела кабинет в поисках, где могла бы спрятаться ее мать.
— Это то, о чем я приехала тебе сказать, Лорис, — сказала печально мисс Прескотт. — Твоя мама не сможет прийти к тебе... никогда. Она...
— Твоя мама ушла на небеса, Касталди, — помогая, закончила Главная мать, — чтобы быть с Богом.
Лорис, не понимая, смотрела то на одну, то на другую. Она точно знала, что это означало, но отказывалась верить тому, что они говорили.
— Я хочу мою мамочку!
Лорис неистово бросилась на мисс Прескотт и стала бить ее своими крохотными кулачками.
— Это вы забрали от меня мою мамочку! Отдайте назад мою мамочку!
Такое явное оскорбление подняло Главную мать со своего места.
— Касталди, немедленно прекрати такое неприличное поведение.
— Я хочу мою мамочку!
Прескотт схватила за плечи плачущего ребенка и с силой встряхнула ее, но та уже была не в состоянии остановиться.
— Лорис, твоя мать умерла!
— Нет, — вскричала Лорис, еще и еще раз.
Ее мать не могла умереть. Бог никогда не позволит, чтобы такое случилось, — ведь она только что закончила свой букет.
Только тогда, когда она стояла перед розовым деревянным ящиком, глядя своими собственными глазами на застывшее лицо Анхелы, Лорис наконец приняла правду.
Лорис пообещала себе, что никогда больше она не будет молить Бога о помощи! Никогда, никогда не забудет, что Он сделал ее матери.
2
Наблюдая, как мисс Прескотт управляла своей «БМВ», Лорис почувствовала усиливающееся чувство беспокойства, почти страха, портившее ее приподнятое настроение, какое у нее было весь долгожданный день после окончания школы.
Проверяя, удобно ли устроилась Лорис на своем сиденье, Прескотт почувствовала, словно что-то ударило ее. Сходство девочки со своей матерью было столь поразительно, что казалось, Анхела вернулась, чтобы преследовать ее.
Хотя волосы Лорис были коротко острижены, и их концы были ровными, словно кто-то просто их обрубил, в них была та же превосходная пышность, тот же иссиня-черный блеск, как у Анхелы. Ее губы с опущенными уголками, даже когда они улыбались, были такими же сладострастными и нежными, как у Анхелы. И была та же фигура, чувственные линии которой не портило даже строгое темно-синее платье в полоску.
Она была возрожденной Анхелой с ее длинными-предлинными ногами, ростом в пять футов восемь дюймов. Это была Анхела с исключительно изящными чертами лица, чья красота не искажалась ни единым недостатком.
Поворачивая ключ зажигания, она удивилась, почему настроение девочки так изменилось, когда она села в машину. Думала ли она о том водителе, что вез ее на похороны двенадцать лет назад? Или она вспомнила время, когда она везла их с матерью от Кинсли обратно в Нью-Йорк? Прескотт было интересно, что помнит Лорис из того рокового воскресенья.
— Такое впечатление, что, когда мы встречаемся, — сказала Прескотт, выезжая со стоянки около монастыря, — я всегда везу тебя куда-то.
Лорис повернула голову и посмотрела на нее светло-серыми глазами Картера, которые были даже более яркими в контрасте с ее густыми черными ресницами.
— В самом деле?
— Ты помнишь тот день, когда мы с тобой увиделись впервые? Я отвозила тебя и твою маму домой.
Лорис снова отвернулась.
— Я не очень хорошо помню свою мать.
В тот день, когда Лорис увидела мертвое тело Анхелы, у нее началась горячка. Три дня и три ночи в бреду, практически без сознания, она звала свою мать и постоянно плакала. Доктор, которого в конце концов пригласили сестры, сразу же забрал ее в больницу и сумел снять стрессовое состояние. После этого Лорис больше не вспоминала того, что случилось в то воскресенье, которое коренным образом навсегда изменило ее жизнь. Она знала, что ее мать умерла, и не захотела посещать кладбище. И никогда больше не плакала.
— Я помню, как вы везли меня сюда, в монастырь, — сказала она, подумав.
— Но это же было на следующий день.
— Да?
— Ты просто была очень маленькой.
Прескотт выдерживала легкий разговорный тон, когда вернулась к отправной точке.
— Мне все-таки кажется, что ты помнишь тот последний день, когда ты видела свою мать.
— У меня только осталось в памяти, как она накручивает на палец мои волосы. Я не знаю, куда мы ехали, но, видимо, в какое-то особенное место, потому что она была очень возбуждена и обрадована. Остальное только... на уровне ощущений.
Прескотт гладко перевела на второй вопрос.
— А ты совсем не помнишь своего отца?
— Совсем.
— Даже его имени?
— Как же, имя его я помню.
Словно захваченная неожиданной судорогой, Прескотт сжала руками руль. Она вновь успокоилась, когда Лорис прибавила с кривой улыбкой:
— Его звали Дэдди.
Ее улыбка стала жесткой.
— Интересная вещь, он иногда мне снится, и я вижу его очень четко, но когда я просыпаюсь, я никогда не могу вспомнить его лица.
Она порывисто потянулась к женщине.
— Я никому никогда не говорила, но после смерти мамы я много фантазировала о нем. Какие истории я только не придумывала! Мои собственные волшебные сказки, — рассмеялась она.
Оказалось, что Прескотт в первый раз видит, как Лорис смеется Осторожность, которой Лорис окружила себя, как защитной стеной, неожиданно спала. Ее глаза заблестели, а лицо ожило. Было ясно, что она была счастлива, только когда терялась в мире фантазий.
— Мой отец был королем в той мифической стране, которую я себе придумала, — говорила она. — Он влюбился в одну очень красивую деревенскую девушку, мою маму. Но его придворные втайне отравили мою маму, а меня заперли в монастыре. А мой папа пошел на поиски, убил дракона, перехитрил великанов-людоедов и злых волшебниц, пока не нашел меня. Моей любимой частью в сказке была та, в которой он объявляет всем в монастыре, что я — его дочь — настоящая принцесса. Он поднимает меня на своего белоснежного арабского скакуна, и мы несемся, как ветер, в его царство, чтобы жить счастливо как никогда.
Она опять рассмеялась, в этот раз непроизвольно, как смеются подростки своим юношеским мечтам. Затем свет в ее глазах погас, и она отвернулась.
— Естественно, когда я подросла, я поняла, что это мой отец, а не придворные, спрятал меня там, чтобы никто в мире не узнал, что у него есть незаконнорожденная дочь.
— О чем ты говоришь? — возразила Прескотт. — Твой папа погиб во Вьетнаме за два года до того, как ты приехала туда.
— Нет, он не погиб.
— Ты, очевидно, это тоже забыла. Тебе было всего лишь...
— Пожалуйста, не надо мне лгать, мисс Прескотт. Сестры могли поверить в это, но я всегда знала, что это неправда.
Лорис выпрямилась и напряглась.
— Он послал вас, чтобы вы увидели, что я закончила школу, не так ли? И вы поддерживали со мной отношения все эти годы, чтобы потом отчитываться перед ним.
Прескотт включила кондиционер.
— А как насчет поздравительных открыток? — настаивала Лорис.
На каждый день рождения и на Рождество Лорис получала поздравительную открытку с напоминанием, что подарок в пятьдесят долларов кладется на ее счет в банке. Каждый раз, когда она успешно заканчивала учебный год, к ее счету прибавлялась премия в сто долларов.
— Это ведь была его идея, да?
— Это было исключительно моей задумкой.
Взгляд и тон Прескотт были такими, что Лорис не смогла усомниться в ней.
— О, я всегда в это верила... — Она откинулась на спинку сиденья. — И он даже не знает, что вы здесь.
Прескотт сосредоточила все свое внимание на шеренге машин.
— А кстати, почему вы здесь, мисс Прескотт?
— Мне интересны твои планы после окончания школы.
Лорис задумчиво посмотрела на нее. Много лет назад она старалась узнать что-нибудь о Прескотт и своем отце. Наконец она сказала:
— В мои планы не входит беспокоить кого бы то ни было, если вас это волнует.
На какое-то время Прескотт растерялась от такой прямолинейности восемнадцатилетней девушки и обрадовалась, когда шеренга машин начала двигаться, и она смогла все свое внимание уделить дороге.
— Что меня расстроило, Лорис, это твое решение не поступать в колледж. Как я писала, твое обучение было бы оплачено.
— Спасибо, но не надо. Мне достаточно школы до конца жизни. Единственно, что мне необходимо, — это жить. Опыт, эксперимент — лучшее обучение для актрисы.
Удивление заставило обернуться Прескотт и посмотреть на Лорис.
— Ты собираешься стать актрисой? — Она вовремя затормозила, чтобы не врезаться в идущую впереди машину. — Как к тебе пришла эта мысль?
— Я с ума схожу по театру.
— Но ты же никогда не была в театре!
Лорис гордо выпрямилась.
— С первого класса я участвовала во всех представлениях, которые устраивались в школе.
После смерти матери Лорис полностью ушла в себя; даже Патси с трудом проникала в ее внутренний мир. В попытке вывести ее из депрессии сестра Сицилия придумала Лорис роль ангела в восточном пышном представлении.
В тот момент, когда Лорис вышла на сцену в своем летящем белом платье, с позолоченным нимбом над головой и легкими, паутинчатыми крыльями, прикрепленными к спине, все в ней перевернулось. Разноцветные огни трансформировали серый, однообразный мир вокруг нее, звуки музыки наполнили всю ее пустоту, а луч света преследовал ее любое движение и был теплей, чем солнечный. Непринужденный взрыв аплодисментов был тем знаком одобрения, изумления и любви, которого так жаждала Лорис.
— Мы читали практически все пьесы, которые были когда-то написаны, — восхищенно продолжала она. — Я знаю все мои любимые роли: Антигону, Хедду, Габлер, Бланше Дю Бои.
Ее лицо вновь ожило, расцветая изнутри и превращая ее в девушку, совершенно незнакомую Прескотт. Неожиданно она вспомнила тот имидж, который Картер легко, не прикладывая никаких усилий, создал себе и с которым выступал на политических митингах и собраниях, где публика была зачарована одним его присутствием. Ей стала интересна его реакция, когда он узнает, что незаконнорожденная дочь, чье существование его никогда не заботило, была на него похожа больше, чем все другие его дети.
— И каждую субботу, — продолжала Лорис, — мы с Патси — вы знакомы с ней — моей лучшей подругой — обычно разыгрывали небольшие пьесы, которые сами писали, играли и ставили. Патси собирается стать продюсером.
— Это та самая Патси, из чьей квартиры на Вест Сайд я тебя вытаскивала?
— Да, она окончила колледж в прошлом году, но мы переписывались каждую неделю. Я буду жить у нее, пока не найду себе квартиру.
— Ты напомнила мне, — Прескотт кивнула на отделение для перчаток. — У меня есть кое-что для тебя — подарок на окончание.
В конверте, который Лорис достала из отделения для перчаток, была банковская книжка, открытая Прескотт на ее имя после смерти Анхелы; в ней указывался баланс на сумму в тридцать четыре сотни долларов. Чек на пять тысяч долларов лежал отдельно.
— Это поможет тебе встать на ноги.
Лорис покачала головой.
— Я не могу этого принять. Чьи все-таки это деньги? Ваши или его?
— Это твои деньги, — успокоила ее Прескотт. — И не будь маленькой идиоткой. Возьми. Они тебе пригодятся.
Лорис пристально посмотрела на чек в надежде найти хоть что-нибудь, принадлежащее ее отцу. Чек был подписан Прескотт, но не был выписан на ее собственный счет.
— А что такое «Тор-Тэк»?
Прескотт пожала узкими плечами.
— Это компания, в которой я работаю. С точки зрения налогов проще выписать чек на счет конторы.
— А я и не знала, что с ублюдков снимаются налоги, — саркастически заметила Лорис, вновь чувствуя острую боль.
— Убери чек, — приказала Прескотт, — перед тем как натворить что-нибудь такое, о чем будешь потом жалеть.
— Он — единственный, кто пожалеет, — сказала Лорис негромко, словно только для себя. — В один прекрасный день, когда я стану знаменитой звездой, он пожалеет, что не признал меня своей дочерью.
Наконец «БМВ» доехала до конца дороги. Когда они проезжали через большие железные ворота, она сложила чек и положила его в банковскую счетовую книжку.
«И я обязательно стану звездой», — поклялась себе Лорис, глядя в зеркало на удаляющийся монастырь, пока он совсем не исчез из виду.
«Я обязательно стану звездой, даже если это убьет меня».
Сначала Лорис была шокирована, обнаружив, что жилище Патси находится в многоквартирном доме в самой нездоровой части Нью-Йорка. Однако в ее квартире присутствовал неизбитый богемный шарм артистической мансарды — по крайней мере, как это всегда представляла Лорис, — и она была очарована этим.
Квартира Пат, расположенная на третьем этаже, без лифта, состояла из небольшой гостиной с маленькой кухонькой, крошечной ванной и спального алькова, отделяемого раздвижными дверьми. Мебель совсем не сочеталась между собой, и с первого взгляда казалось, что она стояла как попало. По стенам были развешаны театральные афиши, которые скрывали в основном протечки и отвалившуюся штукатурку Пестрый ассортимент разбросанных разноцветных подушек служил для различных целей: расположенные по бокам и у спинки кровати, они создавали видимость дивана, а те, что валялись на полу, считались стульями.
Каждую субботнюю ночь в этой квартире Патси собирается компания молодых начинающих театральных деятелей, чтобы определить свой собственный репертуар. Ее гостиная могла с трудом вместить тридцать человек. Некоторые сидели по трое в кресле или плечо к плечу на кровати, остальные растянулись на полу или стояли, подпирая стены. Все это создавало интимную дружескую атмосферу, отличную от той, к чему привыкла Лорис в монастыре. Но за годы вынужденного молчания она ощущала себя слегка ошеломленной от окружающего ее шума.
Звуки от машин — нескончаемой какофонии клаксонов, скрежета покрышек и визга полицейских сирен — проникали сквозь два узких окна, выходивших на проезжую часть. Никто, кроме нее, казалось, даже не замечал всего этого, видимо, из-за того, что они все разговаривали так громко, в быстром темпе, который соответствовал ритму города. «Перебивать кого-то, в то время, когда тот говорит, уже стало общепринятой привычкой Нью-Йорка», — решила Лорис.
Сидя на полу, но отдельно от всех, ей стало интересно: неужели она когда-нибудь приспособится к этому новому миру, частью которого она так хотела стать? Другие присутствующие девочки были ненамного старше ее, но их манеры и поведение создавали видимость людей, искушенных в житейских делах.
Они все наносили макияж и делали модные прически, а их одежда была слишком откровенной. В основном все они были без бюстгальтера! На Лорис же было темно-синее бесформенное платье с длинными рукавами и высоким воротом, отделанное белыми манжетами и воротником. Она твердо знала, что была единственной девственницей в этой компании, и знала, что об этом все знают.