Пауза. Глаза в глаза. Лестат сделал над собой усилие и приподнялся с кресла, но стоять твердо не смог.
— Ты жалеешь меня?
Луи не ответил.
— Ты что, чувствуешь отвращение?
Луи незаметно вздрогнул, настолько голос Создателя был сейчас неподдельно горьким.
— Мне пора, Лестат… — голос упал до шепота.
— Зачем же ты тогда пришел? — закричал что есть мочи блондин.
— Из любопытства… — и мужчина сделал несколько шагов, намереваясь покинуть помещение.
— Я ненавижу тебя, Луи! Ненавижу тебя! Ты пытался убить меня не раз, хотя я тебе ничего не сделал! — закричал Лестат надломленным голосом, а потом осекся. Последние слова он произнес сам себе и очень тихо, не зная наверняка, расслышат ли их: — Я ненавижу и люблю тебя, Луи. Ты убивал меня не раз, а я не мог причинить тебе вред… потому что любил… лю-бил…
Луи остановился и прислонился к стене.
Он расслышал.
Лестат более не видел его, но слышал, что он здесь, чувствовал его запах, такой родной, такой любимый. Через несколько безумно-долгих минут Луи поджал губы и вновь показался перед Создателем.
— Ты говоришь мне все это зачем? В надежде выйти отсюда? Да?! — он рявкнул, приближаясь к де Лионкуру в один удар человеческого сердца. — Ты врешь мне, чтобы я дал тебе спасительной крови и тем самым освободил от этого, — он порывисто обвел руками мрачное помещение, — плена?
— Нет…
Кресло с шумом отъехало по полу и ударилось о стену. Луи тенью навис над слабым сейчас и немощным Лестатом и прошипел ему в лицо:
— Врешь!
— Насчет чего? — в непонимании Лестат уставился на него, он даже не сразу понял, что его шепот расслышали.
— Ты специально! — Изумрудные глаза пылали огнем негодования.
— Я не понимаю…
— Специально, чтобы заставить меня помочь тебе! — прорычал Луи в сантиметре от лица вампира. Вампира, за которого, стоило бы ему шевельнуть бровью, отдали бы многое и женщины, и мужчины. — Ты не любишь меня! И никогда не любил!
Слова, брошенные в лицо, оглушили Лестата. В первые секунды он сидел, окаменев, не в силах вымолвить ни слова. Тонкие пальцы непроизвольно собрали и сжали в кулаке плед, коим были прикрыты ноги.
— Что? — упавшим голосом.
— Что слышал! — Луи почти кричал. — Ты никогда не любил меня, ясно тебе? Ты любил только себя! Обожал только себя!
— Подожди… — еле слышно, одними губами.
— Ты чертов эгоист, любящий только себя!
— Нет же…
— Мы с Клодией только и жили в страхе, когда ты нас погубишь!
Лестат ударил по коленям, скрипнув зубами. Луи шумно выдохнул и отступил на пару шагов. Он тяжело дышал, плечи поднимались, грудная клетка вздымалась и опускалась.
— Я дал ей вечность, позволил остаться с нами, чтобы создать семью… нашу семью, удержать тебя со мной, дать тебе друга! Я старался для тебя же и вот что получил!
Луи молчал, тяжелым взглядом смотря на того, с кем провел семьдесят лет.
— Так зачем ты заговорил о любви, а, мой друг? — нотки иронии послышались в некогда столь сладком, но сейчас хрипловатом и немного скрипучем теноре.
— Не важно, — глухо сказал мужчина. — Забудь!
— Забыть?! Нет уж…
— Я… пойду…
— Бежишь? Удираешь, да, mon chéri?
— Не называй меня так, — скрипнул зубами Луи.
— Ты болван, Луи. Не видишь дальше своего носа, — просипел Лестат и, откинув голову, прикрыл глаза.
— Эти твои обращения сводят зубы…
— Да? Очень жаль, — совершенно безжизненно.
— Так чего я не вижу?
— Ты же хотел уйти, кажется, — холодным тоном.
— Да! Я ухожу, — поспешно отозвался Луи и быстрым шагом стал удаляться.
— Я всегда любил тебя, поэтому бы и пальцем не тронул, в отличии от вас всех…
Луи вновь остановился, что-то было в тоне Создателя… Когда-то, очень давно, он уже говорил, что любит его…
— В каком смысле ты любил меня? — Луи вновь выступил из-за стены.
— А в каком еще можно любить? — Окрысился маркиз.
— Любовь разная бывает, мой светловолосый ангел тьмы! — с нескрываемым сарказмом, на что Лестат лишь выдал скупую усмешку.
— И почему это тебя волнует, я повторяю свой вопрос? А? — Лестат сделал порывистый жест рукой, поддавшись вперед. — Какого черта это волнует тебя, Луис?!
А тот смотрел на прекрасного мужчину, поражающего в свои лучшие времена красотой всех, кто имел возможность любоваться им. Стоило ему захотеть — постели не то что Парижа, а всей Европы были бы у его ног! Да и сейчас было видно, что он безумно, неправдоподобно красив, даже почти иссохнув, с серой, нездоровой кожей, на которой виднелись рубцы, да не зажившие язвы и грязными, прилипшими ко лбу грязными волосами — он оставался красивым.
Он всегда будет красив для него, более того — он всегда будет владеть его сердцем, Лестат даже не догадывается, насколько сильна его власть над ним.
— Что замер, а, Луи? — язвительность так и сочилась. Лестату было больно, и Луи почувствовал это.
Он, сцепив руки замком за спиной, прошествовал к разбитому окну и посмотрел на небольшой, давно запустевший сад. Унылость, одиночество и беспредельная тоска шла от каждого камня, от каждого сорняка, от каждой травинки. Тут и там шуршали полчища крыс, раздавались хлопанье крыльев ворон и летучих мышей. Неподалеку проезжали машины, где-то раздавались голоса людей. Луи понимал, что люди инстинктивно обходили это место стороной, а те, кто все же заходил сюда — пропадал с концами. Лестат был очень слаб, но не настолько, чтобы не убить человека.
Запах старой смерти. Запах одиночества, увядания, сырости и страха.
Молчание длилось долго, Лестат сидел, не шевелясь, и неотрывно наблюдал за мужчиной — с надеждой, которую он плохо сейчас прятал и болью в глазах, которые единственные из всего облика оставались прежними — такими же яркими, небесно-голубыми и пронзительными.
— Ты сказал, что любишь меня… я так понял, не как друга, или брата, или как отец сына…
— Боги, Луи!
— Ты можешь не восклицать, а просто ответить? — усталый, тихий, вкрадчивый голос заставил понизить тон.
Лестат в непонимании уставился на спину мужчине и уже спокойнее сказал:
— Нет, не так, Луи, только я не могу взять в толк…
— А если ты врешь мне сейчас, чтобы получить желаемое?
— Что желаемое, что? — не выдержав, надтреснувший тенор поднялся до крика. — Не изводи меня, Луи! Мне и так досталось по вашей с Клодией милости!
— Она мертва… — и прежде чем Лестат что-либо ответил, добавил: — Но сейчас не об этом. Сейчас не время, и не место.
— Я тебя не понимаю… И к большому сожалению как твой Создатель не могу читать твои мысли. — Луи не издал ни звука, поэтому Лестат продолжил: — Так к чему весь этот разговор?
— Ты мне сказал, что любишь меня, — на этих словах баритон упал до еле слышимого шепота, а потом вновь обрел прежнюю силу, — чтобы я помог тебе выйти отсюда и помочь влиться в современный мир, или есть другая причина?
— Ох, братец, что за дурацкие вопросы? Как я могу говорить это специально, в надежде, что ты мне поможешь, если я уверен, что они не подействуют никак на тебя!
— Тогда зачем…
— Они просто вырвались у меня! Непроизвольно! Вырвались, Луи! И где-то глубоко в душе я просто хотел, чтобы ты знал это!
Луи повернулся, смотря в горящие живым огнем глаза — это не было лицо мертвеца. Взгляд Лестата прожигал насквозь, мужчине казалось, что он мог прочесть мысли любого, проникнуть в самые потаенные уголки души, но в голову Луи он не мог проникнуть. И он был рад этому.
— Знал, перед тем как покинешь меня навсегда! Снова!
Неподдельная боль сквозила в голосе, мышцы лица дернулись, Лестат весь сжался, словно вот-вот ожидая страшного удара. Мужчина напротив пошевелился, сделав несколько шагов навстречу. От кресла его отделяла теперь пара шагов. Луи изо всех сил старался не показать растерянность и нерешительность, но ему этого не удалось.
— Не жалей меня, — прошептал де Лионкур. — Я не вынесу. — Он отвернулся и стал смотреть на сад. Лицо приняло каменное выражение, за ним он силился спрятать все эмоции, душившие его.
— Жалости достойны только слабые, сильных не жалеют.
— А я по-твоему сильный? — грустная усмешка тронула потрескавшиеся губы.
— Да. Ты самый сильный из всех, каких я встречал за годы жизни и странствий.
— Ну что ж, и на том спасибо, мой милый друг.
— Хм, я слышу нотки иронии?
Лестат не ответил, повернувшись на голос вампира, в котором он уловил добрую улыбку. С удивлением он заметил, что Луи смотрит на него как-то по особому, как-то немного иначе… он пока не мог подобрать слова, как. Вампир осмелился спросить:
— Скажи, ты вспоминал меня? Вспоминал хоть иногда за эти годы?
«Очень часто, Лестат, я почти постоянно думал о тебе, не мог не думать», — в мыслях, а вслух сказал:
— Да, думал, как бы ты не появился у нас с Клодией за спиной и не оторвал нам головы обоим.
Мышцы дернулись и вновь застыли. Лестат сжал зубы и отвел взгляд. Каменное, непроницаемое выражение.
— Прости.
— Ерунда, — крайне сухо.
— Я думал еще и иное.
— Нет, не думал, — маркиз старался говорить ровным тоном, понимая, что в любой момент у него могут сдать нервы.
«Что ему надо? Что ему надо, дьявол его раздери! Я уже почти свыкся с мыслью, что никогда больше не увижу этого лица! Не услышу этого голоса!»
— Ошибаешься, — тихо и мягко.
Лестат непроизвольно сглотнул, дернулся кадык.
— Что тебе нужно?
— Что нужно? Я говорю с тобой, ведь ты сам остановил меня, или ты забыл? А потом эти слова…
— Да что ты заладил — слова да слова! Забудь о них! — весьма нервно и импульсивно.
— Хорошо, Лестат, как скажешь, — ровным голосом, в глубине которого де Лионкуру послышалась горечь и разочарование.
Или только послышалось?
«Ты слаб, тебе уже мерещится… ему все равно… все равно на тебя! Ты так и иссохнешь в этой дыре, а компанию тебе будут составлять разве что крысы!»
Лестат увидел, как полные, чувственные губы Луи растянулись с выражением, которое не так и редко он видел на его лице когда-то — я так и знал!
— Да, я попросил не уходить, но ты меня заставляешь чувствовать неловкость…
— Лестат де Лионкур почувствовал неловкость? Это вообще как?
— А вот так!
Губы Луи непроизвольно раздвинулись в слабой улыбке от этого немного мальчишеского возгласа. Лестат вновь посмотрел на них, ловя себя на мысли, что безумно хочет почувствовать их на своих губах.
Как хотел сотни и тысячи раз за время их совместного проживания.
— Ты скажешь мне?
— Святые угодники, что тебе сказать? — с горячностью, так свойственной его натуре, воскликнул маркиз и стукнул ладонями по подлокотнику.
— О, Лестат уже упоминает святых? До чего ты докатился? — беззлобная, мягкая насмешка, но блондин рассвирепел еще больше.
— Здесь уже кого хочешь упомянешь! Что ты хочешь знать, ну же? — теперь с кресла раздавалось раздраженное шипение. — Давай, не томи! Что я признался тебе в любви не только из-за того, чтобы заставить помочь мне? Ты это хочешь знать? Я уже сказал, что нет! Что-то с памятью?
— Не шипи, кобра, — баритон был мягок, Луи сейчас разговаривал с ним чуть ли не как с ребенком.
— Упиваешься моей слабостью? Беспомощностью перед тобой?
— В кои-то веки!
— Издеваешься, да? — содрогнулся Лестат.
— Угу.
— Уходи.
— Я, кстати, хотел сказать, что мы заслужили смерть от твоих рук, — посерьезнел Луи. — После того, что сделали с тобой…
— Ты потворствовал ребенку…
— Да. Я безумно любил ее. Она была моим ребенком, моим сокровищем, я баловал ее…
Лестат не ответил, только пальцы снова сжали мягкие подлокотники.
— Я любил ее, она любила меня, а ты…
— А я любил тебя…
Луи вздрогнул от этой интонации и нерешительно сделал еще два шага в сторону кресла. Теперь он мог дотронуться до него.
— Я всегда любил только тебя одного, поэтому даже после всех бед, что вы нанесли мне, я не могу презирать тебя, или пытаться убить. Я хотел убить ее, но не тебя. Тебя — никогда.
— Почему, Лестат? — мужчина пораженно смотрел на вампира.
— Ты оглох? — голос сейчас его шелестел, как пожелтевшая листва и казался безжизненным. — Я фатально был влюблен в тебя еще с тех самых дней, когда ты был человеком, а я следил за тобой. И это чувство, увы, не умирает…
Луи протянул руки и накрыл ладонями руки Лестата.
— Прости… — выдавил де Пон дю Лак. — Нужно попросить прощение и я прошу его. Мы обошлись с тобой незаслуженно.
— Говори за себя, — холодным тоном.
— Да… я говорю за себя. После причиненного тебе вреда я заслуживаю смерти от твоих рук…
— И ты поэтому не помогаешь мне? — Тут Лестат повернул к нему холодное лицо. — Ах, не бойся, mon précieux, даже если бы ты попытался сделать это снова, я не тронул бы и пальцем тебя!
— Почему? — Луи пребывал все в большей растерянности.
От себя. От него.
— Я слаб перед тобой…
Луи сжал его тонкую, ослабленную руку так сильно, что Лестат поморщился.
— Что, так сильно благодарен мне?
— Сарказм и Лестат — вещи неразделимые, — заметил с усмешкой Луи.
— А разве не так? — с грустной улыбкой.
— Не совсем.
Что-то вновь в тоне Луи заставило Лестата посмотреть на него удивленно-внимательно. Он замер, ожидая дальнейших слов от того, по кому сходил с ума. Сходил от боли, разочарования, тоски и любви.
— Вначале скажи, почему раз так любил, как ты говоришь, ты не пытался добиться меня раньше?
— Луис, зачем ты мучаешь меня? — зарычал вампир. — Я разве мало пережил? Ты не хочешь дать мне крови, даже хотя бы своей, чтобы облегчить мои страдания и предпочел говорить о любви? — Лестат нагнулся близко-близко к лицу Луи. — Зачем? Что дадут мои слова? Мои признания сейчас? Что? Неужели ты пытаешься дать мне понять, что тебе не все равно? Что тебя и правда это волнует?
— Ты можешь просто ответить?
— Зачем?!
— Я хочу убедиться. Хочу поверить.
Напряженное молчание. Лестат в мрачной задумчивости смотрел на него.
— Или мне забыть про твои признания, а, Лестат? — очень тихо.
— Я уже сказал, что люблю…
— Это мало. Этого мало, Лестат. Мне нужно больше… нужно почувствовать…
— Для чего? — затрясся блондин. — Зачем тебе это? Это я испытываю к тебе чувства, что убивают меня, медленно сжигают в огне, а не ты!
Они оба боялись, а он упрекал его! Ему нужно было больше… чуть-чуть больше его слов, но это был Лестат, с ним всегда было непросто.
— Ты упрямый кретин, де Лионкур. И трус, — сорвалось с языка.
— А ты нет? — задрожал от негодования вампир. — Так нечестно, ты просишь, а сам ничего не говоришь! Так нечестно, Луи!
Луи не ответил. Он понимал, что Лестат был прав, но сейчас ничего не мог с собой поделать.
Страх. Неуверенность. Принцип. Эгоистичное желание.
— Не упрямься, уступи, скажи мне…
Упорное молчание.
— Не будь ребенком!
Лестат дернулся и приподнимаясь с кресла, выговорил негодующим голосом:
— Я, — его шатнуло, — не ребенок!
— Да? Так говорит действительно не ребенок, конечно!
— Убирайся…
— Так мне забыть слова…
— Да! — истерично закричал маркиз, перебив Луи.
— Как скажешь, Лестат. Как скажешь.
И он, не секунды не мешкая, развернулся и пошел прочь.
— Ну и проваливай! Я спасал тебя из огня, а ты кинул меня в него! Я дал тебе свободу выбора! Я давал тебе все, стараясь делать тебя счастливым! Я учил тебя! Я был с тобой! Я любил тебя больше, чем кого-либо на этом чертовом свете, Луис! Нужно быть слепцом, чтобы не понять этого! Не я жесток, а ты! Ты, Луис!
Хриплый крик вампира разносился по облупившемся стенам дома, в котором гуляли лишь призраки.
— Тебе нужен был лишь компаньон, потому что ты одинок, Лестат. Как бы ты не старался это скрыть, ты очень одинок. Возможно, не меньше моего, даже окружая себя роскошью и бесчисленными игрушками! А роскошь это была моя, Лестат, и я был тебе нужен, потому что был богат… Тебе нужен был последователь, которому бы ты смог навязывать лишь свою волю, управлять, понукать и показывать свое превосходство, разговаривая с вечно снисходительно-ироничной насмешкой. И наставник с тебя неважнецкий, скажу я тебе, любые мои вопросы вызывали в тебе лишь раздражение. Ты любил только себя.