Больше всего Луи боится этого запаха. Мужской, какой-то хищный он проникает в лёгкие, занимает весь объём и, будто яд, разъедает. Жадными глотками Луи ловит воздух, но внутри лишь эта отрава.
Глаза закатываются, всё тело содрогается под напором другого тела, более сильного, уверенного в действиях. Парня прижимают к полу, и дощатое покрытие впивается в лопатки, причиняя больше боли. Так похожие на его, но всё-таки чужие пальцы сжимают горло, ногтями царапая кожу.
Секунды утекают, растворяясь в душном воздухе, и теперь в лёгких нет не только необходимого кислорода, но и запаха мучителя. Луи задыхается, и сопротивление ослабевает. Конечности немеют, отказываясь слушаться хозяина.
Мучитель чувствует, как силы уходят из юного тела, чувствует слабость и страх. Наклоняется ниже, вдыхая этот запах, и Луи скулит от ужаса, поджимая пальцы на ногах. В ответ лишь злой смешок. И никакой пощады.
Мужчина убирает руки с шеи Луи, выпрямляется. Ужас бьётся в груди, ломая рёбра, когда он стаскивает с торса белую майку, демонстрируя россыпь тату. Горячая желчь поднимается по горлу, скручивая тонкие стенки гортани спазмами. Терзатель кривит тонкие губы в злой усмешке, глаза отливают серебром в мечущемся по стенам свете свечей, когда его жестокие пальцы касаются пуговицы на джинсах. Словно подогревая его похоть, она слишком легко выскальзывает из петли. На громкий звук расстёгиваемой молнии Луи зажмуривается, сжимаясь всем телом в тугую пружину.
Резкий громкий звук будит Луи, заставив открыть глаза и уставиться невидящим взглядом в потолок спальни. В зазор между сдвинутых вместе штор пробиваются первые лучи солнца: чуть красноватые, обещающие ветреный осенний день.
Марево сна витает вокруг, не позволяя подняться и начать утро: мышцы ноют фантомной болью, пережитой много лет назад, а горло всё ещё сдавливает спазм, и пальцы… будто всё ещё сжимают его шею. Но Луи знает — они остались в прошлом.
Вдохнуть всё равно не удаётся.
Секунда. Ещё одна. Луи требуется время, чтобы прийти в себя после кошмара, заставить пальцы не дрожать от ужаса. Воспоминания той ночи преследуют его много лет, смешивая реальность и выдумку в подсознании, рождая во сне дикие картины боли, пропитывающие каждую клетку тела криком.
Если бы только у Луи была возможность, он бы зарылся с головой в одеяло, с удовольствием погрузился в пучину саморазоблачения и наслаждался жалостью к самому себе. Но такой роскоши у него нет.
Рывком, отбросив одеяло в сторону, Луи поднимается на ноги, с безразличием смотрит, как оно скользит по кровати и падает на пол. Он не наклоняется поднять, потому что Гарри нравится заботиться о таких мелочах: собирать разбросанные по дому вещи, находить потерянные предметы, застилать кровать. Эти незаметные для многих пустяки заставляют его чувствовать себя нужным.
Шум повторяется, и, сжав кулаки, Луи выходит за дверь. Внутри он чувствует себя разбитым на осколки, но не может позволить себе слабости. И, зайдя на кухню, убеждается в этом лишний раз.
Гарри выглядит плохо, с залёгшими под глазами глубокими тенями и потухшим мутным взглядом.
— Я разбудил тебя? — едва шевеля губами, спрашивает он. — Прости. Дурацкое утро, всё валится из рук.
Бормоча извинения, он пытается совладать с их блестящим металлическим чайником, но крышка не поддаётся, а вода льётся из крана сильным напором, подгоняя. Гарри прикладывает усилие, вырывая крышку, но сам чайник с громким металлическим скрежетом падает в раковину.
Физически больно наблюдать за таким Стайлсом, но у них обоих бывают эти дни. Луи привык.
Он выключает воду, забирает из дрожащих пальцев крышку, откладывая её в сторону.
— Иди сюда, малыш, — тянет он Гарри в объятия. Цепкие пальцы тут же впиваются в старую ткань домашней футболки. Лохматая нерасчёсанная голова находит своё место на его груди. — Ты спал ночью?
Лёгкое движение подбородка вместо ответа. Но Луи мог бы и не спрашивать, он научился видеть приближение этих периодов.
— Кошмары вернулись? — мягко спрашивает он. Гарри кивает, сильнее вжимается в его тело. Остаётся лишь вдохнуть побольше кислорода и быть стойким.
Он нужен своему мальчику. На слабость нет права.
ﻩﻩﻩ
Тёмные окна дома, будто провалы глаз мертвеца, смотрят на Луи, гипнотизируют. Он давно перестал бояться тьмы, осознав, что чудовище в ту страшную ночь явилось не из неё. Оно пришло из его собственного сердца. Пришло и сломало.
Повернув ключ в замке зажигания, Луи глушит мотор, расстёгивает кобуру: возможность сразу выхватить пистолет спасала ему жизнь не единожды. Рация хрипит помехами, но Луи передаёт диспетчеру данные, сообщает номер значка и адрес.
Когда он покидает салон служебной машины, бесшумно закрывая дверь, в проёме окна проскальзывает тень. В доме кто-то есть, и это не становится открытием. Луи чувствует его инстинктами.
Осторожно ступая, он пересекает лужайку дома, вдоль стены обходит строение до задней двери. Она заперта, но кухонное окно находится на приемлемой высоте. Луи отодвигает выкрашенную в свежую белую краску ставню вверх и хватается пальцами за подоконник. Подтянувшись, он ныряет внутрь, мягко приземляясь на деревянный пол в помещении.
Тьма укрывает его плащом, служит для достижения цели, а не препятствует. Дом молчит, едва заметно дышит. Бесшумно Луи поднимается по потрескавшимся ступенькам на второй этаж, где в одной из спален горит тусклый свет ночника.
Глядя, как его тень скользит по стенам, Луи прислушивается к мёртвой тишине, царящей в доме. Мгновения ничего не слышно, но потом напряжённого слуха достигает женский всхлип. Ещё один. И звук удара.
На раздумья нет времени, и тело реагирует само, рука вытаскивает из кобуры пистолет, удар плечом в незакрытую дверь, и Луи внутри. В детской спальне.
Миг, когда взгляд сканирует помещение, а мозг обрабатывает информацию. Девочка лет шести жмётся в угол кровати, закрывая маленькими ладошками рот, а рослый татуированных мужчина прижимает её мать к противоположной стене. У горла нож.
— Полиция. Руки за голову, — спокойно говорит Луи. Дуло его пистолета направлено на преступника. — Она умрёт — ты умрёшь.
Некрасивые губы незнакомца расползаются в стороны, оголяя гнилые зубы. Он хищно смеётся и резким рывком разворачивает взвизгнувшую женщину. Теперь её тело служит ему живым щитом, а нож всё ещё прижимается к нежной коже гортани.
Внимательно разглядывая каплю крови, что течёт по её шее из-под холодного лезвия, Луи думает, прикидывает шансы и просчитывает варианты. В академии учили, что это тупик, и единственный шанс спасти заложницу — это пойти навстречу преступнику, выполнив все требования. Луи всегда был не согласен.
В любой борьбе побеждает сильнейший. А уступки — признак слабости. Он никогда не уступал преступникам.
Ребёнок всхлипывает, и мужчина кидает на него мимолётный взгляд. Этого достаточно. Выстрел Луи точный, пуля пролетает в дюйме от головы, чиркнув по щеке горячим боком. Мужчина дёргается, и его рука с зажатым в ней ножом оказывается на расстоянии ладони от гортани жертвы.
Не раздумывая Луи бросается вперёд, перехватывает запястье с оружием, выкручивая кисть. К счастью, женщина оказывается достаточно умна — падает на пол и отползает, пока Луи с упоением бьёт преступника в лицо лбом. Снова. И снова.
Чужая кровь горячими каплями обжигает лицо. Болезненные хрипы на миг возвращают Луи в прошлое: он видит злую усмешку, слышит собственные беспомощные стоны. Его снова втягивает в пучину своих кошмарных воспоминаний, в которых жестокость перемешалась с удовольствием, ответственность — с болью.
Детский плач пробивается сквозь наваждение, разгоняя его, словно ветер утренний туман. Луи прижимает преступника к стене, передавливая горло предплечьем.
— Если я спущу курок, тебе будет очень больно, — шепчет он, прижимая дуло к окровавленному лицу. — Поэтому будь паинькой. Дёрнешься, и я наделаю в тебе лишних дырок, привезу в участок и скажу там, что так и было.
С гадким лязгом наручники смыкаются вокруг запястий, сковывая руки преступника за спиной. Только после этого Луи убирает пистолет в кобуру и застёгивает её. Он выводит преступника из дома, запихивает на заднее сиденье машины и вызывает подкрепление.
Спустя десяток минут ночь вокруг дома разрезают огни машин городских служб: ещё одна патрульная и пара медицинских карет. Вокруг снуют специалисты, в стороне тихо переговариваются соседи, привлечённые шумом. Луи смотрит на распахнутую настежь дверь дома, вдыхая полной грудью осенний воздух. Внутри жжётся неясное волнение, будто что-то надвигается.
— Простите, офицер, — женщина сжимает в руках притихшую девочку. — Я должна сказать вам «спасибо». Вы спасли нас.
Огромные, будто ночное небо без звёзд, её глаза смотрят с восхищением и преданностью. А Луи уносит холодным порывом ветра в прошлое, туда, где такие же бездонные глаза, полные слёз, смотрели ему прямо в душу, пока он держал Гарри за руку, считая драгоценные секунды до прибытия медиков.
Одно из его первых дел. Одно из самых болезненных воспоминаний. Группа послушников какого-то чокнутого культа объявилась в их тихом городе, привлекла к себе много внимания. И лишь из предосторожности и какого-то внутреннего чутья Луи решил проверить склады, за которыми обосновалась секта.
Гарри — единственный, кому удалось выжить тогда. Он был последним из мальчиков, которых безумные фанатики намеревались принести в жертву. Один кинжал был воткнут в его живот, но прежде, чем ему перерезали горло, Луи успел выстрелить. А потом ещё раз. И ещё.
Он разрядил всю обойму, усеяв разрисованный пол трупами убийц. Их кровь смешалась с кровью мёртвых подростков, но на призыв никто так и не явился. В очередной раз Луи убедился, что демоны живут лишь внутри человеческих душ.
Тот день подарил ему Гарри. А ещё это был первый шаг к тому, чтобы перестать ненавидеть себя и задуматься, только задуматься о том, что изменения в его душе, вызванные той роковой ночью, во благо.
Сейчас, спустя годы, за которые он пытался смириться, потом забыть, и всё безуспешно, Луи понимает, что та кошмарная ночь стала решающей в его жизни. Как бы он не ненавидел ту боль и себя, она сделала его таким. Таким он смог спасти Гарри.
Обещание, когда-то данное себе, практически не имеет значения. И, глядя в заплаканные тёмные глаза жертвы, Луи содрогается всем телом и ставит окончательную точку в многолетнем споре с собой.
Он сделает то, что должен сделать.
— Спасибо, — ещё раз произносит женщина, и Луи кивает в ответ. Ни улыбки, ни ободрения.
Они живут в жестоком мире, и её жизнь почти ничего не значит. В следующий раз никого, способного спасти её, не окажется рядом. Выживает сильнейший — Луи давно усвоил этот урок, и, если иногда ему удаётся выиграть для кого-то пару лишних дней в этой серой реальности, он может считать себя счастливчиком. Почти героем.
Это ничего не стоит. Лишь Гарри, тихо всхлипывающий по ночам в его плечо, не позволяет утонуть. Вот к нему Луи и отправляется, выбросив из головы признательность очередной спасённой им души.
ﻩﻩﻩ
Их квартира угловая в доме, полна сумеречных теней даже в полдень, и воздух в ней на вкус, как пепел. Но Луи любит возвращаться туда после дежурства. В основном из-за Гарри.
Дверь скрипит в очередной раз, и Томлинсон, как всегда, напоминает себе смазать петли. Бесполезно. Он забывает об этом секунду спустя, когда из полумрака кухни появляется Гарри, тянет тонкие дрожащие пальцы к нему, чтобы мягко стянуть с плеч кобуру и только после этого поцеловать.
— Как твой день? — шепчет он и трётся нежной кожей щеки о колючую щетину Луи.
Губы мягкие, со вкусом мятной зубной пасты и солёной крови, его мальчик вновь кусал их, терзаемый воспоминаниями.
— Всё было спокойно, — отвечает Луи, обвивая рукой хрупкую талию.
Часы в гостиной бьют полночь, а из тёмной кухни пахнет зелёным чаем. Ощущение дома ложится на плечи, отодвигая тяготы реальности, оставляя их за скрипучей дверью.
Вот только от мыслей не спрятаться даже в этом уютном чувстве безопасности. Безжалостные, они повсюду в голове.
— А на лице кровь, — поджимая пухлые губы, говорит Гарри.
От резкого движения снова начинает кровоточить, и он слизывает каплю языком, морщится от вкуса и прикладывает пальцы.
— Я на минуту.
Высвобождаясь из объятий, он уходит в ванную. Дверь сломана и не закрывается плотно, поэтому шум воды громче, бьёт по голове пульсирующей болью. Луи спешит разуться, чтобы быстрее оказаться в спальне, дальше от громких звуков.
Кровать заправлена идеально, и Луи разрушает это: падает лицом в покрывало, раскинув руки в стороны. От белья пахнет яблоками и затхлостью городской канализации. Мышцы ноют, но это ничто по сравнению с тем, как раскалывается голова. Будто невидимые трещины покрывают череп, начиная с места, которым он бил преступника в лицо.
Что ж, оно того стоило.
— Перевернись, — просит Гарри, и Луи беспрекословно подчиняется.
Дрожащие пальцы касаются его лодыжек, ползут пауками вверх по рабочим штанам до бёдер. Тут Гарри останавливает руки, залезает на кровать, осторожно и пугливо, будто дворовый кот.
— Иди сюда, детка, — манит его Томлинсон.
Ладони вновь приходят в движение, ласкают и гладят, продвигаясь вверх, к груди. Гарри тихо дышит, и Луи кажется, что он слышит урчание внутри этого тощего болезненного тела. Рукой он убирает падающие на лицо кудряшки и заглядывает в потухшие мутные глаза мальчика.
— Ты нужен мне, — шепчет Гарри, трётся о ладонь щекой, а потом вновь совершает этот жест, который за много лет Луи так и не удалось разгадать: он склоняется и целует значок полицейского, прикреплённый к груди. Касается металла губами, со страстью и преданностью.
— Не любовь? — хриплым от клокочущего в усталом теле возбуждения спрашивает Луи.
— Не любовь, — слышит в ответ.
Самостоятельно Гарри стягивает свои серые, такие же бесцветные, как и всё вокруг, боксеры, подхватывает края растянутой футболки. Его тело белое, на вид, как камень, мрамор. Но Луи знает, что под тонкой и нежной, словно бархат, кожей — тонкие сосуды и переплетения вен, по ним струится горячая кровь. Стоит прижать пальцами чуть сильнее, у Гарри всегда остаются синяки.
— Я всё сам сегодня, — произносит Стайлс. Щёки заливает болезненный румянец, и парня лихорадит. Тонкие пальцы рывками расстёгивают молнию на штанах полицейской формы.
Смазка хранится под матрасом, и это глупо, но так практично. И сейчас, когда Гарри, плотно сидя на его бёдрах, обнажённый чуть отклоняется назад, протягивает руку и движением фокусника извлекает её на свет, Луи благодарен, что они хранят её именно там.
— Слишком много, маленький, — пытается остановить его Луи, стоит Гарри выдавить большую часть жидкости на его член, но он не слушает, сжимает член у основания, мягко опускаясь. — Гарри, подожди, тебе будет больно.
— Я в порядке, — хрипящим шёпотом отмахивается Гарри, и Луи уже не может остановить его. Или себя. Жар окутывает его уставшие мышцы, и возбуждение выгоняет серость из окружающего мира, окрашивая его бордовым.
Гарри не раздел его, и теперь мягкость бёдер невозможно ощутить сквозь плотную ткань, и все мысли Луи, все его ощущения концентрируются в месте слияния их тел. Его мальчик выгибается в спине, без стеснения и робости, присущей ему в повседневной жизни, скорее, с остервенением.
Это вина кошмаров. Они проникают в его голову по ночам, когда везде выключен свет, и нашёптывают в ухо, отравляя. Теперь Гарри пытается выгнать их с помощью секса, забыться в полноте физических ощущений.
Луи хочет контакта с его белой кожей, тянет руки, но Гарри отбивает их, наклоняется. Шершавый сухой язык касается виска, ведёт вверх ко лбу. Удовольствие слишком яркое, волнительное, после событий на работе — более глубокое и подчиняющее, и Луи не сразу понимает, что происходит, а когда до затуманенного сознания доходит, он не отталкивает. Если Гарри нуждается, то Луи даст ему это.