— Что, ты хочешь, чтобы я умоляла? Ты пришел позлорадствовать?
Он выгибает бровь, и самодовольная улыбка становится ироничной.
— Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что ты не попытаешься ударить меня по красивому лицу, если я подойду ближе.
Он действительно боится, что я как-то наврежу ему. Неудивительно, что они связали меня так крепко, что я даже не могу сидеть прямо.
— Что скажут твои приятели? Испугался девушки на полу, привязанной к столбу.
— Они сказали бы: «Не подходи к ней, это Ли Чейз, она ест младенцев мятежников на завтрак».
У меня перехватывает горло. Гордись, напоминаю я себе. Тебе надо, чтобы они боялись. Может это заставит их подумать дважды, прежде чем они начнут стрелять по твоему взводу. Я резко выдыхаю через нос. Соберись. Абстрагируйся. Ты хочешь, чтобы они боялись тебя.
— В любом случае не хватает рычага, чтобы ударить тебя, — произношу я в конечном итоге.
Он верит мне на слово, сокращая расстояние между нами. Хотя двигается он осторожно, внимательно следит за мной, за намеками на то, не собираюсь ли я напасть. Может быть, мне стоит воспользоваться каким-то преимуществом, но я говорила правду, когда он сказал, что у меня нет нужного рычага. Я не могу достать его, пока я привязана.
— Я подержу ее для тебя, — тихо говорит он, опустившись сбоку от меня.
— Мой герой. — Слова, наполненные злобой, выскакивают из меня, прежде чем я успеваю остановить их. Глумись над парнем после того, как ты получишь свою воду, напоминаю я себе.
Он впрочем, все равно держит фляжку, позволяя мне глотнуть последние отбросы слегка мутной воды. Их фильтры работают не лучше наших. Она по-прежнему на вкус как болото. Когда я заканчиваю, он опускает фляжку и ставит локти на колени, наблюдая за мной. С подсветкой, как она есть, я не могу очень хорошо разобрать черты его лица. Я вижу только сверкающие во мраке и слегка суженные его глаза.
Он действительно не знает, что со мной делать. И честно говоря, я не знаю, что делать с ним. Если бы он был таким парнем, каким я его считала, я была бы уже мертва. И он точно не принес бы мне воды.
— Так у Ромео есть имя?
Он фыркает.
— У меня и так будет достаточно проблем, если ты вернешься на базу со знанием моего лица. Не думаю, что скажу тебе еще и имя, которое к нему прилагается.
— Я не вернусь, — отвечаю я тихо. Это первый раз, когда я говорю это вслух. От чего не становится легче. — И если ты еще этого не понимаешь, ты больший идиот, чем я думала.
— Ну, ты считаешь, что я довольно классный дебил. — Его голос наполнен весельем, которое теперь, когда он говорит без самодовольства, на самом деле ласковее, чем я думала. — Ты их золотой ребенок, их вундеркинд. Они будут торговаться за тебя, я уверен.
— За что торговаться то? — Я сдвигаюсь, пытаясь приподнять свой вес, пытаясь почувствовать себя менее уязвимой. — Скажешь, чтобы мы все сделали то, что ты хочешь, что Орла Кормак требовала во время последнего восстания на Эйвоне. Скажешь, чтобы завтра все военные ушли, а «ТерраДин» оставила вас в покое. А что потом?
— Мы больше не просим военных уйти. Мы просто хотим жить нашей жизнью, свободной от правил «ТерраДин». Мы хотим быть независимыми гражданами.
— Чем вы будете питаться, без импорта «ТерраДин»? Где возьмете строительные материалы для ваших домов? Эйвон не может поддерживать жизнь самостоятельно, пока нет. Он слишком молод, экосистемы слишком хрупки. Еще ничего не доделано, видоизменение не закончено. Если бы Орла Кормак победила десять лет назад, вы бы все умирали от голода прямо сейчас.
— Орла ошибалась. — Я вижу, как тяжело ему говорить это. — И ее казнили за это. Мы не просим полной автономии. Все, что мы хотим, это лекарств для наших детей, еды для наших стариков, школ. Это не жизнь, ты должна это понимать.
— Я знаю вот что: что если бы военные не были здесь, чтобы поддерживать порядок, «ТерраДин» давно бы съехала, оставив поселение, а затем прошло бы немного времени, и мы бы увидели, что вы едите водоросли. Можешь, сколько хочешь ненавидеть нас, но военные поддерживают в тебе жизнь.
Его челюсти напрягаются, когда он смотрит на меня, и я знаю, что я заработала очко. Но он не сдается и тихо произносит:
— Орла Кормак больше не ведет нас. Не все из нас хотят твоей смерти. Я хочу общения, а не бойни. Я хочу, чтобы кто-то выяснил, почему Эйвон не продвигается по стадиям видоизменения. Это мой дом, и он разрушен. Должен быть лучший выход.
Я отклоняюсь назад, веревки врезаются в кожу. У меня нет быстрого ответа на это — я ожидала, что он зацепится что-нибудь глупое и благородное, как большинство идеалистических молодых мятежников. Логику сложнее отклонить. В другом месте, будучи непривязанной к полу, я могла бы часами спорить с этим парнем. Я поднимаю подбородок, сжав челюсти.
— Если ты хочешь поговорить, то похищение офицера с военной базы, вероятно, было не лучшим вариантом.
— Трудно придумать, чтобы все закончилось хорошо, — признается он. — Ты должна была позволить мне уйти оттуда.
— Я позволила потенциальной угрозе уйти, и это моя вина, когда мои солдаты возвращаются домой к своим семьям в гробах. — У меня снова пересыхает в горле. Я могу сказать, что обезвожена. — Если ты был там не для того, чтобы причинить кому-либо боль, тебе следовало позволить мне отвести тебя в штаб. Если ты не делал ничего плохого, тебе нечего бояться.
— Чушь. — Доброта исчезла из его голоса, когда он вскакивает на ноги. Почему он выглядит так знакомо? Где я видела его раньше? — Я просто общался.
— У тебя был пистолет!
— О котором ты не знала до попытки арестовать меня.
— Ты стрелял в меня, Ромео. — Я делаю дикий рывок веревки, но все, что происходит, это импульс боли, проносящийся по моим плечам.
— Ты поспешно пришла к заключению, что я что-то задумал. — Ромео смотрит на меня, сжав челюсти. — Точно так же, как все думают, что мы что-то задумали. Именно поэтому мы должны прятаться здесь. Я лучше умру, чем доверюсь законам «ТерраДин» или военной идее их применения.
— Возможно, я предполагала, но я не ошибалась. И я лучше умру, чем позволю тебе или твоим друзьям-террористам причинить вред кому-либо на моих глазах. — Мой рот сворачивается в холодную улыбку без капли юмора. — Похоже, у одного из нас, по крайней мере, исполнится желание.
— Я не террорист. — Ромео отступает назад и становится еще лучше освещен, когда он опускается, чтобы достать фонарь. Его красивое лицо посуровело, его голос близок к враждебности. Юмор, сарказм — совсем пропали. — Все, что мы хотим, это то, что принадлежит нам. Я оказался там как раз после информации о скрытом объекте. Если бы я хотел взорвать твой дурацкий бар, я бы не потратил время на флирт с тобой.
— Я считала, что ты флиртуешь со мной, потому что тебя послали убить меня.
Он молчит, тяжело дышит через нос. У меня не так уж много сил — у меня нет никаких сил, будучи связанной вот так — но по крайней мере я могу заставить его сердиться.
— Это не дает нам ничего, — произносит он низким голосом.
Я пытаюсь наклониться вперед, ограниченная своими путами.
— Все, что я сделала — это моя работа. Ты тот, кто втянул нас в это. И если ты остановишься и подумаешь об этом, я не думаю, что я та, на кого ты злишься.
Он делает вид, что размышляет об этом, а затем отрезает:
— Нет, я почти уверен, что это ты.
А потом он уходит, направляясь в туннель и забирая с собой свет. Я была права — у него кишка тонка убить меня. Он заставит кого-то другого сделать это. Так много за то, чтобы у меня была компания перед смертью.
Я должна продолжать пытаться освободиться от столба, но я знаю, что не собираюсь никуда, пока они не решат мою судьбу. Я понимаю, что знаю правду: они убьют меня. Ромео, возможно, еще не понимает этого — он может думать, что военные дадут этим людям что-то в обмен на мое безопасное возвращение. Но командир базы Тауэрс следует указу, включающему в себя распоряжение про пленных солдат. Мы так не работаем. Мы не заключаем сделок.
И они не придут за мной.
Мне удалось немного подремать, подбородок упал на грудь, когда звук шагов и свет, осветивший мои веки, будит меня. Я отодвигаюсь от света и тепла, который он несет, чувствуя внезапную волну облегчения, что он не оставил меня здесь гнить в одиночестве после того, как он так разозлился.
Ромео, разве ты не видишь, что мне нужен дневной сон?
Я приоткрываю один глаз, и мое сердце проваливается.
Это не Ромео. Это кто-то, кого я никогда раньше не видела: высокий, дородный мужчина, вдвое больше Ромео. Большая часть его лица скрыта платком, который является единственным хорошим знаком, с тех пор как я проснулась. Скрывание лица означает, что он здесь не для того, чтобы убить меня, или он еще этого не решил.
— Так это правда. — Мужчина смотрит на меня с горящей интенсивностью во взгляде, которая в знак предупреждения приподнимает волосы у меня на затылке. Он медленно вступает в пещеру из туннеля, не спешит. — Капитан Джубили Чейз.
Его голос тихий, почти добрый — но в его устах мое имя звучит как проклятие.
Я медленно приподнимаюсь и ничего не отвечаю. Я знаю, как это происходит, и ничего не могу сказать, чтобы изменить то, что должно произойти.
Ромео, где же ты?
— Трудно поверить, что наш пацифист-резидент считал, что он может захватить вражеского офицера и спрятать ее на нашей базе. — Мужчина шагает в сторону и ставит фонарь на выступ скалы. Он останавливается там, глаза медленно осматривают меня, пробегая по моему телу, приостанавливаясь на синяках, отчетливо появляющихся под связывающими меня веревками. — И я подумал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Несмотря на его спокойный голос, его глаза несут в себе лихорадочную ненависть, от которой стынет кровь. Кем бы ни был этот человек, он не совсем вменяемый. Я видела такой взгляд на других планетах, у других мятежников. Это тот человек, который пойдет в школу и взорвет ее, чтобы доказать свою правоту. Это то, что заставляет меня просыпаться ночью — то, что заставляет меня допрашивать каждое странное лицо, применяя все новые меры безопасности. Люди, подобные ему — вот почему я здесь.
Живот скручивает от страха, и я оглядываюсь, задерживая взгляд на потолке, пробегая в уме по своим тренировкам, как по нудному списку. Не обращай внимания. Не дай ему того, чего он хочет.
— Возможно, ты сможешь разрешить для меня спор, — бормочет мужчина, направляясь в мою сторону и опускаясь на корточки неподалеку. — Моя жена говорила, что военные не открывают свои больницы мирным жителям, потому что это снизит мотивацию развивать наши собственные. Я всегда говорил ей, что это потому, что вы кучка садистских ублюдков, которые хотят смотреть, как мы умираем.
— Мы не пускаем гражданских лиц в наши больницы, потому что эти «мирные жители» так же склонны ходить с оружием, как и с ранами. — Но этот довод не лучшее для него объяснение. Я не уверена, что он слышит меня.
— Слишком хороша, чтобы говорить со мной, trodaire? Посмотри на меня. — Мужчина протягивает руку, чтобы схватить мой подбородок, обращая мое лицо к свету. Я сжимаю челюсти, и его собственное лицо вытягивается. — Вы люди, — шепчет он, его голос немного дрожит. — Если бы у тебя была хоть самый маленькая частичка человеческой порядочности, ты бы никогда не отказала шестилетнему мальчику в лечении, которое спасло бы его жизнь.
Мои глаза дрогнули, встретив его взгляд, прежде чем я успела остановить этот импульс.
— Ах, — тихо говорит он. — Вот оно. Думаешь, мой сын поставил бы под угрозу безопасность базы? Все еще думаешь, что ты, обрекая детей на смерть, лучше нас?
Дерьмо. Он потерял семью. Это объясняет его взгляд. Я не отвечаю, глядя сквозь мрак. Так легко увидеть злую восьмилетнюю девочку, оглядывающуюся на меня, словно пространство между нами это зеркало, как будто последних десяти лет моей жизни никогда не было.
— Я задал тебе вопрос. — Мужчина с рывком отпускает меня, что отправляет меня на землю, мои руки дергаются от веревки и это посылает мучение моему раненому боку. Я выпускаю непроизвольный крик боли, лицо мятежника размывается у меня перед глазами от головокружения. — Ты думаешь, ты лучше нас?
Я стараюсь не задыхаться, пытаюсь успокоить дыхание, но лихорадка прямо горит в глазах человека. Его кровожадность в действии, обжигает в ответ на мою боль.
— Ты думаешь, что игнорирование меня заставит меня уйти. Но я терпеливый человек, капитан Чейз. Твои люди научили меня этому. Быть терпеливым. Просить каждый кусок еды, каждую дозу лекарства. — Он наклоняется вперед, и я чувствую его дыхание на своем лице, когда он снова говорит. — Я научу тебя, как просить, trodaire.
Его рука дергается и ударяет мою голову об камень, ладонь бьет меня по глазам. Он встает на ноги, а затем его ботинок ударяет меня по ребрам — мой взор затуманивается, воздух, со стоном выходит из меня, прежде чем мозг реагирует на боль.
— В этом разница между тобой и мной, — в конце концов, выдыхаю я, борясь за сознание. — Я не прошу.
На этот раз его гнев невнятен, бессловесен, когда он сдается тому, зачем пришел сюда, нападая на меня со всем гневом, болью и горем. Даже через боль, через треск моих собственных костей, синяков и трещин, я вижу его мысли. Потому что нет разницы между этим мужчиной и печальной восьмилетней девочкой, которой я была раньше. Он будет продолжать бить меня ногами и кулаками, кричать на меня, пока больше не сможет видеть лицо своего сына.
Это значит, что он не остановится, пока я не умру.
— Тебе было тринадцать лет в прошлом году, ты думаешь, я тебя не помню? Иди домой, ребенок.
Девочка сейчас на улице, наблюдает снаружи, как они выключают свет и запирают двери на ночь. Она бросает фальшивую идентификационную карту в желоб, ругая под нос тех, кто ей ее продал.
— Они не верят, что тебе шестнадцать? — Это один из рекрутов, которого она видела, пока ждала, и двое его друзей. Он приближается, глаза рассматривают ее лицо. — Я могу помочь им доказать это. — Он протягивает руку, но девочка отдергивает ее.
— Отвали от меня, — отрезает она, игнорируя горячий привкус страха во рту. — Думаешь, я не смогу справиться с тобой?
Один из его друзей смеется и идет к ней, но прежде чем она успевает отреагировать, другой друг хватает его за руку.
— Давайте оставим ее в покое. Она еще ребенок.
Они недовольно уходят. Третий смотрит на нее, его лицо знакомо: красивый, с зелеными глазами и очаровательной улыбкой, и подмигивает ей.
Но это абсолютно неправильно. Она еще не встретила его.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ФЛИНН
— НУ ЧТО ТАМ? — Я захожу в радиорубку после того, как убедился, что Марта до сих пор там одна. Я могу сказать, что она была сильно расстроена по поводу отправки моего сообщения на военную базу, и огорчена, что это делается втайне. Но она лучший оператор, который у нас есть, и никто другой не способен найти и так точно настроиться на частоту базы.
Она подпрыгивает от звука моего голоса и начинает поворачиваться, но потом останавливает себя. Она колеблется на полпути, одна рука на циферблате, другая прикрывает ее бок.
— Флинн, — выпаливает она, сверкая кратким, мучительным взглядом в мою сторону. Кратко, но выразительно.
Я хватаюсь за дверную раму.
— В чем дело? Они ответили?
— Нет. — Она слишком быстро качает головой. — Нет, ответа нет. Я даже не знаю, прошла ли передача.
— Что происходит? — Она не должна быть такой нервной. — Марта… посмотри на меня.
Она сопротивляется, уставившись в пол, даже когда я за плечи поворачиваю ее к себе лицом. Лед ползет вниз по моему позвоночнику.
— Марта, кому ты рассказала?
Она тяжело сглатывает, неровно дышит, а потом, словно каждый дюйм это пытка, поднимает взгляд на меня. Вина говорит мне все, что мне нужно знать.