Ирина Гоба
НеМир
Предисловие
Я вот о чем недавно задумалась… Книги для меня …
То есть то, что они является неотъемлемой частью меня и моей жизни, я поняла еще лет в десять. Но вот что они для меня значат на самом деле?
Ведь для одних людей книги являются источником духовным, для других — эмоциональным, для третьих — интеллектуальным.
Для четвертых же они — всего понемногу… или помногу… из вышеперечисленного.
Есть еще одна категория читателей, для которых книги — это источник для собственного творчества (к сожалению, в случае с моими книгами, скорее для творчества критиков).
Кто-то из писателей однажды посоветовал начинающим авторам примерно следующее:
— любите так, как если бы вам никто никогда не причинял боль,
— танцуйте так, как если бы вы были одни, и вас никто не видит,
— пишите так, как если бы на всем белом свете не было ни единого критика.
Что ж, надо попробовать…
Глава 1
Боль
БОЛЬ… БОЛЬ… БОЛЬ…
ЕЕ НЕ БЫВАЕТ СЛИШКОМ…
ЕСЛИ ОНА ЕСТЬ, ТО В ТЕБЕ, КРОМЕ БОЛИ, НИЧЕГО НЕ ОСТАЕТСЯ…
ОНА СТИРАЕТ ВСЕ…
ОНА СЪЕДАЕТ ВСЕ…
ОНА СМЫВАЕТ ВСЕ…
НЕ МОГУ ТЕРПЕТЬ… НЕ МОГУ ТЕРПЕТЬ…
ОТКЛЮЧИТЕ МЕНЯ… УБЕЙТЕ МЕНЯ…
Мне надо сказать… Мне надо сказать всего лишь два слова…
УБЕЙТЕ МЕНЯ…
Но я не могу их сказать, потому что не чувствую ни то место, где рождаются звуки, ни то место, откуда эти звуки должны исходить….
Я ЧУВСТВУЮ ТОЛЬКО Б-О-О-О-Л-Ь…
Глаза, мне надо открыть глаза и проверить, есть ли они у меня…
Ну же, Боль, всего лишь открыть глаза…
Боль, позволь мне…
Боль, я в твоей власти…
Боль, я на секунду открою глаза…
Боль, сука, ну же… Я же больше ни о чем не прошу…
Ага… спасибо, Боль… я вижу… вижу чьи-то глаза…
Я несколько раз приходила в сознание на очень короткие промежутки времени…
Чувствовала… СУКУ-БОЛЬ… и… да-пошло-оно-это-сознание-в-жопу… уходила туда, где нет БОЛИ…
Что за… опять в сознание… НЕ ХОЧУ… ПОЖАЛУЙСТА… НЕ ХОЧУ…
Похоже, мои «хочу-не-хочу» «нравится-не-нравится» никого не интересуют…
Что-то изменилось… Что-то не так… БОЛЬ?… Ага…
Вот ты где, родная… Только ты — другая… Ты уже — тупая…
Ха-ха… Стишками, блин, балуюсь…
— Она умрет?
— Она умрет.
— Она не умрет.
— После такого…
— Она умрет — умрешь и ты.
— Ваше право, Избранный.
Проведем инвентаризацию органов чувств…
Поверхность тела, на которой я лежу ( именно поверхность, а не кожа, потому что, судя по сигналам нервных окончаний, ее слои у меня отсутствуют) горит, значит, с осязанием все в порядке. Нет, органом осязания является именно кожа, так что пока не включай его в список.
Я видела чьи-то глаза (кстати, когда это было?),следовательно, зрение на месте. Или было, в прошедшем времени, на месте.
Слышу мужские голоса — добавим к списку слух.
В том месте, где должен располагаться язык — боль, так что со вкусом разберемся позже.
Я ощущаю запах крови и разложения — обоняние в норме.
Шаги, третий голос:
— Медик, оставь нас.
Мой мозг фиксирует в этот момент, что те, кому принадлежат голоса, говорят на английском, но на каком — то неправильном английском, что ли. Звуки, ударения, произношение… не знаю… Кстати, я думаю не на этом языке, я думаю… на русском… сюрпри-и-и-з…
Что за странные имена… Избранный… Медик… И как же зовут третьего…
Только после звука закрывающейся двери слышу голос Избранного:
— Вилен, что?
— Рэд, это ты меня спрашиваешь «что»? По-моему, это я тебе должен задать этот вопрос.
Оп-ля, во-первых, на фоне монотонных интонаций Избранного и Медика, голос Вилена прямо-таки насыщен эмоциями. Во-вторых, этот английский — почти классический British. Он продолжает, и слышно, что при этом еле сдерживается:
— Первый Медик поддерживает жизнь в этом теле. Он тратит на нее бесценные медикаменты, он предупреждает тебя о том, что… она уже — оболочка без единого намека на выздоровление…
А Избранному палец в рот не клади — гнев в его голосе такой… мощный:
— Вилен, я хочу, чтобы она жила… И я сделаю для этого все, ясно?
У Рэда тоже отличный British English. Так что же они до этого говорили по-другому… по-дебильному, я бы сказала…
— Брат, пойми, даже НАША медицина здесь была бы бессильна. Не маши мне руками — я поставил Защиту, и нас никто не услышит. Я все понимаю, тебе ее жалко, — «жалко у пчелки» почему-то подумала я, — но в том, что с ней случилось, нет твоей вины.
Рэд на этом слове перебивает Вилена:
— У меня нет чувств жалости и вины… И ты это прекрасно знаешь, не так ли?
Я услышала в его голосе горечь, нет, скорее, горькую для него констатацию факта.
— Вот поэтому я тебя и не понимаю. Ты даже не знаешь, кто она. Но, из-за нее, рискуешь потерять авторитет Избранного. Ты принес ее сюда, и все знают, что она — не жилец. Но ты принес ее сюда, и если она не выживет, значит ты — не всесильный Избранный. Тупица, ты не можешь так рисковать сейчас.
В голосе Рэда уже нет ни гнева, ни раздражения, а только… равнодушная усталость с примесью удивления:
— Я сам не понимаю, Вилен. Но она там тогда открыла глаза… Я посмотрел ей в глаза, и понял с необъяснимой уверенностью, что должен сделать все, чтобы не дать ей умереть… Ее взгляд… ее глаза так кричали… И все это на фоне фактически разорванного в клочья тела. Она выглядела, как поломанная кукла, которую зачем-то облили кровью. Я уже тогда понял, что вижу труп, но потом она открыла глаза… Какого черта со мной творится?
Кто-то из них подходит ко мне и берет меня за руку. Осязание, привет, ты в списке. Голос Вилена остается все там же, следовательно, я осязаю руку Рэда.
— Ладно, с твоей патологией разберемся потом. У меня есть план. Я нахожу в Далеком какую-то глухо-немую дурочку. Когда Она умрет, мы заменим ее. То есть, все будут воспевать чудесное исцеление, твой рейтинг поднимется, хотя выше некуда, дурочку вернем на место при первом же удобном случае. С Медиком я проведу личную беседу, чтобы он унес это с собой в могилу, или помогу ему туда попасть… В общем, дальше будем действовать по обстоятельствам.
— Она не умрет, поэтому подмена не потребуется!!! — рявкнул Избранный.
Вилен же говорит тихо, успокаивая каждым словом:
— Рэд, я не хочу, чтобы это случилась. Пусть себе живет, сколько ей влезет — я буду только рад, если мне не придется воплощать этот план в жизнь. Да на фига мне эти трудности, а? Но должен же у нас быть вариант Б… Ладно, я пошел. Кстати, кроме нас и Медика, ее никто не увидит до того как… Я об этом позабочусь. Пока.
Итак, мы с Рэдом остаемся одни.
Я не слышу ни его дыхания, ни его движений. Его рука не сдвинулась ни на миллиметр… Мне надо подумать… но волна ощущения невесомости затягивает меня в водоворот бессознательного состояния…
Глава 2
Мира
Меня реально достали вопросы. Еще больше меня достал один и тот же ответ — «не знаю».
Кто эта девочка? Откуда она родом? Почему все мои мысли сконцентрированы только на одном — она должна жить? Зачем мне это нужно?
Мой брат прав — я рискую. Но даже мысль о том, чтобы отказаться от борьбы за ее жизнь, приводит меня в… пустоту. Хотя, ну и что из этого? Я же нахожусь в ней вот уже десять лет, с момента Разморозки. Прибавим к этому пятьсот лет Состояния. И получается, не много ни мало, пятьсот десять лет.
Пустота…
Какой идиот сказал когда-то, что пустота звенит?
Да ничего подобного — она обволакивает, она постоянно показывает, что где-то есть наполненность.
Это был мой выбор. Никаких НО… Я не знаю никаких человеческих эмоций, я давно забыл их вкус. Страх и умиротворенность, горе и радость, сопереживание и сочувствие, и так далее и тому подобное… Ничего… Пустота…
Я очень хорошо помню, когда впервые ощутил Пустоту… Ее и больше ничего. Я тогда сказал себе: «Окей, теперь мне плевать на все и на всех. — И сразу поправил сам себя, — Точнее, я даже не хочу плевать — мне все равно все и вся».
Мой брат — единственное исключение из этого правила. Хоть я и не могу дать определение своим чувствам по отношению к нему… Не могу, потому что их нет. Но я ощущаю с ним свою связь на сознательном и подсознательном уровнях.
И еще — это наша с ним тайна — он является для меня моим эмоциональным аппаратом.
Ну, у глухих же, в Наше время, были слуховые аппараты. Вот так мы с Виленом и подобрали определение для его, дополняющей мою ущербность, функции. Он говорит мне (но только в том случае, когда я его об этом спрашиваю, так как давно уже выбил из него самостоятельность в этом вопросе), что должен чувствовать нормальный человек в той или иной ситуации.
Мне на долю секунды показалось, что я не ощущаю пульс девочки. На эту же долю секунды мое сердце пропускает один удар.
«Что за фигня?», — это я уже не думаю, а вслух спрашиваю сам у себя. И сердце начинает колотиться у меня в груди, как больная птица в клетке.
Я только что почувствовал… Что?… Что это было?… Беспокойство?
«Что за…?», — я резко отхожу от кровати, еще раз смотрю на девочку, и понимаю, что делаю ОГРОМНУЮ НЕПРОСТИТЕЛЬНУЮ ГЛУПОСТЬ…
Нет, я совершаю в данный момент преступление…
Скальпель уже у меня в руке. Я провожу им по еле — видному белому шраму на предплечье, и пальцами вытаскиваю у себя из-под кожи тонкую круглую пластинку. Быстро разламываю ее пополам.
Теперь остается только ждать…
Мирослава сказала тогда, во время нашей встречи, что сделать это я могу только в случае КАТАСТРОФЫ. То, как она сказала это, подразумевало не возможную смерть — мою, моего брата и уж, тем более, не этой девочки. То, как она сказала это, подразумевало… ну… катастрофу… по-другому не скажешь.
Вот так, теперь меня, наверное, уничтожат. Только, почему меня это не трогает? Ах да, потому что меня вообще ничего не может тронуть…
Мирослава… Я очень смутно помню ее образ.
Неделя нашего Восстановления почти не сохранилась в моей памяти. Осталось лишь воспоминание о том, что я все время испытывал адскую боль. Каждая клетка моего организма требовала и взывала к жизни, а я в это время не мог ни видеть, ни слышать, ни думать — я ощущал только огонь. Кто-то при этом говорил мне полные ободрения слова, кто-то помогал мне пить, кто-то делал мне уколы…
Когда мы пришли, наконец, в себя, то обнаружили полный холодильник еды и напитков. Мы с Виленом гадали, где персонал Проекта, почему никто не находится рядом с нами. Еще несколько дней мы отъедались и отсыпались, пока не пришла… Мира.
Именно она нашла нас и запустила процесс Разморозки, она ухаживала за нами во время Восстановления.
Мира рассказала нам, что мы пробыли в Состоянии не двадцать обещанных, а пятьсот лет. Она описала нам уровень развития цивилизации на Земле.
Мирослава дала нам Вводную — задание и краткую инструкцию его выполнения, а также Вещи, которые помогут нам выполнить его.
Среди Вещей были приборы экстренного вызова, которые она помогла нам вживить себе под кожу.
Вот это скорость…
Не прошло и полчаса, как дверь открылась и закрылась.
Если бы я никого не ожидал, то подумал бы, что это она сама по себе решила пожить своей жизнью, а не дожидаться, пока человеческие руки произведут с ее ручкой, нужные для «открыть-закрыть», манипуляции.
Еще несколько секунд, и я вижу Мирославу.
Какая же она… ни на кого не похожая. Она как будто светится изнутри, у нее очень мягкая улыбка и выражение глаз… а-ля «я все прощу».
Ее взгляд задерживается на моем лице ровно настолько, чтобы соблюсти приличие, произнеся вслух: «Здравствуй, Рэд». Когда в ответ я проговариваю: «Мира, здравствуй», — она уже не смотрит на меня. Она уже подбегает к девочке:
— О нет… Какой ужас…
— Мира, я понимаю, что никакой Катастрофы ни в каком понимании нет и в помине. Не знаю, почему я вызвал тебя и не пытаюсь оправдаться перед тобой. Ты сказала тогда, что моя смерть будет платой за ложный вызов. В общем, пусть так и будет. Только перед этим помоги мне спасти эту девочку…
Меня дернуло от удара в челюсть так, что я отлетел к стене. Фак, она пришла не одна. Вот я дурак. Мира не сдвинулась с места, не повернула голову, хотя наверняка услышала и удар кулака о мою челюсть, и удар моего тела о стену.
Она не пошевелилась, но тихо что-то у кого-то потребовала на абсолютно незнакомом мне языке. Да, с ней не надо знать слова, чтобы понимать их смысл…
Не успел я восстановить дыхание, как вижу того, кто чуть не сломал мне челюсть. Его глаза — противоположность глазам его спутницы. В них — неприкрытая ненависть, желание убить здесь и сейчас. Ха, чувак, ты хоть обладаешь чувствами. А у меня коленки под твоим взглядом не затрясутся никогда. И не только потому, что я не могу испытывать страх. Но и потому, что самосохранение находится среди моих инстинктов на одном из последних мест. Он рычит мне:
— Как ты посмел вызвать ее? Что ты натворил?
Спасибо за английский, учитывая то, что это — единственный язык, находящийся в сфере моего понимания. Только вот отвечать я не собираюсь. Я уже все сказал.
У этого товарища явное раздвоение личности. Шиз… что там говорить. Вот он излучает жуткую агрессию, но в следующую же секунду, как только его взгляд перемещается на Мирославу, выражение его лица становится… мягким… нежным… Когда он заговорил, я сразу отмечаю, что трансформация с тембром и звуком его голоса тоже не относится к разряду нормы:
— Мира, любимая, солнышко, не делай этого. Прошу тебя.
Она в ответ слабо улыбается:
— Сергей, не беспокойся.
Этот Сергей подходит к ней и начинает ее умолять:
— Не поступай так со мной. Я не хочу видеть тебя полуживой из-за отсутствия Силы. Посмотри на нее, ты представляешь себе, чего тебе будет стоить ее исцеление?
Мира поднимается на носочки и притягивает к себе его лицо. Слегка касается губами его щеки и тихо говорит:
— Вернетесь за мной через час. Проследите, чтобы мне никто не мешал. Поговори с Рэдом, я думаю пора ответить на его вопросы. Я тебя люблю.
— Мира… постарайся не выжиматься до конца, ради меня… Я тебя люблю…
Сергей вытаскивает из кармана свой Иллюзор и жестом показывает мне открыть дверь.
Я отдаю прямой приказ — НИКОМУ не заходить в комнату.
Иначе… Я не продолжил предложение — они и так знают, что за ослушание моим не приказам — смерть, а приказам — медленная и мучительная смерть.
Быстро закрываю дверь кабинета, пропустив вперед, невидимого ни для кого, пока активирован Иллюзор, Сергея.
Прошло минут пять, я уже успел прикурить вторую сигарету, как он отключает — таки свою невидимость.
Мы молчим. Я не чувствую никакого напряга из-за этой тишины. Сергей сам прерывает молчание:
— Кто она?
Хотел бы я знать.
— Не знаю.
Удивление на его лице:
— Ты вызвал мою жену из-за незнакомки?
Сам в шоке.
— Ага.
— Что случилось с этой женщиной?
— Я приехал в захваченную нами в прошлом месяце крепость. С проверкой типа. В общем, Воин, которого я там оставил за главного, в конце ужина захмелел и давай трепаться о бабах. Сказал, что у него жена зверски ревнивая… Так и сказал — зверски. Что, мол, стоит ему кого-то завалить на спину, и жена прознает об этом, то может сгоряча и прибить девку. Мол, это уже шутка у них такая — он трахает, она убивает. Потом в виде примера рассказал, что к ним в крепость забрела девка немая. Голодная — помятая, но, когда помыли-покормили ее, то, вроде, ничего — смотреть и не только можно. Ну, он быстренько, пока жена не вернулась и не узнала про приблудную, спрятал ту в темнице. В общем, пять дней он ее там регулярно насиловал. Потом приехала жена. Она услышала, как он во сне бормотал что-то типа «какая у тебя необыкновенная кожа, я так хочу еще раз прикоснуться к твоей коже, я ни у кого не видел такой кожи»… Эта сука разбудила его, стала его допытывать… но он молчал, как партизан… Кто-то все-таки доложил ей про утехи мужа, ну и она как с цепи сорвалась. Спросил, хочу ли я посмотреть, что она с этой девкой сделала? Я и не знаю, почему решил посмотреть. Вообще-то, в тот момент я думал о том, кого назначить на его место после того, как прикажу его казнить. Но продолжал идти за ним вниз по лестнице, рассуждая про себя о кандидатах. Когда я зашел в камеру и увидел тело, то сначала даже не понял, мужское оно или женское. Это тело уже не могло жить, оно не должно было жить. С этого тела сдирали кожу, ногти, волосы. Оно как будто побывало в мясорубке. Я многое видел, видел и похуже. Козел сказал мне, что его жена первым делом содрала с его пленницы кожу… Я хотел уйти, но, когда я посмотрел на то место, которое должно было быть лицом… увидел глаза… этой девочки. Ее агония длится на моих глазах уже три дня. Когда я не почувствовал ее пульс, то сразу вызвал твою жену.