Сергей очень внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Единственная эмоция за все время твоего рассказа была в том месте, где ты не услышал пульс этой девочки. Удивительно, но Мирослава была права, когда сказала, что ты — чурбан бесчувственный.
— Что, именно так и сказала?
— Нет, конечно.
Он подходит к стене, смотрит в одну точку. Я чувствую во всей его позе неприкрытое отчаянье. Его кулак врезается в эту точку… раз… еще… еще раз. Он останавливается и смотрит на свою руку, затем, хмуро улыбаясь, показывает, что его кровь испачкала камень в месте ударов. Молча подходит ко мне. Демонстрирует окровавленные костяшки пальцев. Я наблюдаю, как он прикасается к царапинам другой рукой. Через полминуты на его пораненных пальцах была чистая не поврежденная кожа. Он немного прищурился и проговорил:
— Я потратил Силу. Сейчас я восстановлю ее от тебя.
Уже в следующую секунду у меня начали покалывать подушечки пальцев. Тело как будто переутомилось и требовало принять горизонтальное положение. Сергей объясняет:
— Я взял у тебя лишь эквивалент затратам на восстановление кожи от царапины. Чувствуешь слабость? А теперь представь себе то, как будет чувствовать себя Мира, восстанавливая твою незнакомку?
— Я понял…
Даже для этих двух слов я приложил усилия. Теперь понятно, почему он так просил свою жену не помогать мне. Сергей «подпитался» от меня, и я почти в отключке. Внимание — вопрос:
— Мира возьмет у меня равноценную компенсацию?
Он смотрит на меня, как на идиота:
— Во — первых, ты бы сдох на месте. Во-вторых, она никогда не забирает у людей энергию для восстановления своей Силы.
Мы опять молча смотрим друг на друга. Я пытаюсь поставить себя на его место. Сейчас его любимая ослабевает, чтобы спасти совершенно чужого ей человека. Что бы я чувствовал? Не знаю. И, как бы вторя своему мысленному ответу, пожимаю плечами.
Сергей начинает ходить по моему кабинету взад-вперед.
Я же типа хозяин, а он у меня в гостях:
— Выпьешь чего-нибудь?
Он опять смотрит на меня. Наверное, обычные люди воспринимают такой взгляд, как обиду, или даже унижение. Но я же — фрик…
Его тяжелый вздох прокатился по комнате, потом он говорит:
— У тебя есть вопросы?
— Вы с Мирославой — люди?
— Меньше, чем ты. Мы — Родичи. И точка — больше никаких разъяснений.
— Почему?
— Потому что эти знания могут изменить твой, просчитанный нами, поведенческий код.
— Как Мирослава нашла нас?
— Она совершенно случайно увидела в расчетах из прошлого мизерную вероятность того, что кто-то из участников Проекта мог выжить. Мы с ней переработали огромное количество информации. На ваш поиск ушло не одно десятилетие.
— Так долго?
Сергей с издевкой цедит:
— Ну, прости… Только мы с ней делали это в состоянии полной секретности, без чьей — либо помощи. Да, и, честно говоря, без особого рвения, так как не считали просчитанную ранее вероятность достаточно высокой для того, чтобы посвятить себя этому вопросу полностью. Когда мы вас все-таки нашли, то какое-то время ушло на то, чтобы разобраться с системой Разморозки. Мы же далеко не специалисты в этом вопросе. Еще какое-то время мы потратили на то, чтобы выбрать наиболее благоприятное время для вашего появления.
— Почему это случилось?
— Ты имеешь в виду, растянувшееся вместо двадцати до пятисот лет, Состояние?
— Да.
— Не знаю.
— А сама идея Заморозки?
— Принадлежит не нам, а людям. Естественно, такую программу должны были создать. Мы знали о ней. Мы наблюдали и включали ее в систему факторов, влияющих на развитие человечества в случае непредвиденных Сдвигов. Но, по всем расчетам Родичей, в этом Проекте никто не должен был выжить.
— Почему цивилизация пришла в такой упадок?
— Из-за нашего сына.
— Зачем он сделал это?
— У Всеволода, как это получше сказать, идеологически непримиримые расхождения во мнениях с нами. Мы слишком поздно поняли, что наш сын действует самостоятельно, во вред нашим просчетам. Мне надо было ОтРодить, то есть убить его, в твоем понимании, в тот же момент, как это стало известно. Но Мира не позволила. Мы никогда не боролись с ним, с его методами, потому что она выбрала другой путь.
— Какой?
— Наблюдать, коллекционировать его просчеты, исправлять и подчищать его ошибки, пытаться развернуть в правильном направлении его же противодействие.
— Нелегкая задача. Моя роль остается прежней?
— На ближайшее время — да.
— А потом?
— Потом видно будет. По всем расчетам, наше вмешательство сейчас должно быть минимальным. Ты действуешь в рамках общей канвы, но совершенно самостоятельно принимаешь все текущие решения. Постарайся и вовсе забыть о нашем существовании. О тебе с братом никто не должен знать. НИКТО…
— Я иногда задаюсь вопросом, почему так естественно воспринял Вводную? Почему согласился быть пешкой в чьей-то игре?
— Напоминаю. Ты — не пешка, а король.
— Но играю не я — играют мной, и я даже не знаю размер призового фонда моего игрока.
— Пока это — засекреченная для тебя информация. Ты либо продолжаешь воспринимать это, как должное, либо нет.
— И если нет, то…
— Мы пересчитаем ходы, и сообщим тебе момент мата.
— То есть, или я — живая фигура, или я — мертвая нефигура.
— Твоя смерть в данном раскладе — не обязательное условие. Мы, то есть, Мирослава, никогда не ставит людей в подобные рамки выбора — жизнь или смерть.
— Если какие-то Вещи выйдут из строя? Иллюзор, например…
— Старайтесь попеременно оставлять все Вещи, которые получили от нас, в бункере. Наши Родичи позаботятся об их надлежащем состоянии.
— Они имеют туда доступ?
— Да.
— Но если что-то пойдет не так, как мне с вами связаться?
— Никак. Ты реально просрал этот шанс.
У него в кармане что-то завибрировало. Он вытаскивает этот приборчик, и я понимаю, что это… сотовый. Что за бред? В двадцать шестом веке не может быть подобной связи. Сергей невозмутимо отвечает:
— Сева, что?… Да, мама себя неважно чувствует… Нет, ты ничем ей не поможешь… Хотя, если попросишь кого-то ОтРодить себя, я был бы тебе благодарен… Сам пошел…
Он возвращает телефон в карман и отвечает на мой немой вопрос:
— Всеволод любит мать до безумия. Мне иногда кажется, что именно в этом заключаются все наши проблемы. Добавь к этому то, что он на любом расстоянии чувствует ее состояние — и физическое, и эмоциональное… Вот так и живем… Он — там, а мы — здесь.
Я так понял, что «там» и «здесь» несут не только географическую смысловую нагрузку.
У меня, в принципе, больше вопросов нет. Слабость постепенно прошла — я уже почти в норме. Сергей вытаскивает свой Иллюзор, становится невидимым, и я воспринимаю это, как знак, что час времени уже истек.
Когда мы вошли в комнату, Мирослава лежала на полу без сознания.
Сергей не тратил время на отключение-включение своего Иллюзора — в следующее мгновение его жена тоже стала невидимой. Лишь дверь показала мне, что они покинули комнату. Вот так, и никаких «прости-прощай».
Я забыл о них в ту же секунду, как посмотрел на девочку.
Мирослава успела прикрыть ее простыней, но я сразу увидел, что ей удалось полностью восстановить этой девочке лицо, руки, ногти, волосы.
Я медленно, как будто хочу растянуть этот момент, приближаюсь к кровати, с каждым шагом дополняя свою визуальную информацию о ней.
Кожа — невообразимого оттенка, такая красивая и бархатистая, что не поддается моему описанию.
Волосы — густые светло-русые, с рыжеватым оттенком, лежат на подушке аккуратными короткими волнами.
Плечи, руки, пальцы — хрупкие и тонкие.
Ушки — маленькие, частично скрытые волосами, поэтому дают лишь намек на красивую форму.
Лицо.
Когда человек спит, или находится без сознания, то мышцы лица расслабляются. В состоянии же бодрствования, лицо неуловимо изменяется мимикой, выражением глаз — и его черты уже не доминируют, а становятся фоном.
Лоб, скулы, подбородок — все очертания мягкие, ни одного резкого контура. Их рисунок дополняет совершенство формы носа. Губы — красивые, полные, четко выраженные.
Когда она очнется, ее лицо будет выражать мысли, отображать ее внутренний мир.
Я отвожу взгляд.
А со скрытой, от моего взгляда, частью все в порядке?Мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Это подло — рассматривать ее обнаженное тело. Почему подло? Я же не из вуайеристических потребностей хочу это сделать. Мне необходимо убедиться, что ТАМ все тоже в норме. Ага, конечно… Кого ты уговариваешь? Ведь у нее не только тело пострадало, но и внутренние органы. Так что надо быть последовательным и, если твое желание носит исключительно медицинский характер, то ее должен осматривать врач, а не ты.
Я нажимаю кнопку на браслете, вызывая брата. У Вилена такой же браслет, который в данный момент слегка вибрирует на его запястье. Мы редко используем их, так как сразу условились связываться таким образом, только в случае крайней необходимости.
Глава 3
Без памяти
На этот раз я не пришла в сознание, а медленно вошла в него.
Постепенно, не спеша, как будто контролировала этот процесс.
Я не концентрировалась на том, чтобы услышать, о чем говорят мужчины рядом со мной. Их голоса были где-то на периферии моего сознания. Мне сейчас было не до них. В данный момент я была занята исключительно поиском БОЛИ. Я искала ее, боялась найти ее, но упорно продолжала ее поиски. Но место БОЛИ было занято совсем другим ощущением — онемением. У меня затекло все тело. Я рефлекторно пыталась пошевелить руками или ногами, но мои усилия оказались тщетными.
Да, ощущение не из приятных, но, как говорится, жить можно.
Пора переключаться на разговор.
— Несколько дней она пробудет здесь. Всем скажем, что я молюсь и провожу ритуалы. Медику здесь делать нечего.
— Может, все-таки, пусть ее осмотрит?
— Нет.
Когда Избранный, а это именно его голос, говорит «нет», то это не просто «нет».
Это — ЧЕРТ-ПОБЕРИ-БЕЗОГОВОРЧОЕ-НЕТ.
Как же должен выглядеть мужчина, имеющий такой властный голос? Кем же он должен быть? Его собеседник, как же его… ах да, Вилен примирительно соглашается:
— Ладно, как считаешь нужным.
— Распорядись принести чистое постельное белье и мою одежду.
Шаги, хлопает дверь. Вилен вышел из комнаты.
Меня охватывает паника, я пытаюсь определить ее источник. Что-то не так. Что-то не так. Что? Я задумалась… О чем? Какая мысль явилась причиной панического беспокойства? Я почувствовала эту подступающую волну в тот момент, когда задумалась об имени собеседника Избранного. Итак, он — Вилен, Избранный — Рэд. А я? Как меня зовут? Спокойно…
Я начала мысленно примерять себя к десяткам, имеющихся в моей памяти, женских имен. Но ни одно не казалось мне родным, ни одно не казалось мне… моим. Мое дыхание участилось, воздуху не удавалось оставаться бесшумным. Я стала тихо постанывать.
Мое лицо оказывается в аккуратном плену ладоней Рэда.
— Ш-ш-ш, девочка, ш-ш-ш. Все хорошо. Ты в безопасности. Тебя никто не обидит. Все хорошо. Успокойся. Успокойся, пожалуйста.
Я позволила себе подчиниться его настойчивому «успокойся». Мысленно взяла себя в руки, и восстановила дыхание. Все правильно — стоны и недостаточная вентиляция легких делу не помогут. Холодный четкий анализ приведут мои мысли в порядок, и я отвечу себе на все вопросы.
Опять паника… Нет, не отвечу… Как же я отвечу, если даже не помню свое имя?
Его пальцы гладят мне щеки, его голос опять взывает к спокойствию.
Он продолжает свои уговоры:
— Девочка, я с тобой, я рядом. Дыши.
Ну что ж, пока я не могу вспомнить свое имя, буду называть себя «девочка».
Дышу, дышу, я дышу. Теперь мне надо открыть глаза. Я хочу понять «где я» и с «кем я», раз пока не удается вспомнить «кто я».
Мысленно прошу свои веки: «Сим-Сим, откройся».
…Глаза, те же глаза, которые я видела, выпросив у БОЛИ разрешение проверить, на месте ли мои органы зрения.
Мне требуется какое-то время на то, чтобы я смогла воспринимать что-то, помимо этих глаз…
Мужское лицо так близко, что я могу четко увидеть чистоту текстуры его смуглой кожи… густые ресницы… темную щетину… сухие губы.
Мужское лицо так близко, что я вдыхаю неповторимый аромат его кожи, его дыхания. Он такой терпко-пряный, что я, помимо воли, поднимаю свое лицо навстречу ему и делаю при этом глубокий вдох.
Этот вдох был последней каплей, которая выгнала безотчетную панику из моей головы. И мой мозг, наконец, прекратил терзать мои легкие ощущением кислородной недостаточности.
Я почувствовала резкое облегчение от чистоты восприятия окружающего меня пространства и себя в нем.
Никакой БОЛИ… Никакой ПАНИКИ.
Мы все еще всматриваемся в глаза друг друга.
Мне не хочется отводить взгляд. Точнее, я боюсь, что, если сменю свой фокус зрения, то снова потеряю самообладание. Глаза Рэда — моя единственная точка опоры, они не дают мне уйти в море беспокойства и неопределенности. Их взгляд удерживает меня, подобно якорю, в состоянии спокойствия и защищенности.
Не знаю, насколько бы затянулась эта «игра в гляделки», если бы не вошедший в комнату Вилен.
Мы с Рэдом одновременно смотрим на него:
— С пробуждением, спящая красавица. Меня зовут Вилен. Еще меня называют Вилен — Прекрасный и Вилен — Неотразимый. Кстати, Рэд, она меня вообще слышит?
Мне с трудом удалось сохранить ничего не выражающее лицо. Уголки губ хотели приподняться, но я их остановила. На моем лице не дрогнул ни единый мускул. Слышать-то я тебя слышу, самовлюбленный красавчик, но вот только пока не решила, стоит ли вам с братом об этом знать. Ведь я помню ту часть вашего разговора, когда ты говорил про Защиту, про репутацию Избранного. Что-то мне подсказывает, что надо осмотреться толком, и лишь потом раскрывать свои карты. Учитывая то, что у меня на руках нет ни одного козыря, небольшой блеф мне пока не помешает.
Вилен продолжает радушно улыбаться:
— Эй, чудом-спасенная, ты меня слышишь? Ну, хоть промычи что-нибудь, если слышишь.
Рэд резко его обрывает:
— Вилен, прекрати паясничать, а не то твой рот в ближайшие дни только и сможет, что мычать.
Потом он мягко поворачивает мое лицо к себе, и я опять смотрю в его глаза. Какой у них удивительный оттенок серого цвета…
Прошло уже несколько часов с момента моего пробуждения. За окном ночь. Рэд только что покормил меня в третий раз, но я все равно ощущаю голод. Он кормит меня по чуть-чуть, с промежутком в полтора-два часа, каким-то овощным, почти жидким, пюре. Я каждый раз хочу забрать у него ложку, чтобы покушать самостоятельно, но мне нравится его забота и то, с каким торжеством он смотрит в пустую тарелку. Такое ощущение, что он — мой тренер, а я — победитель в очень важных спортивных соревнованиях.
Получаю удовольствие от чистоты простыней, на которых я лежу, от приятной тяжести одеяла, которым я укрыта, от невероятной мягкости подушки под моей головой.
Рэд выходит из комнаты.
Я воспользовалась тем, что осталась одна в комнате, и, впервые за сегодня, улыбаюсь себе не только мысленно, но и, растянув губы в улыбке, вспоминая как он недавно относил меня в ванную комнату. Как он смотрел то на меня, то на ванну, и не знал, что ему делать дальше. Мне стоило неимоверных усилий не рассмеяться, над их с Виленом диалогом — я же, вроде, глухо-немая для них, и не должна реагировать на их слова.
А говорили они примерно следующее:
— Рэд, да посади ты ее в ванну, и посмотри, знает ли она, что делать с мылом-мочалкой.
— Как посадить? Прямо завернутую в простыню посадить?
— Не-е, простынь надо снять.
— Вилен, не будь придурком.
— Да мы же видели ее уже.