— Рэд, твои извинения — это всего лишь слова. Если ты действительно думаешь так, как говоришь, то докажи мне это на деле и выполни мое… мою просьбу.
— Что ты со мной делаешь? Да ты не понимаешь, о чем меня просишь! Ты хоть представляешь, чего мне стоит говорить тебе «нет», отказывать тебе в чем-то? Но как же мне втолковать тебе, что я это делаю для твоего же блага?
Губы сжаты в одну полоску — она не отступится…
— Бэмби, да.
— Ты согласен?
— Да.
Она кивает и говорит:
— Спасибо.
Когда я зашел в комнату, Бэмби уже закончила переодеваться. Эти штаны так здорово облегают ее попку и бедра, что мне хочется погладить эти ее прелести сию же секунду.
Как же быстро моя девочка научилась предугадывать мои желания:
— Рэд, держи руки при себе. И еще раз напоминаю мою настоятельную просьбу…
— Бэмби, я помню.
Она попросила меня не вмешиваться ни в коем случае… держать себя в руках… и, желательно, притвориться глухо-немым…
Вилен без стука открывает дверь:
— Вы готовы?
Судя по серьезному выражению его лица, он в таком же «восторге» от идеи Бэмби, как и я…
Мы подходим к тюремной камере, наш провожатый ритмично стучит в дверь.
К нам из камеры выходит допрашивающий Кессу, Первый Исполнитель. Он становится передо мной на одно колено:
— Аве Прим.
— Встань. Она сказала, почему хотела отравить мою жену?
— Нет. Мы уже сделали запрос на Ваше имя о применении к ней пыток.
— Я получил его одновременно с прошением Первого Воина о признании ее невменяемости.
— Он… был здесь и… просил меня свидетельствовать о том, что она не в своем уме.
Судя по интонации, с которой Первый Исп говорит «просил», я понимаю, что на самом деле это было угрозой.
— Что ты ему ответил?
— Правду — что Кесса здраво рассуждает, с готовностью отвечает на вопросы, подробно рассказывает, где и у кого достала яд, как передала его Приме, но что при этом упорно отказывается называть причину своего поступка.
— Ясно. Теперь оставь нас.
— Да, Прим. Страж будет в коридоре на случай необходимости.
И с этими словами открывает перед нами дверь. Я вхожу первый и остаюсь стоять возле косяка двери, следом идет Бэмби, за ней Вилен. Моя девочка вздрагивает, когда мой брат закрывает за собой дверь. Я беру ее за руку и притягиваю к себе:
— Бэмби, ты дрожишь… Что не так?
Она немного часто дышит, и качает головой, как бы говоря, что ей надо время, чтобы привыкнуть к окружающей ее обстановке. И тут до меня доходит… камера, каменные стены, запах — все это пугает ее на подсознательном уровне. Она не понимает причину этого ощущения паники, но мне она ясна как день:
— Вил, дверь, быстро.
Брат с готовностью распахивает ее. Бэмби смотрит в коридор, и выравнивает дыхание. Ласково спрашиваю:
— Так лучше?
Кивок.
— Может все-таки отступишься, и вернешься домой?
Отрицательное покачивание моей любимой упрямой головкой… И тут раздается насмешливый голос твари, прикованной в углу камеры:
— Что, Прима, тебе здесь не нравится, да?
Я не сдерживаю рык и оборачиваюсь на ненавистный мне голос:
— Закрой свой рот, мразь, или я лично вырву тебе твой поганый язык.
Бэмби кладет мне на щеку свою ладошку, как бы напоминая о моем обещании держать себя в руках. Вдох-выдох, Рэд… Вдох-выдох:
— Вилен…
Он смотрит на меня, и понимает без слов, что я прошу его взять на себя ведение допроса, потому что мне не удается совладать со своим зверем. Фак, да я и шаг внутрь камеры не смогу сделать, потому что попросту не выдержу и наброшусь на эту мразь, разрывая ее на мелкие кусочки…
Бэмби идет, ведомая за руку Виленом, подходит к своей отравительнице и жестом показывает на свои лодыжки. Мой брат тихо говорит:
— Нет, Бэмби, мы не можем освободить ее.
Моя девочка вздыхает и жестами о чем-то спрашивает (она стоит ко мне спиной, поэтому я не могу понять о чем именно). Вил «переводит»:
— Кесса, Прима спрашивает, били тебя Стражи или нет.
Я не могу слышать этот голос, не могу…
— Нет, меня не били. А что, ты пришла посмотреть на это?
Вилен:
— Слушай сюда, Кесса, и слушай внимательно… Ты открываешь рот только для того, чтобы давать конкретные ответы. Больше никаких комментариев, ясно?
Бэмби опять жестикулирует.
— Прима принесла тебе хлеб и воду…
Я напрягся… так вот что за сверток у Бэмби в руках… Да как ей в голову пришло принести жратву этой твари?
Рэд, спокойно, поговоришь об этом с Бэмби дома… Спокойно…
— Э-э-э не откажусь.
Вилен берет из рук моей девочки сверток и швыряет его к ногам этой суки. Бэмби недовольно дернулась, но мой брат удержал ее за плечи.
Пока отравительница жадно пьет воду, Вилен подводит мою жену к единственному стулу, усаживает ее и становится сзади. Бэмби поднимает голову и благодарно ему улыбается. Он кивает «все хорошо, не за что», и кладет ей руки на плечи.
Из угла раздается, полное насмешливого презрения:
— Прима, а они тебя имеют по очереди или одновременно?
Все, сука… ты — труп… ты-растерзанный-до-неузнаваемости-труп…
Слышу крик Бэмби, чувствую, как Вилен перехватывает меня и падает на меня сверху, придавив своим телом… Я рычу и сбрасываю его с себя… Не успеваю встать, и… почувствовав схватившие мою руку любимые пальчики, уже не могу встать… Потому что, если я встану, то меня уже никто и ничто не остановит:
— Бэмби, Бэмби…
Она гладит мою щеку и взглядом умоляет успокоиться, просит позволить ей довести задуманное до конца.
— Хорошо, любимая… Но, я не могу здесь находиться. Я подожду вас с Виленом на улице.
Мне надо закурить, фак… фак… фак…. Полкоролевства за сигарету…
— Вилен, говори, черт бы тебя побрал!!!
…Когда Бэмби и мой брат сели в носилки, я не заподозрил ничего неладного. Моя девочка молчала и не шевелилась, но у меня было тому отличное обоснование: она же не каждый день общается с тем, кто желает ей смерти. Вилен же, наоборот, был весь, как на шарнирах. На мой вопрос: «Что», он ответил: «Не сейчас». Так мы молча и доехали до дома…
— Рэд, я обложался, я так обложался, брат.
— Что с Бэмби?
Моя девочка сейчас лежит в соседней комнате. Меня дико страшит непонимание ее состояния, и я хочу сейчас же услышать его причину. Вилен опускает на руки голову и начинает свой рассказ о том, что произошло в камере после того, как я оттуда ретировался.
— Рэд… В общем, сначала, Кесса отвечала на все вопросы, но ничего нового мы так и не узнали… Потом она стала срываться… перескакивать с темы на тему, отвечать невпопад, вспоминать свое детство, ругать брата за то, что не выдал ее замуж, что если бы она была замужем, то уже не принадлежала бы к его семье, а принадлежала бы к семье мужа, и что тогда бы ей было все равно… что она не хотела рисковать из-за него, но боялась, что в случае, если правда выплывет наружу, потерять свой ранг, как его сестра… потом опять про детство, про давно умерших родителей… потом вдруг стала перечислять тех, с кем у нее были любовные связи… сука-сука-сука… Рэд, да если бы я только знал… если бы я только мог предположить что-то подобное, да я бы за шкирку вытащил оттуда Бэмби, и пусть бы она ненавидела меня за это до конца своих дней… да… лучше пусть бы вообще перестала со мной разговаривать, чем так… чем то…
— Вилен, не испытывай мое терпение. Что было дальше?
— Дальше… эта тварь сошла с катушек… начала плакать, стоять перед Бэмби на коленях, умолять о помиловании. Девочка через меня сказала, что это не в ее власти… Потом Бэмби встала и начала как бы собирать с щечек слезинки, ну, я понял и перевел этой мрази, что Прима… жалеет ее… И Кесса… засмеялась… нехорошо так засмеялась… как же я не понял в тот момент, что это был на самом деле не смех… Потом она затараторила, как ненормальная: «Ты меня жалеешь? Меня? Да ты себя пожалей, дура! Да ты же рано или поздно вспомнишь, как тебя насиловали… насиловали не один день… снова и снова… и… вот кто кого тогда будет жалеть, а?» Я подошел и врезал этой суке по морде, я бил ее, пока та не захлебнулась своим смехом. Бэмби… у-у-у, ну, почему я послушался ее и остановился? Ненавижу себя, никогда не прощу себе эту слабость…
У меня онемели от ужаса губы, и я с трудом выдавил из себя:
— Бэмби попросила тебя остановиться, и что?
— И села возле Кессы на колени, стала гладить ту по голове… а Кесса, заливаясь слезами рассказала, что ее брат в начале кампании, останавливался в крепости Никлэд. Рэд, я не могу…
— Продолжай.
— Бэмби уже была в той камере. Воин, которого ты казнил, похвастался перед Кессом красотой своей пленницы. Вечером, после пирушки, когда Воин уже свалился под стол, Кесс со своими двумя заместителями пошли к Бэмби… Кесса сказала, что брат подробно описал ей накануне аудиенции с тобой все то, что они делали с… нашей девочкой… они… В общем, она пересказала нам все это… Рэд, я — мужик, но у меня волосы шевелились на руках от того, что я услышал от этой конченой суки… Еще он сказал Кессе… Рэд… он сказал, что никогда такого не видел, он сказал, что Бэмби… что она совсем не плакала и не кричала, что она терпела молча…
— Почему ты не заставил эту гниду заткнуться?
— Брат, Бэмби…
Я понял, что моя жена не дала ему это сделать.
— И…
— Кесс на следующий день захотел повторить… Но, когда они зашли в камеру, то увидели, как жена Воина сдирает с Бэмби кожу…
— Что еще?
— Кесса быстро сопоставила факты и объяснила брату, что той девочкой в камере была нынешняя Прима, но, чтобы тот не переживал, что все знают, что она не в своем уме, и что она его не узнает… Но Кесса решила все-таки на всякий случай проверить… Тогда, во время ее встречи с Бэмби, эта тварь задала мне вопрос, а правда ли что Прима не в своем уме. Я сказал, что нет, и что Прима просто дала обет молчания… Я подписал тогда Бэмби смертный приговор…
Мне дурно — мне не хватает воздуха… Я не знаю, что мне делать…
Моя Бэмби в ступоре уже три дня…
Ее жизни ничего не угрожает, но можно ли называть это ее существование жизнью?
Мы уже давно оставили любые попытки разговорить ее, увидеть от нее хоть малюсенькую реакцию на наши слова… Мы просили, мы умоляли… мы пытались ее хоть как-то растормошить… Но так ничего и не добились…
Она все время смотрит в одну точку и реагирует только на простые вещи: ей говоришь идти — она передвигает ножками, ей говоришь кушать — она кушает, ей говоришь сходить в туалет — она идет, ей говоришь спать — она ложится и закрывает глаза… Моя девочка ведет себя как живая бездушная кукла…
Если она находится в состоянии бодрствования, то сидит, поджав под себя ноги, на одном и том же облюбованном месте — на подоконнике … сидит там часами, не двигаясь, и смотрит через окно в одну точку… Что она там видит? Ведь, кажется, сама природа решила разделить с Бэмби ее страдания. На улице уже три дня льет, как из ведра… За все десять лет моего пребывания, здесьни разу не было такой мрачной и удручающей все чувства погоды…
Бэмби доела… ставит в сторону тарелку, складывает ручки на коленях… и опять смотрит в одну точку, как бы ожидая дальнейших указаний…
Вилен, постаревший лет на двадцать за эти три дня, спрашивает:
— Бэмби, хочешь что-нибудь еще? Может, пирожное?
Он спрашивает, заранее зная, что Бэмби ему не ответит, но при этом, она съест все, что будет у нее в тарелке, не разбирая и, почти наверняка, не ощущая ни чувства вкуса, ни чувства насыщения.
Я рассыпаюсь на части, во мне как будто пробили огромную дыру, и молекулы, составляющие мое естество, постепенно покидают меня через это метафизическое отверстие.
В столовую несмело входит раб, но, вместо того, чтобы сменить блюда, он падает ничком на колени:
— Прим, страшась Вашего справедливого гнева, Ваш раб просит разрешения сказать…
Я молчу, и он, не меняя положение тела, продолжает:
— Мы все очень волнуемся за Приму, мы все желаем нашей Приме скорейшего выздоровления…
И в этот момент с криком: «Бэби, Бэби», — в комнату вбегает сын этого раба. Раб не успевает перехватить своего ребенка, и тому удается добежать к моей жене. Мальчик начинает говорить ей, по-детски коверкая слова: «Бэби, Бэби, я скусял, я так сийно скусял за тобой. Бэби, папа мне лассказал, как тебя отлавили… Тебе было осень бойно? Бэби, не молци, ты меня пугаес, Бэби», — и начинает тихо плакать, уткнувшись ей в колени.
И тут моя девочка… очнулась.
Сначала она, с ничего непонимающим видом, крутит головой из стороны в сторону, как будто ищет что-то ее тревожащее. Наконец, опускает голову, видит рыдающего ребенка, и начинает гладить его по голове.
Теперь наша с Виленом очередь впасть в ступор — мы сидим, боясь пошевелиться… Мы боимся поверить в то, что Бэмби, наконец, вернулась.
Моя девочка поднимает мальчика, притягивает его к себе и говорит, сдерживая в голосе слезы:
— Ну что ты, что ты… не плачь… Бэмби не было больно… совсем не больно… с Бэмби все будет хорошо… и завтра мы пойдем с тобой гулять, и я нарисую тебе большого — большого льва…
— Бэби, доздь…
— Не волнуйся, дождя больше не будет.
И уже на следующее утро выглянуло солнце…
— Рэд, прости, я не должна была разрешать тебе оставаться здесь со мной этой ночью. Но ты мне был так нужен — так нужен, — она просыпается без слез в глазах и с благодарной улыбкой на губах…
После своего «возвращения» Бэмби проплакала почти до самого утра. Я все время крепко держал ее в своих объятиях и молча укачивал. Я понимал, что никакие мои утешения здесь не помогут, что не существует тех слов, которые могли бы ее успокоить. Она должна была пройти через это, но о том, чтобы сделать это в одиночку? Как Бэмби вообще допустила себе мысль о том, что я смог бы оставить ее одну в таком состоянии?
— Любимая, не говори так…
Она, не поднимая головы с моей груди, тихонько спрашивает:
— За что эти люди так поступили со мной?
Я чуть не задохнулся… но взял себя в руки, чтобы голосом не выдать свои истинные чувства и на ее «за что», и на ее «люди». Рэд, это же Бэмби, и в этом она вся.
… Вспоминаю перекошенные ужасом морды этих тварей, когда мы с Виленом, совершенно безоружные, зашли к ним в тюремную камеру и сказали: «Раздевайтесь». Вспоминаю, как они визжали, как недорезанные свиньи, когда мы с Виленом …
— Солнышко, — поворачиваю голову в сторону залитого солнцем оконного проема… природа солидарна с моей красавицей, — солнышко мое любимое, я надеюсь, что ты не ищешь причину их преступления в себе.
Она не отвечает, и я продолжаю:
— Ты хочешь поговорить со мной об этом? Ты хочешь узнать, что я думаю об этом?
— Нет, любимый, прости, может когда-то… когда пройдет время и мне не будет больно думать об этом… когда во мне уляжется ощущение… что меня осквернили…
Бэмби, не давая мне открыть рта, резко садится в кровати:
— Рэд, — и жалобно скулит, — Рэд, о Боже, тебе теперь, наверное будет противна сама мысль о том, чтобы прикоснуться ко мне как к женщине… Поверь, я пойму, поверь, я никогда за это тебя не попрекну…
Теперь моя очередь резко сесть. Вот так… моя девочка уже в моих руках… вот так… и только так я чувствую себя целым и цельным… прикасаясь к ней, ощущая ее тепло под своими руками — только так я, по-настоящему, чувствую себя живым.
Я, конечно, не знал о том, что рассказала Кесса, но, неужели, моя Бэмби думает, что я был в неведении и касательно Воина крепости?Наверное да, я же ей так ничего и не рассказал о том, как нашел ее, как принес ее сюда. И что же мне теперь надо сказать? «Бэмби, я знал, что тебя изнасиловали еще тогда, когда впервые увидел, но это не помешало мне любить тебя, хотеть тебя?» О нет… да это же глупо и тупо говорить такое таким образом…
— Бэмби, я тебя люблю… и ничто, никакое знание о тебе не сможет повлиять на мои чувства к тебе… НИКОГДА… ты слышишь меня? НИКОГДА…
Она целует мое плечо и говорит:
— Я тебя люблю.
Да, моя хорошая, ты меня любишь, я знаю это, но ты не знаешь, что мое чувство к тебе в стократ сильнее твоего…