Вилен нарекает на нас с Рэдом:
— Нет, ну вы даете. Развели тут сырость… Напоминаю — у нас вечеринка!!! А что это значит? А это значит, что Бэмби сейчас постарается нас развеселить.
— Вилен, я же уже приняла участие в конкурсе.
— Бэмби… Ну, спой нам что-нибудь или спляши.
— Да я не умею…
— Я — ведущий вечеринки, и мне решать…
— А я тебе — королева, а не придворный шут.
Быстренько составляю осанкой и выражением лица образ королевы в исполнении плохой актрисы, строю высокомерную гримасу, и мальчики, естественно, смеются…
— Все, я вас развеселила. Вилен, я выполнила условие конкурса — объявляй победителя.
— Нет, ну еще хоть что-нибудь. Бэмби, пожалуйста.
— Вилен, тебе никто не говорил, что нудному мужику легче дать, чем отказать…
Ребята опять смеются, но на этот раз немного шокировано. Да, Бэмби, тебе бы не мешало иногда думать прежде, чем говорить первое попавшееся…Я исправлюсь, обещаю:
— Ладно, уговорил.
И… детально рассказываю им о том, как сначала решила, что меня из-за амнезии поместили в сумасшедший дом, как записала их в ухаживающих за мной психов, как думала, что медперсонал наблюдает за нами через камеры видеонаблюдения.
Когда дохожу в своем рассказе к описанию прыжков с табличкой в руках, Вилен уже падает от смеха на пол и сучит ногами:
— Бэмби, все… ой, не могу… хватит…
Я продолжаю озвучивать свои воспоминания о том, как Рэд делал мне предложение, и как я согласилась, побоявшись вспышки проявления его психоза.
Рэд хохочет не тише брата, но при этом удерживается в сидячем положении на диване:
— Бэмби, и какой же ты мне поставила диагноз?
— Параноидальная шизофрения. Ты же постоянно говорил о моей безопасности, об угрожающей мне опасности, о том, что обеспечишь мне безопасность.
— А у Вилена какой был диагноз?
Я смотрю на поднимающегося с пола деверя и отвечаю:
— Почему был?
Рэд опять взрывается хохотом, а Вилен с деланно обиженной физиономией уточняет:
— Ты хочешь сказать, что я с приветом по жизни?
— И это тоже, конечно… Но главный твой диагноз — это клинический нарциссизм.
— Бэмби, да я тебя за эти словечки прямо сейчас… отшлепаю.
И начинает гоняться за мной по комнате.
Я пробегаю несколько кругов, и принимаю единственное правильное решение — заскакиваю на диван и забиваюсь в его угол, прячась за спиной мужа. Выглядываю из-за плеча Рэда на подбежавшего Вилена, и показываю ему язык.
— Ага, испугалась… Трусиха… В следующий раз будешь думать, что говорить.
Мой деверь смотрит на меня и спрашивает:
— Бэмби, сколько ты уже съела конфет за сегодня?
— А тебе что, жалко?
— Да нет, тем более, что все эти конфеты доставлены в наш дом в качестве подношений Приме. Кто-то из наших домочадцев проболтался о том, что ты неровно дышишь к этим лакомствам, и теперь каждое сословие считает своим долгом преподносить тебе эти Дары.
— Что ж ты молчал? Скажи им, чтобы прекратили.
— Почему?
— Потому что я взяток не беру.
Рэд улыбается и качает головой. Вилен возвращается к столу и наливает себе еще виски. Я вспоминаю:
— Давно хотела вас спросить — а что означали цвета накидок на Свадебной Церемонии?
Рэд отвечает:
— Принадлежность к сословиям: ремесленники, промышленники, медики, духовники, фермеры, воины, администраторы, казначеи, энергетики, строители, моряки, исполнители.
— Исполнители?
— Это, в твоем понимании — полицейские, тюремщики и палачи в одном лице.
— А судьи кто?
— Они входят в сословие администраторов, но их здесь называют не судьями, а Справедливыми.
— Ясно. А почему нет сословия ученых?
— В королевстве наукой и образованием могут заниматься только духовники.
— А какие отличительные знаки у ранга в сословии?
— Узор на броши, скрепляющей накидку.
— И еще они по-разному преклоняют перед тобой колени?
— Да.
— А почему на свадьбе весь красный треугольник лежал на полу ничком?
— Ты забыла про успешную кампанию, с которой вернулся Первый Воин? Красный — цвет воинов. И во время свадьбы все командующие были где? Правильно, на войне.
— Совет?
— Состоит из меня с Виленом, двенадцати Первых в сословиях и Настоятеля.
— А почему Настоятель — двухцветный?
Рэд… замялся…
— Потому что до прихода Избранного он был золотым.
— Так ты забрал у него верховную власть?
— Да.
— Потому что ты умный и достойный, или потому что ты разговариваешь с Богом?
— Второе.
— А почему они верят, что ты на самом деле ведешь эти беседы?
Вилен приходит на помощь брату:
— А почему ты не веришь?
— Потому что я верю в Бога.
Они открыли рты и не знали, как реагировать на этот мой, по их мнению, нелогичный ответ. Я решила продолжить:
— Ладно, предположим, ты каким-то образом легко убедил этих фанатиков в том, что являешься Избранным, но, почему они отдали тебе Верховную власть?
— Потому что Бог сказал мне эту власть взять.
Не успела я открыть рот, как Рэд встает и прерывает мои дальнейшие расспросы:
— Вилен, спасибо, мы пойдем.
Подходит, привлекает меня к себе и говорит тихо, чтобы не слышал Вилен (хотя мне кажется, что для этого он говорит недостаточно тихо):
— Давай лучше вернемся к нам и найдем твоему ротику другое занятие.
Тянет меня к двери, но я успеваю по пути захватить со стола вазу с конфетами. Мы уходим под звуки смеха Вилена:
— Бэмби, Рэд не имел в виду конфеты…
Глава 10
Яд? Яд! Яд…
Бэмби прыгает мне на шею и быстро-быстро покрывает мое лицо поцелуями. Я слегка приподнимаю ее, она чутко улавливает это движение и обвивает мою талию своими ножками. Слегка отстраняется от моего лица, чтобы посмотреть мне в глаза:
— Рэд, ты — лучший. Спасибо-спасибо-спасибо.
— Глупенькая, да если бы я только знал, что мое предложение приведет тебя в такой дикий восторг, то сделал бы это давным-давно. И… Бэмби, прости, но если мы пробудем в такой позе еще минуту, то уже никуда не поедем…
Бэмби как будто взвешивает что-то про себя, и весы в пользу моря перевешивают. Она легко соскакивает с меня:
— Обещаю повторить эту позу сразу по возвращении. А Вилен едет с нами?
— Куда же без него.
— Ой, я только сейчас подумала — у меня же нет купальника.
— Не волнуйся, мы будем купаться на безопасном от него расстоянии.
— А если окажется, что я не умею плавать, ты меня научишь? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
Я смеюсь в голос:
— Одного «пожалуйста» вполне достаточно. Ну что, я иду распоряжаться, чтобы готовили наш выезд?
Бэмби кивает, улыбается, мечтательно закатив глазки, и тянется пальчиками за конфеткой. Я целую ее в щеку и направляюсь к двери, но не успеваю дойти до нее, как застываю от звука мучительного вскрика моей девочки.
Мои мысли не успевают за телом — вот мои колени бухаются на пол рядом с корчащейся от боли Бэмби… на автомате через браслет вызываю брата… вот мои трясущиеся руки пытаются повернуть ее на спину…
Слышу крик Вилена:
— Рэд, что?
Ору ему:
— Медика сюда!!!
— О Боже… нет…
— Бегом!!!
Бэмби, задыхаясь, извивается в моих руках, и в этот момент мысль-таки догоняет мое тело. Но лучше бы мне навсегда разучиться мыслить, лучше бы мне собственными руками выковырять из тупой черепушки свой мозг, чтобы в нем никогда не рождались подобные мысли: « Она умирает… Она умирает… Она умирает…».Эти два слова пульсируют у меня в голове ярким красным цветом. Этот же цвет уже застилает мне глаза. Проходят мучительные минуты страданий моей любимой девочки… Слышу за спиной какое-то движение. Голос Медика:
— Что она только что ела?
Вилен:
— На полу остатки конфеты.
Медик профессионально холодно ( я убью его за это, я убью его за этот тон):
— Так я и думал. Мастер Вилен, понюхайте. Это — запах миндаля. Конфета была отравлена цианистым калием. Простите, но э-э-э… Прима обречена.
Мне надо что-то сказать, чтобы объяснить невозможность своего существования без Бэмби — нет слов… мне надо закричать, чтобы с криком выпустить весь ужас, сковавший мои внутренности — нет звуков… мне надо застонать, чтобы прогнать из головы пожирающее меня чувство безысходности — нет сил…
За моей спиной в голос кричит Вилен… что-то бессвязное… что-то бессмысленное… что-то бесполезное…
Бэмби выгибается дугой, и падает с моих рук. Я смотрю на свои конечности, которые в данный момент не могут удержать мою девочку, и обещаю себе ампутировать их…
Моя любимая слегка приподнимается на коленях, сжимается в каком-то спазме и… ее захватывает приступ рвоты… спазм… приступ … рвотная масса на ковре… спазм… приступ… рвотная масса… спазм… приступ… вода с желчью… спазм… приступ… кровь…
О Боже… кровь… ее рвет кровью…
И вдруг все прекратилось… Как будто кто-то щелкнул у нее внутри выключателем…
Бэмби учащенно дышит, хрипло сипит:
— Рэд…
Подхватываю ее на руки, она шевелит губками, я наклоняюсь к ней, чтобы услышать ее слова (Господи, пожалуйста, пусть это будут не ее последние слова, Господи, пожалуйста):
— П-прости, ч-что испачкала к-ковер…
После этого… моя любимая девочка обмякла в моих руках… А я… ругаю свои слезы, которые мешают всмотреться в последний раз в любимые черты, потому что мне ничего не видно из-за этой пелены.
Вилен кладет мне руку на плечо и тихо то ли говорит, то ли спрашивает:
— Она ушла…
На моих руках лежит моя жизнь, смысл моего жалкого существования, моя единственная любовь. Меня хватает — таки, чтобы выразить криком ненависть к тем, кто это сделал, презрение к себе, который это допустил, обвинение в адрес Всевышнего, который не услышал мой зов о помощи. Выдав из себя этот крик, теряю последние силы и прислоняюсь своей мокрой щекой к личику моей ушедшей жены.
Я… чувствую тепло ее кожи… слышу ее тихое ровное дыхание…
Я… боюсь подарить себе надежду… боюсь, что это все — проделки моего убитого горем мозга… боюсь отстраниться от нее…
— Вил, она дышит.
Мой голос выдает все мои боюсь.
Мне удается-таки усилием воли заставить себя встать и подойти к кровати, чтобы положить на нее мою… она дышит… она жива… она будет жить… Бэмби.
Я не отхожу от моей девочки ни на шаг, я не отрываю свой взгляд от моей девочки ни на минуту, я не сдвигаю с ее руки свою ни на миллиметр. Вилен обращается ко мне:
— В вазе было пять отравленных конфет. Исполнители приступили к расследованию. Первый Исп уведомлен, что будет казнен, если мы до конца дня не узнаем имя виновного. Медик ходит по дому, рвет на себе одежду и волосы, и кричит о Чуде. Настоятель приказал всем духовникам королевства впасть в транс и благодарить Бога за чудесное спасение Примы. Рэд, как ей удалось? Этот яд реально убивает наповал.
Моему мыслительному процессу сейчас не до анализа слов Вилена:
— Брат, она без сознания уже два часа. Вил, если с ней что-то случится, я этого не перенесу.
— Не рефлексируй. Посмотри на нее — щечки розовые, дыхание ровное, пульс в норме. Ей просто надо время, чтобы восстановиться. И… Рэд, ты же знаешь, что ты не единственный, кто не сможет жить без нее.
Нашел время озвучивать чувства к моей жене. Но мне не хватает сил хоть как-то отреагировать на его слова…
Вил, входит в комнату:
— Рэд, они начали допрашивать Кессу.
— Хорошо.
Я фиксирую в этот момент количество часов бессознательного состояния Бэмби.
— Вил, уже четыре часа.
Моя девочка одновременно открывает глаза и делает глубокий судорожный вдох. Видит меня и шевелит, зажатыми в моей ладони, пальчиками.
Мое горло сжимается и мне не удается ничего сказать. Бэмби смотрит на меня удивленными глазками:
— Рэд, что случилось?
Я слабо машу головой, мол, все в порядке.
— Так почему у тебя такой вид, как будто ты кого-то похоронил?
Рэд, ты мужик, или как? Да возьми ты себя в руки, а то сейчас расплачешься как девчонка. Вилен откашливается и отвечает вместо меня:
— Все хорошо, Бэмби. Просто ты заставила нас сегодня поволноваться.
— Что со мной было? Я помню, как глотаю конфету, помню… Боль… помню э-э ковер… а потом ничего не помню. Рэд, любимый, перестань смотреть на меня так…
Вилен сегодня молодцом:
— А-а… Бэмби, понимаешь…
И мой брат пересказывает моей девочке в двух словах о попытке ее отравлении (попытке? да ее именно отравили!!!)
Бэмби притягивает меня к себе со словами:
— Рэд, прости, прости, любимый.
Я целую ее щечку и, наконец, произношу первые слова:
— За что, моя хорошая?
— За то, что заставила волноваться и… за то, что испачкала ковер… и за то, что наломала наши планы отдохнуть сегодня на море.
Я не знаю, пытается ли она меня таким образом приободрить, или просто входит в режим своей обычной манеры общения:
— Бэмби, ты что издеваешься? Да какой ковер, да какое море?! Да ты понимаешь, что тебя отравили и ты умерла… прости, это я решил, что ты умерла… Да за что ты просишь прощения? Да это я должен стоять на коленях и молить о прощении тебя… за то, что не уберег в собственном доме, за то, что допустил, чтобы подобное вообще могло с тобой произойти.
Она переводит взгляд на Вилена:
— И чем меня отравили?
Слышу как брат придвигается ближе к кровати:
— Цианистым калием.
Бэмби… улыбается:
— Вечно ты Вилен со своими шуточками.
— Такими вещами не шутят.
— Ну да, так я и поверила. А известно ли вам, дорогие мои, что этот яд — смертелен, и что ни один человек не сможет выжить, если в его организм попадет даже его ничтожнейшее количество?
— Известно… Бэмби, как ты себя чувствуешь? — он говорит это, явно давая понять, что не собирается принимать участие в обсуждении вопроса, на который у него нет ответа.
— Хорошо… только пить хочется, но еще больше мне хочется почистить зубы… у меня во рту какой-то металлический привкус.
Делает движение, чтобы встать, но я удерживаю ее:
— Нет, любимая, пожалуйста, полежи еще немного.
У меня дрожит голос от страха, что ей может стать хуже в любой момент. Какая же моя девочка упрямица:
— Рэд, со мной все в порядке. Дай мне встать.
Приняв вертикальное положение, Бэмби поправляет бриджи и делает неуверенный шаг в сторону от кровати:
— Вот видишь, а ты боялся — мои ноги вполне способны удерживать мой вес.
И направляется в ванную своей обычной походкой.
— Нет.
— Да.
— Бэмби, нет.
— Рэд, я требую.
— Об этом и речи быть не может.
— Я имею право.
— Нет у тебя никаких прав, ясно?
Бэмби сжимается в кресле так, как будто я ее ударил. Нет, нет, нет… Что я сказал? Да как мой язык мог сказать такое моей девочке?
Она не кричит, не возмущается, не пререкается. Да лучше бы она делала все это… Лучше бы она выплеснула на меня все свое презрение за эти слова… Лучше бы она ударила меня…
Я протягиваю к ней руку, и моя девочка съеживается, как маленький ежик, клубочком еще сильнее … Вот только иголок в виде ее обычных колкостей не хватает …
Моя рука безвольно опускается, а ноги подгибаются, и вот я уже стою на коленях и прошу:
— Любимая, девочка моя, прости. Я не знаю как оправдать свою глупость. Бэмби, не молчи, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.
Она ничего не отвечает.
— Солнышко, я чуть не потерял тебя сегодня… Я не оправдываю этим свои слова, но лишь прошу проявить понимание.
Никакой реакции.
— Ты же прекрасно знаешь, что я на самом деле не думаю то, что сказал. Конечно, у тебя есть право…
Моя упрямица отличается вспыльчивостью, но эту черту ее характера с лихвой компенсирует быстрая отходчивость: