— Так рассказывай, мы ждём, — терпеливо говорит Тай, а я любуюсь им.
— Он приходил ко мне. Это правда! — почти кричит Коген. — Юкиноши приходил и приказал проникнуть в ваш закрытый клуб до конца этого месяца!
— До конца месяца, значит, — вздыхает брат. — Почему же именно до конца месяца?
— Не знаю.
— А афродизиак тебе тоже демон вручил?
— Нет, его я украл, хотел продать, но псы Наместника начали преследование…
— Нет, Коген, так дело не пойдёт. Посиди-ка ты ещё, с мыслями соберись, а мы пока пойдём погуляем часика полтора.
— Нет! — хрипит приятель, а из глаз его бегут слёзы. — Я расскажу… Сейчас.
— Хорошо, — милостиво соглашается Таёдзэ, присаживаясь перед пленником на корточки и заламывая его голову вверх. — Только по порядку: что, кого и зачем. И если ещё раз услышу про демонов, то затяну верёвки ещё сильнее.
И Коген начинает торопливо рассказывать. Он говорит, а мы слушаем о том, что два года назад он попал в секту, поклоняющуюся некоему демону льдов — Юкиноши, и вначале всё было замечательно. Однако жизнь поехала под откос после смерти главы этой дурацкой секты и появления неизвестно откуда нового главы. Никто не знает, как он выглядит и его настоящее имя, все называют его Сотоку — Наместником разлюбезного демона. И этот самый Наместник прошерстил всю секту, которая сетью раскинулась по стране, вычищая неугодных и беря на заметку условно угодных. В категорию последних попал и Коген. Он и раньше изредка покуривал травку, а от такой невесёлой жизни зачастил, чем привлёк ещё более пристальное внимание. И вот двое суток назад ему дали задание доставить партию ханакай — сильнейшего афродизиака к месту назначения, а он с этой партией сбежал. Думал, идиот, сначала продать, но вовремя сообразил, что спалится, и решил залечь на дно. Рассудив, что в католической церкви собратья по вере не будут его искать, постучался туда, прося о помощи, и настоятель внял мольбам. Сектанты и правда его там не нашли, но зато нашёл он — возлюбленный демон. Никакие кресты и песнопения не помешали ему прийти в блеске вьюги и, сверкая очами, призвать своего раба на службу, повелев проникнуть в клуб дома моделей «Сэйтэн» до конца месяца. Что потом рабу делать и зачем это нужно — демон объяснить не соизволил, но зато предусмотрительно продублировал послание в письменном виде с повелением после прочтения сжечь. И Коген, придя в себя после контакта, незамедлительно кинулся выполнять приказы. Отследил и отловил мальчишек в качестве сладкой приманки, связался с нами и начал втирать какую-то чушь.
На что он рассчитывал, конечно, отдельный вопрос. Но что можно взять с обдолбанного фанатика? А то, что его накачали — очевидно и без экспертизы, которая показала, что в крови содержится диэтилтриптамин[5]. Остаётся узнать — кто это сделал. Ушлые сектанты из новой гвардии Наместника или какая-то третья сторона? Но кто бы это ни был, он знает слишком много о деятельности дома моделей и о нашей причастности к ним. А это скверно.
Я смотрю на Таёдзэ, тот всё понимает и без моих слов.
— Коген, — почти ласково говорит брат, — а теперь давай подробнее о своей секте. Чем быстрее и толковее расскажешь, тем лучше будет для всех.
Коген всхлипывает, а я включаю диктофон, продолжая запись.
______________________________
3. Кинбаку (с японского означает «тугое связывание») — это японский стиль бондажа или БДСМ, который включает связывание боттома, используя несложные, но визуально замысловатые узоры, выполняемые с помощью тонкой верёвки.
4. Эби («креветка») — это бондаж-позиция, являющаяся разновидностью японского бондажа кинбаку. Она возникла более 300 лет назад в Японии в качестве техники пытки и допроса. Позиция вынуждает субъекта держать верхнюю часть тела постоянно наклонённой, что вызывает ощущение жжения по всему телу, если оставаться в таком положении в течение длительного периода времени.
5. Диэтилтриптамин — психоактивное вещество семейства триптаминов. Вызывает возникновение ярких, красочных галлюцинаций и эйфорического настроения.
========== 10. День второй: Ханаки ==========
Сижу в кресле, обхватив руками колени, и смотрю на спящего Китори. Брат. Братик…
Не знаю, сколько прошло времени с того момента, как проснулся, не знаю, сколько сижу вот так. Не могу разбудить. Боюсь. Мы неизвестно где, не известно, что с нами сделают, а я больше всего боюсь разбудить брата, прикоснуться к нему, посмотреть в глаза. Ведь он, как и я, всё вспомнит. Вспомнит весь тот грязный, пошлый изврат, которым мы занимались. Меня даже не заставляли, я сам. Сам! Сам потянулся к Китори, отсосал у него, а потом ловил кайф от того, что брат то же самое делает мне. Стонал под ним, блаженствовал от того, что чувствовал его член. Я вёл себя как последняя шлюха. Даже хуже. Как после этого смотреть ему в глаза? Как?!
Резкий щелчок замка, я вздрагиваю и оглядываюсь на открывающуюся дверь. Свет ночников тусклый, рассеянный, но узнаю их сразу. Невозможно не узнать. Ведь это они всю ночь трахали нас, они заставляли нас трахаться друг с другом. Они!
Они разглядывают меня и медленно подходят ближе. Вжимаюсь в кресло, стискиваю себя руками, запахивая тонкий халат и вижу, как их губы растягиваются в улыбках.
— Ханаки? — спрашивает один, присаживаясь передо мной.
В его голосе звучит ласка и нежность. Точно такую же нежность я слышал и ночью, прогибаясь под ним.
— Меня зовут Харумэ, брата — Таёдзэ, — продолжает он, беря меня за плечи. — Вы с братиком теперь будете жить здесь, а мы каждый день будем вас навещать.
Шёлк халата скользит с плеч, руки второго обнимают за талию сзади, распутывая узел пояса. Я уже не в кресле, я зажат между ними. Сильные, властные, они раздевают меня. Медленно, аккуратно раздевают. Чувствую, как мягкие губы касаются обнажённых плеч, и ничего не могу сделать, абсолютно ничего. Я даже не пытаюсь сопротивляться, а постыдный трепет охватывает всё тело.
— Не… не надо… — выдыхаю еле слышно, когда сзади в меня упирается что-то твёрдое.
— Не надо? — шепчет в ухо Таёдзэ. — Но твоё тело говорит другое, малыш.
Пальцы касаются моего вставшего члена, ласкают, а я закусываю губу, но стон всё равно рвётся наружу. Я совершенно беспомощен, дрожу в их руках, беззвучно, одними губами молю отпустить. Но бесполезно. Ладони Таёдзэ легко касаются напряжённых ягодиц, и мгновение спустя скользкий палец проникает в меня. Замираю, зажимаюсь, судорожно цепляюсь за рубашку Харумэ.
— Ш-ш… — гладит он меня по голове. — Успокойся, котёнок, расслабься. Расслабь попку. Ты же умничка. Ты знаешь, что нужно делать.
Его губы касаются моих, язык проникает в рот, завладевает им, ласкает. И я подчиняюсь, расслабляю ягодицы и чувствую, как проникает второй палец, затем третий, и, когда растяжение становится привычным, вторгается член. Аккуратно и бережно меня насаживают на него, проникают всё глубже, заполняют меня. Почти задыхаюсь от боли, но я знаю, помню, что получал от этого удовольствие, и начинаю крутить попой, менять угол, подстраиваться.
— Молодец, малыш, — слышу довольный шёпот сзади, и горячие губы нежно касаются шеи.
Харумэ разрывает поцелуй, отстраняется.
— Ты просто чудо, котёнок, — улыбается он, расстёгивая ширинку. — Маленькое, послушное чудо.
А через мгновение член, большой, налитый кровью член, касается моих губ. Я сглатываю, а Харумэ, продолжая всё так же тепло улыбаться, чуть надавливает. И я размыкаю губы, позволяю проникнуть в рот, позволяю заполнить себя. Позволяю им трахать себя…
========== 11. День второй: Таёдзэ ==========
Резко вхожу в него, насаживаю на себя, вгрызаюсь поцелуем в плечи. В эти гладкие восхитительные плечики. Горячая волна острого удовольствия накрывает с головой, и я изливаюсь в него, а он дрожит в моих руках: такой маленький, гибкий и такой покорный. О, эта покорность! Она сводит с ума, от неё просто крышу сносит. И хочется трахать, трахать его ещё и ещё, входить в него, быть в нём, ощущать его тесноту, его дрожь, его страх. Сладкий, безумно сладкий котёнок — Ханаки.
С сожалением выхожу из измученной попки, глажу гибкую спину и любуюсь тем, как Хару кончает малышу в рот, а тот послушно глотает, слизывает. Он уже почти ручной — этот котёнок. Не то что упрямый братец, который только под нажимом и действием афродизиака становится послушным.
Смотрю на кровать, где сейчас спит Китори, тот начинает ворочаться, просыпаясь, и я улыбаюсь — пора заняться этим упрямцем.
Поцеловав на прощанье тонкую шею мальчика, аккуратно ссаживаю его с колен на кресло, а сам подхожу к постели, присаживаюсь, склоняюсь над Китори.
Коген, конечно, червь, но за такой подарок заслуживает благодарности. Если бы не он, то когда бы мы ещё встретили этих малышей? Нет, иногда наши люди устраивают рейды в поисках подходящих мальчиков и по институтам, но крайне редко, когда совсем делать нечего. Обычно же мальчики попадают к нам из модельных агентств, студий, всяких тематических конкурсов и смотров, где крутится наша агентура. Малыши, конечно, примечательные, что уж говорить — редкие самородки. Но они уже полгода в городе, а агенты ни сном, ни духом. Токио слишком велик, и в его мусоре может затеряться даже Звезда Африки.
Но теперь эти маленькие звёздочки в наших руках. Пока мы с братом допрашивали Когена и пробивали информацию, малышей перевезли сюда, на остров, в цитадель для элиток. И отсюда им уже никуда не деться.
Касаюсь пальцами шеи Китори, он вздрагивает, а я, усмехнувшись, скольжу дальше, стягиваю халат, обнажаю грудь. Когда касаюсь маленького сосочка, малыш окончательно просыпается. Пару секунд смотрит на меня удивлённо, ничего не понимая, а потом паника сводит напряжением всё тело.
— С добрым утром, Китори, — говорю я, продолжая медленно ласкать его грудь. — Как спалось?
Он судорожно выдыхает, почти вскрикивает и вырывается из моих рук, прижимаясь к спинке кровати. Я бы мог запросто схватить, завалить, сжать стройное тело до хруста. Но не делаю этого. Позволяю ему отстраниться, отдышаться, оглядеться. Ведь и посмотреть есть на что.
Хару не теряет даром время, и малыш Ханаки плавится от умелых ласк, стонет так беспомощно и так сладко, что от одних этих звуков можно возбудиться.
Вижу, как Китори смотрит на них, как дрожат руки, как бьётся в глазах отчаяние. Вижу, и тепло разливается по всему телу. Эта борьба доставляет столько же удовольствия, что и покорность его братика. Страх, упрямство, сопротивление — эти блюда хочется смаковать, наслаждаться вкусом. Наслаждаться и понимать: все трепыхания пташки бесполезны. Она попалась в силки, и ей не вырваться.
— Вы… — шепчет Китори. — Вы снова?..
Он не договаривает, но я понимаю без слов и просто усмехаюсь, оставляя открытым вопрос, накачан его брат или нет. Неизвестность мучительнее правды, так пусть помучается.
А в следующую секунду резко придвигаю Китори, опрокидываю на постель и, заломив руки, стягиваю их поясом от халата, привязываю к кровати. Мальчишка, придя в себя, кричит, брыкается, но я поднимаю его таз, сгибаю позвоночник, вынуждая упереться коленями в плечи. И сопротивление прекращается.
— Будешь лягаться — свяжу полностью, — ласково говорю я, одной рукой придавливая его ноги, а второй шаря по кровати в поисках смазки.
Китори всхлипывает. Довольно улыбаясь, глажу его попку и ввожу палец в покрасневшую дырочку. Малыш зажимается, но я резко надавливаю, срывая с его губ сдавленный крик.
Бесполезно сопротивляться, просто бесполезно. И он скоро это поймёт — мой славный, чудный мальчик. «Ханакай» — цветок удовольствия — так называется афродизиак. Это название как нельзя лучше подходит и малышам.
Я наслаждаюсь каждым вскриком Китори, каждым его вздохом, каждым стоном. Наслаждаюсь его упрямством и покорностью, его силой и беспомощностью. Я просто наслаждаюсь им.
Комментарий к 11. День второй: Таёдзэ
Давно я не возвращалась к этой работе. Простите. Мне бы очень хотелось написать здесь: «И вот я наконец вернулась. Грядёт продолжение!» Но увы.
13 октября я ложусь в больницу на операцию. Операция сложная и имеет все реальные шансы закончится весьма плохо. Так что я снова пропадаю. Может, на неделю. Может, на месяц. А быть может, что и насовсем.
Простите, что не закончила ничего, хоть и обещала. Простите, если кого-то когда-то обидела.
Я люблю вас, люди. Добра вам!
========== 12. День второй: Харумэ ==========
Двигаюсь медленно, растягивая удовольствие, и любуюсь малышом. Он хорош, чертовски хорош. Светлая кожа горит румянцем, реснички подрагивают, а нежные губы плотно обхватывают мой член. Сказочное зрелище, сказочные ощущения. Мальчик действует как опытная шлюшка, но выглядит так невинно, что это заводит и стимулирует почище любого афродизиака.
Больше не могу сдерживаться, ускоряю темп. Борясь с желанием всадить в Ханаки член по самые гланды, стискиваю гладкие волосы и трахаю в ротик, в этот чудесный ротик. Сладкое удовольствие накатывает волна за волной. Ещё раз, ещё — и я уже на пике, изливаюсь в своё маленькое чудо, держу, не позволяю отстраниться, заставляю проглотить всё. И он глотает — послушный, покорный сладкий мальчик. Выхожу из него, касаюсь головкой мягких губ, и малыш всё понимает, принимается вылизывать.
Слышу довольный смешок Тая. Тот, поцеловав в шею Ханаки, опускает мальчика в кресло, а сам идёт к его брату. Маленький упрямец как раз начинает просыпаться. Я же, сбросив остатки одежды, обнимаю Ханаки, поднимаю — худенького, лёгкого — и усаживаю на колени.
— Умничка, — шепчу на ушко, обхватываю мочку губами, ласкаю.
Малыш дрожит, с силой зажмуривает глаза, стискивает кулачки. Пытается бороться с возбуждением. Глупенький.
— Расслабься, котёнок. Ведь тебе нравятся такие ласки. Знаю, что нравятся.
Нежно касаюсь его вставшего члена, кончиками пальцев размазываю сочащуюся смазку по чувствительной головке. Ханаки тихо стонет и пихается в руку.
— Нет, малыш, — усмехаюсь я. — Не так. Ты знаешь, как надо.
Помогаю ему привстать и, быстро разработав податливую дырочку, аккуратно насаживаю на себя. Щекочу языком шею и плечи Ханаки, играю с затвердевшими сосками и двигаюсь в нём, даря мальчику смесь сладостно-болезненных ощущений. От очередного толчка он распахивает глазки, и я чуть разворачиваюсь в кресле, устраиваюсь так, чтобы малыш видел всё, что творится на кровати. Чтобы видел, как Таёдзэ трахает его братика. Видел и возбуждался.
— Нравится?
Ханаки лишь судорожно дышит и тянется к своему члену.
— О да, вижу, что нравится, — улыбаюсь и легко ловлю его ручки. — Развратный малыш, тебе нравятся такие игры. Ты даже не думаешь сопротивляться, в отличие от Китори.
Мальчик всхлипывает, а я продолжаю. Продолжаю трахать его и шептать:
— Хочешь отдаться ему? Хочешь ощущать его ласки, его поцелуи, его член?
Ханаки закусывает губу и стонет. Ловлю в этом стоне нотки удовольствия.
— Да, ты хочешь этого, — тихо смеюсь я. — Будь умницей, и мы поможем тебе сблизиться с братом, поможем побороть его упрямство. Братская любовь — это так прекрасно.
Учащаю ритм, вхожу резко на всю длину, кайфую от беспомощных вскриков Ханаки, от покорной податливости. Просто кайфую, трахаю его, терзаю поцелуями плечи, оставляя засосы. Кончаю…
Откинувшись на спинку кресла и переводя дух, я ласково глажу своего малыша. А он, расслабленный и уставший, лежит на мне. Котёнок тоже кончил. Кончил, не прикасаясь к своему члену. Кончил от того, что его трахали в попку.
— Уже устал, маленький? — спрашиваю я, запуская пятерню в шёлковые волосы. — Рано. Это только начало. Дальше будет веселее.
Поймав испуганный взгляд, улыбаюсь и подхватываю Ханаки на руки, а он инстинктивно цепляется за меня.
— Продолжим наши братские игры, — шепчу на ушко и шагаю в сторону кровати.
========== 13. День второй: Ханаки ==========
Руки, эти сильные руки только что стискивали волосы, не давая вырваться, а сейчас обнимают, ласкают. Он ласкает меня!
Как? Почему он делает это со мной? И почему я ничего не могу сделать? Не сопротивляюсь. Не пытаюсь даже!