— Ну так бы и сказали, а то пугаете прям.
— Да не пугаю, вы еще группу риска по СПИДу укажите.
Эта тетка посмотрела на нее и произнесла:
— Чего самой-то не рожать, ребеночек маленький. Но кесарево, так кесарево.
— Он сроку не соответствует? — переполошилась Вера.
— Первый, что ли?
— Да.
— Не волнуйся, все рожают.
Но Вера волновалась, ее все раздражало, все не нравилось: ни отношение, ни еда, ничего. Как будто она не лежала в этом роддоме на сохранении предыдущие три месяца. Как будто все тут подменили, и врачей поменяли.
Теперь после кесарева она только вспомнила об этом: как вынашивала, как все время практически лежала в стационаре. Семь месяцев из всего срока. Как отчаивалась и собиралась с силами. И вот несколько часов назад на свет появился сын.
Она еще не видела его, Саша пошел в детское, ему покажут ребенка. А ей его дадут позже, когда будет можно.
Остается только ждать. Снова ждать… А она так устала, устала от вечного ожидания и вечной неизвестности.
Но она справилась. Теперь у нее есть сын. У них есть сын. Потому что Саша был рядом все время. И он верил в успех так же, как и она. Что бы она без него делала? Как бы жила?
А еще сердилась на него периодически… Зря сердилась. Он ее человек!
Невольно вспомнила их знакомство. Осуждение окружающих… Мама просто из себя выходила, бабушка… Ой, лучше не вспоминать. А его мама. С каким презрением она смотрела на Веру, когда они встретились впервые…
Все давно позади. Теперь их трое. Он, она и их сын. Как его назвать? Почему-то только сейчас задумалась об этом.
Интересно, а Саша задумался, как назвать сына.
— О, ты совсем проснулась! — Саша вошел в палату реанимации. — Я тут был все время.
— Я знаю, нет, не видела, но знаю. Мне было спокойно, значит, ты был тут. Ты сына видел?
— Конечно. Страшный, как смертный грех. Но ничего, кости есть, а мясо нарастим.
— Почему страшный? — она испугалась.
— Худой, кожа сморщенная на косточках, и пальцы длинные, как у паука.
Он посмотрел на свои руки и расхохотался.
— Ничего, Верочка, он личиком на тебя похож, а значит, красивым будет, ты ж у меня красивая. Короче, еще один гинеколог родился.
Прошло несколько дней. Ребенок был с ней в палате, она сама ухаживала за ним. Все-все сама. Только сосал он плохо и худел…
— Скажите мне на милость, каким это образом доношенный ребенок пятый день теряет в весе?
Вера аж подскочила на кровати, услышав громовой голос собственного мужа, раздающийся откуда-то из коридора.
Она сама позвонила ему в отделение на дежурство ночью, с телефона постовой сестры. Сын все худел, он уже весил два сто. Потерял больше чем шестьсот грамм. А педиатры ни в одном глазу: «Кормите, мамочка, он поправится». Но она же все понимает — не поправится, есть ему нечего. А они в один голос: «По современной методике…». Вот и позвонила Саше со слезами в голосе. Сообщила, что все плохо, что шов болит и не заживает, ребенок худеет. И под конец разговора просто взвыла: «Забери меня домой!».
Он обещался быть утром, как только смену сдаст. И точно…
Она задремала совсем недавно около восьми, а так всю ночь пыталась кормить сына, а он не сосет, и не сцеживается ничего, и грудь твердая как камень. Что она только не делает, и лечь она не может, потому что потом встать тяжело. Шов болит все больше и больше.
Хотела посмотреть, что там на перевязке, не дали, типа не ее это дело. Ага, живот ее, шов ее, а посмотреть не ее. Только терпеть — ее дело.
Еще врачиха палатная ей высказала, типа нежная какая. Все терпят и молчат. Только почему-то при этом заявила, что о выписке и мечтать не приходится с таким швом и таким ребенком.
Проревела Вера до вечера, а потом втихаря за денежку позвонила на работу мужу.
И вот результат.
— Александр Александрович, не шумите, сейчас мы разберемся и все выясним. Можно же тихо решить все проблемы. Ну что же Вы так.
Буквально через несколько минут ее пригласили на перевязку, народу в перевязочной — не пройти…
Что там у нее со швом, она поняла по выражению глаз собственного мужа, хотя он не произнес ни слова.
Она вернулась в палату и снова попыталась сцеживать молоко. Только почему-то сразу появилась медсестра и напоила ребенка смесью из мензурки. Вера поставила его столбиком, а он так и уснул.
Вскоре пришел Саша. По его виду она понимала, насколько он взбешен.
— Я написал расписку и забираю тебя с ребенком под собственную ответственность. Все будет хорошо, Верочка. Ты мне веришь?
Она только кивнула. Потому что верила, ему точно верила, всегда.
Он взял на руки спящего сына, подмигнул ему и произнес так, как будто тот его слышал и понимал:
— Дома мы тебя откормим, правда, Даня.
Вот так у сына появилось имя, а с именем пришла и его новая жизнь. Да, он был искусственником. Да, он разбирался в молоке, которое ему давали, они сменили не одну корову, пока нашли то молоко, которое ему нравилось. Ездили в близлежащие села в поисках тех самых коров. Но ребенок пошел на поправку, а через несколько месяцев у родителей отваливались руки и спины носить его.
Вера с ума сходила по сыну, она готова была для него на все, а он, совсем еще крохотный, вил из матери веревки. Но отец с ним обращался совсем по-другому. Он всегда серьезно с ним говорил, просто очень серьезно, как со взрослым, и малыш очень внимательно его слушал.
====== Ревность ======
— Вера, тебя к телефону. Давай быстрей, а, — Саша стоял уже у выхода из квартиры, когда раздался звонок и мужской голос пригласил Веру.
Клиент, — подумал Саша, но беспокойство не покидало. Он не первый и не последний. Саша даже различал их голоса и знал, как кого зовут. Но этого слышал впервые.
Вера с малышом на руках взяла из его рук трубку. Услышав голос, она изменилась в лице.
Саша напрягся. Но делать было нечего. Он торопился на работу. Поцеловав жену и сына, закрыл за собой дверь. Обещал перезвонить с работы. Ему не понравилась ее реакция, но спрашивать глупо, оставаться в неведении — еще глупее. Потому что внутри завелся червь, и он точит, точит совершенно бессовестно его сознание, разжигает любопытство и вызывает беспокойство и раздражение. Он что только не передумал, пока дошел до работы: «Это может быть ее первый мужчина! Что ему надо? А если она уйдет? Ведь вполне возможно, он дорог ей, хотя звонок был ей неприятен. Любимому человеку с таким кислым лицом не радуются».
Вдруг он осознал, что жутко боится ее потерять, просто катастрофически. Потому, что любит… Нет, то, что он ее любит, он знал, но что настолько боится вмешательства в их мир, даже не догадывался. Он снова вернулся к вопросу, кто это может быть.
Он просто не мог работать.
Он задавал вопросы пациентке и не слышал ответы, переспрашивал. Но сосредоточиться никак не мог. Впереди ночь, и что будет ночью? Хорошо, что день выдался спокойный. Он просто не может оперировать в таком состоянии. И главное — причины практически нет.
Какая причина? Жене кто-то позвонил. Сколько мужчин ей звонило, но он никогда не реагировал, а тут… Почему же так тошно?
Историю он кое-как заполнил и женщину осмотрел, написал. Скорых пока не было. Взял сигарету и вышел на улицу.
Не отпускало…
Саша ответил на чье-то приветствие и услышал детский плач, такой знакомый и родной. Поднял глаза, перед ним стояла Вера с коляской, а сын надрывался.
— Саш, он обкакался по дороге, — как-то виновато произнесла жена.
А его отпустило. Только смех пробрал.
— Пойдем мыть.
В приемном вымыли мальчишку и поменяли памперс. Он умолк и уснул на руках у отца.
— Что ты пришла, Вера?
— Ты такой смурной ушел. Я беспокоилась.
— Звонил кто?
— Вадим.
— Тот?
— Да, Саша тот. Но это не имеет никакого значения.
Он внимательно смотрел в ее глаза, но там ничего не было, что могло поддержать его беспокойство.
— Представляешь, он девушку ищет, просил помочь.
— А ты?
— Я спросила, какой диагноз предпочитает. Я из своих женщин выберу.
— Так и спросила?
— Так, а что мне надо было? Все-таки не зря моя мама его с лестницы спустила. Каждый день ее благодарю за это.
— И я тоже. Меня она же не спустила.
— От тебя порядочностью пахло.
— Врешь, Вера. От меня пахло сексом. Но она не спустила. И смолчала, я бы не смолчал, была бы ты моя дочь. А она смолчала и приняла меня, как родного. Может, и не совсем как родного, но приняла, и меня, и твой выбор.
— Она не ошиблась.
— Я знаю, что не ошиблась, — произнес он с нотками гордости в голосе. — Просто не пойму я вас, женщин. Всю свою сознательную жизнь с вами, женщинами, работаю, а все не пойму. Еще и женским доктором называюсь, а логику вашу никак не осилю. Так это логику, а интуицию и отсутствие логики с выводами — так вообще!
— Ты так волновался?
— Вот. Об этом я и говорю, Верочка. Я слова не сказал, просто на работу ушел, и все. А ты почувствовала и пришла. Почему пришла?
— Ведь ты ж так на меня глянул, что не могла я не прийти. Люблю я тебя, муж.
— Так и я тебя… Только как по темнякам домой пойдешь?
— Так и пойду, я же не одна, с мужчиной, однако.
— Это с каким?
— Да с сыном, Саша. Он же мужчина у нас.
Он снова взял сигарету, проводил их до угла улиц и долго смотрел вслед… Сигарету так и не поджег, Вера не любит, когда он курит…
А она вернулась домой, разогрела бутылочку, покормила сына и снова поблагодарила мысленно мать, что уберегла ее тогда от Вадима.
====== Быть или не быть ======
— Вера, надо поговорить, серьезно.
Саша ел, а она кормила ребенка.
— Говори.
— Это важно, надо принять очень важное для нас решение, для меня важное решение.
— Сашенька, что случилось?
— Мне предлагают работу. Там есть перспективы, там можно защититься, там будут деньги.
— А ночные дежурства?
— Редко. И спокойные. Я смогу быть с вами, смогу сам воспитывать сына, смогу любить тебя сколько захочу, мне на все хватит времени.
— Времени не хватит на все. Тебе предлагают работу, а не вечный оплачиваемый отпуск. И защититься — значит пахать и днем и ночью. Мне можешь не рассказывать. Что за работа?
— В центре репродуктологии. Вера, это деньги, большие деньги. Мы сможем ездить отдыхать, выбрать лучший платный сад для Даньки, ты вернешься к работе и продолжишь свою науку. Согласись, что все складывается?
— Саша, надо подумать.
— О чем думать?
— О том, что ты говоришь. Вроде хорошие такие слова, только мне в душе кажется, что ты сам себя уговариваешь, и как будто жертвуешь собой ради семьи. Чтобы Даньку в лучший садик, мне науку продолжить, а у тебя пустота в глазах. Ты хирург, а там что? Подсадки, терапия… Может, оно интересно, даже без может, интересно, конечно, но вот не совсем твое.
— Я терпеть не могу делать аборты, там их не будет.
— Куда денутся? Не все вынашивают, не все эмбрионы развиваются, как надо. Да дело не в этом, дело в тебе. Ты работаешь там, где тебе комфортно — на передовой, а репродуктология — глубокий тыл.
— Вера, это деньги и перспектива. Я решил.
— Ну, если решил…
— Ты против?
— Я против лучшего сада для сына? Издеваешься? Нет, Саша, я не против. Только я считаю, что это жертва, а жертвы мне не нравятся, особенно процесс жертвоприношения.
— Ты почему не ешь?
— Сын спит.
— Так положи в манеж, пусть там спит. Опять голодовку устраиваешь?
— У меня лишний вес.
— У тебя всегда был лишний вес, и что? Я не люблю, когда кости в меня впиваются.
— До костей мне надо скинуть килограмм двадцать.
— Совсем с ума сошла. Вера, у тебя такая конституция. Ешь давай.
Она знала, что спорить совершенно бесполезно, и положила себе в тарелку жаркое. Ела и внимательно смотрела за его выражением лица. А он думал, и его неудовольствие своими мыслями проявлялось в его глазах. Но он больше не произнес ни слова, а ему тоже дала ему время все взвесить и подумать.
Вера была против репродуктологии. И вовсе не потому, что она ей не нравилась. Нравилась, и была бы возможность, сама бы туда побежала. Так ее привлекала эта область медицины. Но Саше — нет, это не его. Вот ночные дежурства, экстренная гинекология — это его. Там адреналин, там самоутверждение, там спасение жизней, там соперничество с самим создателем за жизни и за души. Вот эта стихия его. А спокойствие — не его. Еще, не дай Бог, пить начнет.
Так они ни о чем и не разговаривали. Каждый переваривал информацию по отдельности. Нет, не для того, чтобы остаться при своем мнении, а чтобы завтра доказать свою правоту и принять совместное решение, потому что это решение будет влиять на их жизни.
Утром он ушел, а она заболела. Температура поднялась, знобит, горло болит. И Данька канючит, с рук не слезает. Напилась микстур и таблеток. Ребенка с собой в постель положила. А Саши нет и нет. Уже давно рабочий день закончился, а его все нет.
Наконец услышала звук поворачивающегося ключа. Но встать сил не было.
— Вераш, что случилось?
— Заболела, простыла.
— Данька?
— Все норм. Но он со мной. Что ты так поздно?
— У сотрудницы из терапии сын умер. Надо было соболезнование выразить. Женщина такая хорошая, а сын прям красавец на фото.
— Отчего? Молодой?
— Тридцать лет всего. Упал с двенадцатого этажа с балкона, а может, столкнули.
— Асан? — она села на кровати.
— Да. Господи, ты знала его?
— Мы дружили в институте. В одной группе учились. А Танька? Жива?
— Ты про его жену? Ты и ее знаешь? У нас она в токсикологии с передозом. Девочку сестра его забрала, говорит, давно уже. В музыкальную школу она ее водит. Верочка, вот я дурак.
Она рыдала, забыв про температуру, представить, что Асана больше нет, было просто невыносимо.
— Когда похороны? — спросила всхлипывая она.
— Завтра. Но я работаю, не пойду, все равно в закрытом гробу. Ты не пойдешь. Я итак, идиот, не понял. Там сокурсники были. Ерлан еще сказал: «Верке не говорите, она только родила». А я даже не сопоставил с тобой. Прости, родная.
— Да ты-то причем!
— Саша, страшно-то как… Он мне всегда все рассказывал, мы с ним всеми проблемами делились, а потом пути разошлись… Я осудила его, даже не его, а Таньку, и забыла за всеми своими проблемами и радостями, за своей жизнью, забыла я про друга и не видела, и не звонила, и не говорила, а теперь уже и не увижу, и не поговорю. Плохим я другом оказалась…
Он обнял ее и качал, как ребенка. Что мог сказать? Ничего. Не была она виновата в судьбе Асана, а в его смерти так и подавно. Но боль и чувство вины были неподдельными, и ничего с этим нельзя было поделать. Он был ее другом и даже мертвым оставался им. Она ничего не могла изменить, никто не мог…
Сыном он занимался сам, Вера лежала и плакала в подушку, а потом уснула. А он все думал, как ей сказать, что решил не уходить из скорой. Как объяснить, что любит свои дежурства и любит экстренную помощь. Что не сможет спокойно работать в тихом месте. Не сможет, и все, и никакая диссертация ему не нужна. Он практик, просто практик.
Думал о том, как все не вовремя и как ей это объяснить. Ведь видеть ее будет так же редко и ночевать с ней тоже редко. И зарплата меньше, намного меньше.
Так и не придумал, как же ей это все сказать, чтобы не казалось, что работу любит больше, чем ее.
Лег спать. Проснулся среди ночи, и снова думы.
— Саш, ты спишь? — раздался голос жены.
— Нет.
— Прости, что я так отреагировала.
— Да я понимаю. Мне говорить тебе не надо было. Он друг твой, и ребята вспоминали, что вы дружили. Я не понял, что они о тебе говорят, не понял, и все.
— Уже ничего не вернешь. Саш, не делай глупости, не уходи из скорой. Я подумала, взвесила. Переживем мы без тех денег. Я на работу пойду, заработаю. Скорая — это твое.Ты не сможешь жить иначе, а жертвы не нужны. Ты сам потом будешь нервничать, дергаться и все проклинать. Не надо себя ломать. Собой надо оставаться всегда.