— Прикольно, — цежу я. — То есть остальные у тебя норм людьми были. Свободными. А я так — мальчик для развлечений. Бесправная зверушка. У меня и паспорт забрать можно, и вообще всё отнять, даже инструменты. А потом бросить, как подачку. Пользуйся, мол, и жопу подставляй.
— Ярик, — тихо говорит Дамир, а пальцы становятся жёсткими, — ты опять начинаешь нести ерунду.
— Ерунду?
Отбрасываю его руку и вскакиваю.
— А по-моему, я тупо перечисляю то, что ты со мной сделал, сука. Хотя для тебя это, может, и правда ерунда. Полностью растоптать человека, лишить всего, лишить свободы, запереть. И всё это для того, чтобы хуй свой в меня пихать! Да, верю. Для тебя всё это ерунда. Только вот для меня это не ерунда. Не ерунда, блядь! Я человек, а не подстилка. Свободный человек!
— Ярик, ты всё не так понимаешь, — лязгает Дамир и делает ко мне шаг.
— Не так? — ору я, показывая шрамы на запястьях. — А как я вот это должен понимать? Как, сука? Как?! Может, это я сам под тебя лёг? Сам паспорт отдал? Сам наручники надел? Сам, да? Отвечай, падла!
Дамир сводит брови в линию.
— Да, я перевёз тебя сюда и паспорт забрал, — медленно, едва сдерживаясь, выговаривает он. — Но всё это для того, чтобы ты глупостей не наделал. Когда успокоишься, и перестанешь истерить, сможешь делать, что вздумается, и гулять, где хочешь. Разумеется, с охраной.
— С охраной?
Я начинаю ржать. Нет, у меня не истерика. Просто мне смешно.
— А может, сразу на цепь? Ну а что? Ошейник и в жопу анальную пробку с хвостом. Чтобы всегда растянут был!
— Яр, прекрати, — рычит Дамир. — Ты не понимаешь, что несёшь бред. Успокойся.
— Не понимаю? А чего тут не понимать-то? Всё яснее некуда. Был пацан. Свободный и весёлый. Мечтал, блядь, петь. А теперь нет пацана. Есть только секс-игрушка. Вот и вся история.
Стою. Смотрю ему в морду. Кулаки сжимаю. А он выдыхает. И взглядом меня жрёт.
Да хоть что делай. Мне уже не страшно. Мне уже всё похуй.
— Маленький, об этом я и хотел с тобой поговорить. О твоём желании петь, — выдаёт Дамир.
Что, блядь? О чём он?
— Я знаю, что ты мечтаешь о певческой карьере, и ты очень талантлив. Я помогу тебе поступить в Московскую государственную консерваторию и вообще с продвижением и раскруткой. То, что ты слышал вчера, это только начало.
Он говорит, а я стою и… И не дышу.
Пиздец. Охуеть просто какой пиздец. Он теперь меня моей мечтой покупает? Ёбаный ж ты в рот!
— Эй! Алё! — ору я ему в морду. — Ты сам-то себя слышишь? Может, хватит уже в благодетеля играть? Хуёво роль держишь. Не твоё.
Дамир лязгает челюстью и хмурит брови. Смотрит вопросительно.
Он не догоняет, что меня не наебать? Так я ему объясню доходчиво.
— Ну классика ж жанра! Тебя продвигают, а ты жопу подставляй. Важному кену нужно иметь яркую подстилку. Яркую и полезную. Которая бы не просто давала, но ещё и бабло приносила. Обычно подстилками модельки всякие бывают, а тут пташка певчая попалась. Чего б её не двинуть, а потом поиметь. Во всех смыслах. Только вот Жар-птицы в клетках не поют. Даже в золотых. Они поют только в райских садах. На свободе, блядь! На сво-бо-де!!!
Сейчас взорвусь. Разорвусь на ошмётки к хуям. Я даже хочу этого. Хочу! Чтобы — раз! — и только вспышка. И больше не думать, не чувствовать, не смотреть на эту рожу! На долю секунды даже кажется, что всё, предел, сейчас, наконец-то, сердце не выдержит и лопнет.
Но нет.
Выдержало. Не лопнуло. Ничего не изменилось. Только морда напротив каменной стала.
— На свободе, говоришь?
Голос тихий и тяжёлый. Он наваливается на меня холодом. Придавливает к полу. Остужает. Непроизвольно сжимаюсь, кутаясь в простынь.
— Про какую ты свободу, маленький? — надвигается Дамир. — Про свободу от безопасности? Про свободу от нормальной жизни? Про свободу, где выбираешь между «Дошираком» с говядиной или со свининой? Про ту свободу, где мёрзнешь в собственной квартире, где спотыкаешься о говно на лестничной площадке? Или о свободе, где любая тварь с пистолетом может запросто застрелить тебя? Где от одной искры вспыхивает пожар, унося десятки и сотни жизней? Ты про эту свободу, маленький?
О чём он? Что он несёт?
— Или, может, ты говоришь о свободе выбора, Ярик?
Холодный прищур стреляет в упор. Я не могу ничего сказать. Да куда там! Я даже вдохнуть не могу.
— Напомни-ка мне, почему ты — человек с уникальным слухом и голосом, мечтающий петь и горящий своими песнями — почему ты поступил на эконом?
Дрожь по всему телу. Какая-то тупая лихорадка. Не могу совладать. Никак.
Зачем? Зачем он всё это говорит? Заткнись!
Но он не затыкается. Он продолжает давить. Словами, взглядом, присутствием — всем.
— Я помню, солнышко, твои слова, — выговаривает Дамир, делая ещё шаг. — Ты говорил, что не всем везёт, что эконом — запасной вариант, банально «кушать хочется». Ты осознанно отказался от мечты, отодвинул её, решив пойти путём, который навязывает тебе общество: понятные, стабильные деньги, упахивание на нелюбимой работе, чтобы возможно, когда-нибудь иметь время и возможность заниматься своим любимым делом. Ну и какая же это свобода, солнышко? Это клетка. Натуральная клетка. И отнюдь не золотая. Она железная. С шипами и чугунным замком. Вот лицо твоей свободы. Вот её обратная сторона.
Его тяжёлые слова бьют, хлещут, прибивают меня к стенке. Мне бы заслониться, мне бы возразить. Хоть что-нибудь. Но я не могу найти слова. Не могу. А он продолжает:
— Я же хочу выдернуть тебя из той клетки. Выдернуть и дать свободу, дать ресурс, который позволит тебе расправить крылья, а не жаться в замызганных стенах, не оглядываться в ожидании пули, не убивать себя на ненавистной работе, не растрачивать себя на нелюбимое дело. Я могу дать этот ресурс. Тебе нужно только протянуть руку и взять, а не играть в тупую гордость.
Он подходит совсем близко, склоняется, нависает, заглядывает в глаза своими космическими безднами и давит, расплющивает.
— Если бы не мои деньги, Ярик, если бы не мои люди, то ты был бы уже мёртв.
Хриплый шёпот растекается по венам, и кровь стынет, замерзает.
— Или лежал бы в больнице с простреленным пузом.
Что? В смысле?
— Удивлён? — усмехается Дамир. — Ты думал, что это охрана ТЦ тогда подстрелила мудака, что в тебя целился? Серьёзно? Наивнота… — качает он головой. — Нет, солнышко, это мои люди сняли идиота. Мои люди охраняли тебя всё это время. Если бы не они, то Власов или подобная мразь уже давно бы сцапала тебя, подсадила бы на наркоту и истрепала.
Пальцы, шершавые горячие пальцы касаются моей щеки, невесомо, едва уловимо, скользят, обжигая кожу. И это такой контраст. Дикий, несуразный контраст с его словами и каменным лицом. И сердце отмирает и начинает стучать вдвое быстрее и громче обычного.
Каменное лицо подёргивается болезненной судорогой, и Дамир убирает руку. Резко отстраняется.
— Я хотел сегодня серьёзно с тобой поговорить, вернуть паспорт, позволить выходить. Но вижу, ты ещё не готов к разговору, — чеканит он. — Так что, пока не успокоишься и не поумнеешь, будешь сидеть тут. Взаперти.
Кинув это, Дамир разворачивается и уходит. Звук захлопнувшейся двери отдаётся во мне нервной дрожью, и я хватаюсь за стену, опираюсь о неё. Оказывается всё это время я стоял неподвижно вытянутой струной. Но сейчас струна порвалась, и я…
Я не знаю, что делать. Я уже ничего не понимаю.
Комментарий к Глава 3 Замечательный человек Janjaq нарисовал иллюстрацию сна Яра! Посмотреть можно в шапке =)
====== Глава 4 ======
Жрать хочу просто пиздец. Живот уже к позвоночнику прилипает и урчит, как твой мартовский кошак. Не урчит, а орёт. Организму похуй, что у меня тут принципы.
Бля-а-адь!
Прижимаю к животу руки и складываюсь пополам.
Вчера после того, как крокодилья морда вышла из комнаты, я свалился на кровать и, пялясь в потолок, пытался успокоиться, пытался распутать клубок мысле-эмоций. В итоге тупо заснул.
А сейчас проснулся и… жрать хочу. Сколько там человек без еды может? Месяц? Полтора? У меня всего третий день, а я уже нахуй загибаюсь. И я ведь не хочу голодать. Ну не хочу. Я ж не дурак, понимаю, что так только себе хуже делаю. Но не хочу у этого Крокодила ничего брать. Ни подарки его ебучие, ни помощь его лживую и поддельную, ни еду его говняную. Ничего!
Резко выпрямляюсь и от этого голова немного едет так, что комната слегонца подрагивает.
Пиздец. Нужно срочно что-то съесть. Или попить. Хотя бы воды. Но я не могу выйти отсюда. И у меня нет денег, чтобы что-то купить.
Ебучий Аллигатор. Чтоб ты сдох, зараза!
Взгляд медленно ползёт по комнате, цепляется за старенький комп, который странно смотрится в этом новеньком, сверкающем интерьере, останавливаюсь на инструментах, что лежат в футлярах прямо на полу.
Снова возвращаюсь к компу.
Так. Это мой комп. Один раз я его уже продал. Кто мне мешает сделать это ещё раз?
Кто? Ха-ха! Хуй в пальто!
Как я объяву размещу, если даже не знаю, где заперт. Да и выйти никуда не могу.
Блядство.
Тихий щелчок замка выдёргивает меня из мыслей. Моментально собираюсь и резко оборачиваюсь к двери. Та аккуратно раскрывается, и в проёме нарисовываются двое-из-ларца.
Что им нужно?
— С добрым утром, Ярослав, — басит Гриша. — Как себя чувствуешь?
До чего ж стрёмно слышать от него вот это «Ярослав». Аж передёргивает всего.
— Охуенно себя чувствую, — отвечаю я, скрещивая руки. — А вы с какой целью интересуетесь?
— Может, сходишь поешь? Или тебе сюда принести?
— Сказал же: не голоден, — дёргаю плечом, а живот предательски урчит. Вот ведь падла!
— Ярослав… — оба братца ворчат сердитыми бульдогами.
Что за нах, бля! Сторожите тут, как Цербер врата Аида, так хоть не лезьте ко мне, не цепляйтесь. Сдрисните отсюда. Дайте уже подохнуть.
Хотя…
— Комп видите? — спрашиваю я, охрана кивает. — Задание: продать как можно скорее комп, купить мне пожрать, остальные деньги принести. Ясно?
— Ярослав… — вздыхает Гриша. — Ну что ты, как маленький?
— Вам ясно? — встаю с места и, сжав кулаки, смотрю на них.
Братки выдыхают, переглядываются. Кажется, что между ними происходит какой-то молчаливый диалог, в который я не врубаюсь, а через пять секунд Паша подходит к столу и начинает отсоединять провода.
Он понёс его продавать? Серьёзно? Сработало?
Охуеть!
— Только побыстрее, — подгоняю я. — И еду не забудь. Дошик там или ещё какое-нибудь говно дешёвое.
Паша на это только молча кивает, сгребает всё и выходит. Я сажусь обратно на кровать.
Дошик… Блядь. Какого хуя именно его упомянул? Вчера крокодилья морда Дамир про него втирал. И вообще много чего втирал. Всякой байды. Не хочу об этом думать. Не хочу вспоминать.
Но вспоминаю. Потому что… потому что он прав, сука.
Да, мы живём в говне и едим говно. И считаем это нормой. Нормой, блядь! Жить в разваливающемся доме, ходить по улицам, зная, что любой ушлёпок может пырнуть ножом, зная, что от любой искры может загореться целый торговый центр, потому что гниды пожалели денег на негорючие отделочные материалы. И никто тебя не спасёт. Даже если захочет. Потому что банально не успеет!
Потому что безопасность — это миф. Самообман. Это сказка у нас в голове. Такая же сказка, как справедливость, свобода и прочая хуйня, которую придумали специально, чтобы мы сидели в своём дерьме и не рыпались. Ведь если не видел ничего лучше, то и такое сойдёт. И это не исправить. Не побороть это. Остаётся только бежать. В творчество, в музыку. Искать там отдушину, хоть какую-то свободу, но… Но и это не получается. Не дают убежать. Пчёлы должны жить в улье и делать мёд, поэтому со всех сторон идёт давление: «музыка — не серьёзное занятие», «чтобы выжить, нужно пахать», «выбери надёжные деньги», «стань нужным и полезным». А чтобы не свихнулись окончательно, подсовывают сказочки про справедливость и свободу, типа, когда-нибудь всем воздастся по заслугам. Да никогда ничего никому не воздастся! Никогда!
Дамир, конечно, мудак и крокодил, но он прав. Он тысячу раз прав, называя такую жизнь клеткой. А я — глупая птаха, которая сначала в одной клетке трепыхалась, а теперь в другой.
Блядь. Как же паскудно на душе от всего этого. И паскуднее всего от своей собственной наивноты. Я дурак, которого жизнь к двадцати годам так и не научила, что нужно снять розовые очки, обрасти шкурой, панцирем, и выкинуть все сказочки про добро и справедливость из головы. Выбросить, как мусор, весь этот бред.
Но… Как там у Семёновой было?
…Но зачем этот бред не дает прожить,
От несчастий чужих отводя лицо?..
А затем, чтоб другому помочь сложить
Рукотворную сказку со счастливым концом.
Помочь. Хех. Есть же вот такие придурки, как я. Реально ж ведь помогают. Перечисляют свои копейки во всякие фонды благотворительности, скидываются на лечения незнакомым людям. И я вот таким был. Нечасто, но делал. Летом всё, что собрал на набережной, отправил в фонд помощи детям. Я всегда таким идиотом был? Да?
Усмехаюсь.
Видимо, да. Оно у меня как-то само получается. Не специально. Я даже не думаю, когда делаю. Просто делаю и всё. Тогда в торговом центре девчонку от хуерыла с пистолетом заслонил, и ведь не думал же об этом. Не соображал. Если бы соображалку включил, то никого бы я заслонять, наверное, не стал. Страшно. Пуля в брюхо — это страшно. И никто от этого не застрахован. Никто. Только те, кто бабло вагонами грузит. Потому что у них охрана есть. Они даже могут своим подстилкам охрану нанимать, чтобы те за целостью собственности следили.
Поднимаю голову и смотрю на Гришу.
Вот он — один из охранничков. Приставлен блюсти сохранность меня. И ведь блюдёт. Вряд ли Дамир врал, говоря, что это они мудачьё подстрелили. Если бы не двое-из-ларца то, возможно, меня вообще бы уже не было.
— Спасибо вам, что спасли тогда в ТЦ, — говорю я тихо.
Гриша с секунду смотрит недоумённо, а потом лицо расправляется, растягиваются в улыбке губы.
— Всё хорошо, Яр. Ты можешь на нас положиться.
Хмыкаю.
Положиться, да?
Так это не я на вас полагаюсь, а Дамир. Я просто объект охраны. Не более.
Гриша подходит и протягивает мне стакан с водой.
— Попей. Тебе надо. Совсем себя заморил, — благожелательно говорит он. — А я пока раны твои смажу.
И пока я принимаю стакан и хлопаю глазами, в лапах Гриши, как у фокусника, появляется тюбик крема, и этот крем он начинает в меня втирать.
— Иди нахуй, — пытаюсь выдернуть руку из медвежьего захвата. — Я и сам могу.
— Сиди уже.
Я сижу. Пью воду и подставляю руки для обработки. Брыкаться совершенно не хочется. Наверное, я тупо ослаб. Сколько так сижу, не знаю. Десять минут? Двадцать? Полчаса? Хуй знает. Просто сижу и пялюсь в окно, на блёклое небо, на далёкие высотки, пока дверь не открывается и в комнату не входит Паша. Компа с ним уже нет, зато есть бумажный пакет.
Обалденно пахнущий едой бумажный пакет.
Он опускается на стол, к которому Паша молча приглашает.
Пара шагов — и я уже запускаю в него нос.
Божественные запахи сшибают меня, а все эти упаковочки так охуенно выглядят: бумажный стакан с чаем, закрытый крышкой, тёмно-коричневый пухлый свёрток скорее всего с бургером, прозрачный контейнер с круассаном, ещё один бумажный широкий стакан. А этот с чем интересно? С кашей, что ли?
Тянусь к нему носом, принюхиваюсь и торможу сам себя.
Так. Стоп. А где дошик? Я ж просил дешёвое говно купить. Это всё не похоже на дешёвое говно никак.
— Сколько это стоит? — поворачиваюсь я к Паше.
Тот хмурится.
— Неважно, — машет он лапой.
— Нет, важно!
Я встаю в позу и тут до меня доходит.
— Ты вообще комп продал? Или он в соседней комнате, блядь, стоит?
— Ярослав, — вмешивается Гриша. — Ешь давай уже. С компом твоим потом разберёмся.
— Не буду я это есть!
Паша пыхтит, а Гриша вздыхает.