— У меня во рту какой-то противный вкус, — призналась Эбигейл. — Но это не из-за сандвича. Я поняла, почему Макс… мистер Галлахер… — Мысленно она называла его Максом, но вслух всегда говорила «мистер Галлахер», быть может, потому, что он называл ее «мисс Гастингс». — Я поняла, почему босс хочет так спешно жениться. Если он этого не сделает, то будет вынужден навсегда оставить кубок у Джеффа.
— О мужчины! — презрительно вздохнула Мейвис.
— У них с Джеффом есть список качеств идеальной женщины. — Эбигейл пожала плечами. — Кроме всего прочего, они хотят, чтобы она была спортсменкой суперкласса, с которой можно в свободное время играть в футбол. Ты себе можешь такое представить?
— Вообще-то да. — Мейвис примостилась на краешке стола, явно готовая поделиться своими познаниями мужской натуры. — Мужчины очень серьезно относятся ко всем этим спортивным трофеям, командной символике и тому подобному. Ты же знаешь, как они перед важными играми стараются украсть друг у друга талисманы. Готовы на все, чуть ли не жизнью рисковать — только бы выиграть. А знаешь ли ты, что символизирует этот кубок?
Эбигейл смущенно попыталась выразиться поприличнее:
— Мужской член?
Мейвис расплылась в улыбке:
— Молодец! Но знаешь ли ты, что для них и автомобиль — это пенис, и работа — пенис, и кредитная карта… — Она сделала паузу, но, не дождавшись ответа, продолжила: — Правильно! В жизни мужчины все есть отражение его мужской силы, и ему приходится постоянно доказывать свою силу. Но не нам, а другим мужчинам. Бедняги всю жизнь играют в игру под названием «мой-больше-чем-твой» — точь-в-точь как бараны с огромными рогами, которые бодаются друг с другом, чтобы завоевать маленькую самочку.
— Но Макс и Джефф не бараны с рогами. Им уже по сорок.
— Конечно, но мозги у них, как у двадцатилетних, а их гениталии и вовсе никогда не позволят им перейти рубеж тринадцатилетия. Ты знаешь, почему мужчины дают своим пенисам клички?
Эбигейл понятия не имела.
— Не желают, чтобы некто безымянный принимал за них все решения.
Эбигейл порадовалась тому, что у нее во рту ничего нет, иначе она подавилась бы.
— Бедный Макс! Мне нужно будет с ним поговорить и не дать ему совершить чудовищную ошибку.
— Ты, конечно, можешь поговорить с боссом, детка. Но это не значит, что он расслышит тебя за бурлением своих гормонов.
Эбигейл немного поразмыслила над этими словами, но решила, что в любом случае побеседовать с Максом следует. Она работает с боссом почти десять лет и не может притворяться, будто не замечает того, что он собирается сделать то, о чем будет жалеть до конца жизни. Если Мейвис и права насчет таких мужчин, как Джефф, то ее «баранья» теория не обязательно справедлива в отношении Макса. Эбигейл почти все знает о своем боссе — она поджала губы, чтобы не выдать себя улыбкой, — кроме клички, которую Макс дал своему пенису…
Глава 3
Пентхаус Макса Галлахера, расположенный в небоскребе на берегу залива, был отражением его характера. Но еще больше он был отражением натуры Эбигейл. Макс предоставил ей полную свободу по-своему обставить дюжину комнат, и, тщательно изучив его привычки, она решила устроить для босса полуубежище-полукрепость.
Она хотела, чтобы квартира была теплой и уютной, тем местом, где мужчина мог бы спрятаться от ежедневного стресса, неизбежного в делах с многомиллионными операциями, когда решения приходится принимать в считанные секунды. Эбигейл обставила комнаты мягчайшими креслами и кушетками, обитыми серым в полоску шелком, и дополнила обстановку иными предметами мебели из черного лакированного дерева, в котором есть нечто мужественное и в то же время успокаивающее.
Ярко расписанные восточные ширмы добавляли цветовые пятна, а паркетные полы из дерева твердых пород были покрыты толстыми тибетскими коврами. В гостиной, библиотеке и спальнях имелись камины, и повсюду стояли свежесрезанные цветы — белые тюльпаны, если их удавалось достать, или маргаритки, которые Эбигейл обожала.
Относительно богатства Макса она потратила на все это не так уж много денег, зато позволила себе транжирство, приобретя парную бронзовую скульптуру шестнадцатого века, изображавшую римских богов в эротических позах. Увидев их в антикварном магазине, Эбигейл не могла отвести глаз и в конце концов купила. До сих пор, глядя на эти фигуры, она чувствовала, как по всему телу пробегает дрожь, и ей всегда хотелось узнать, какое впечатление скульптуры производят на Макса.
Еще одной вещью, перед которой она не смогла устоять, было антикварное французское «любовное» канапе, предназначенное не только для сидения, как утверждал хозяин магазина. Эбигейл поинтересовалась, почему так странно расположены подлокотники, и узнала, что они предназначались для ног. Ей описали некоторые возможности, которые предоставляло это канапе, в таких шокирующих подробностях, что Эбигейл покинула магазин с пылающими щеками и всю ночь видела весьма возбуждающие сны.
На следующее утро, проклиная тот час, когда увидела эту порочно-красивую вещь, она поплелась в магазин и совершила покупку тайком, как наркоман покупает свое зелье. Спрятать канапе в квартире Макса было негде, поэтому девушка решилась на отважный поступок и поставила его прямо перед камином.
Когда Макс поинтересовался необычными подлокотниками, Эбигейл изобразила полнейшую невинность и предположила:
— Может быть, у французских придворных были проблемы со спиной?
— Если не до, то после, — пришел к выводу мистер Галлахер, внимательно изучив старинный диванчик.
Эбигейл заканчивала дела на кухне, когда послышался звук открываемой входной двери, и взглянула на часы, уверенная, что еще рано. Обычно она уходила еще до его возвращения. Момент был ничуть не хуже любого другого, чтобы поговорить с Максом, однако в официальной обстановке, где существуют четкие рамки общения, обсуждать личные проблемы было бы намного легче.
Эбигейл вообще высоко чтила всякого рода субординации. Она всегда желала точно знать, где проходит черта, определяющая ее отношения с тем или иным человеком. С Максом достичь взаимопонимания, касающегося неписаных правил поведения, было совсем не трудно. Они редко вторгались в частные владения друг друга, разве что случайно. Будь на месте босса такой человек, как Джефф, он бы, разумеется, постоянно затаптывал пограничные полосы, а ее это очень нервировало бы.
Однако и нынешняя ситуация ее обеспокоила, ведь пент-хаус был личным убежищем Макса, несмотря на то что она сама его обустроила. Поэтому при появлении босса пульс участился.
— Я просто раскладывала ваши пилюли, — поспешила объяснить Эбигейл.
Она стояла у мраморной стойки посреди необъятной кухни, в которой царил полумрак. Собираясь вскоре уходить, девушка не зажигала верхних светильников, но помещение вдруг залил яркий свет, и Макс неожиданно оказался рядом.
Эбигейл не подняла головы, продолжая закручивать крышечки на баночках с пилюлями. Нужно поторопиться с этим, подумала она. И вообще, можно было сделать побольше маленьких пакетиков и разложить по ним необходимое количество пилюль на всю неделю. Но тогда ей незачем было бы приходить сюда каждый вечер.
— В микроволновке кастрюля с лазаньей из баклажанов, — сказала она, удивляясь тому, что Макс молчит. — Пять минут — и готово. Могу до ухода сделать салат, если хотите.
Эбигейл хотела убрать баночки на место, но босс вел себя так тихо, что ей наконец пришлось взглянуть на него. Макс стоял, прислонившись к мраморной стойке, и, сложив руки на груди, смотрел на нее, сосредоточенно сдвинув брови: очень внимательно и сосредоточенно изучал что-то, что вызывало у него явный интерес.
— Мистер Галлахер?
— Вы не блондинка, — сказал наконец он.
— Блондинка?
— Ну… ваши волосы. Хотя они действительно вьющиеся. Так было всегда?
— Вы о цвете? Я никогда не была блондинкой.
Макс улыбнулся, и она почувствовала себя плавающей в невесомости. Почему его так заинтересовали ее волосы? Почему всех так интересуют ее волосы? Эбигейл предпочитала, чтобы люди не обращали на нее внимания. Так было легче работать.
— Вам ведь еще не надо уходить, правда? Я надеялся, что мы сможем поговорить.
Он взял из ее рук баночки и поставил их на стойку. Эбигейл чувствовала себя раздетой. Вот в этом-то и проблема — здесь, в кухне, нет никаких границ. Она не знает, где кончается ее территория и начинается его; похоже, и Макс этого не знает, потому что подошел необычно близко.
— Я рад, что вы еще не ушли. У меня такое ощущение, что вы неправильно меня поняли насчет этого дела с женой.
«Надеюсь, что так, — подумала Эбигейл, — искренне надеюсь».
— В изложении Джеффа это прозвучало так, будто я ищу фотомодель для демонстрации купальных костюмов с солнцем в голове вместо мозгов, что, вероятно, соответствует его собственному идеалу.
— А это не так?
Макс покачал головой, по-прежнему внимательно разглядывая ее волосы.
— Интересно. Когда вы под определенным углом наклоняете голову, в волосах появляется какое-то мерцание, свет выхватывает светлые пряди. Может быть, Джефф имел в виду именно это?..
Эбигейл почувствовала, как заливаются краской ее щеки, и не знала, что делать.
— Так это вам нравятся блондинки? Или Джеффу? — спросила она.
— Мне нравятся женщины, которые краснеют.
Это был совсем не тот Макс Галлахер, которого она знала и понимала. Эбигейл понятия не имела, кто был этот человек, но он вторгался в ее частные владения всеми возможными способами. Босс всегда абсолютно предсказуем, и можно быть уверенной, что на ее присутствие в комнате он не обратит никакого внимания. Этот же мужчина стоял довольно близко, чтобы сосчитать, сколько раз за минуту вздрогнули ее ноздри, а она по этой части, похоже, шла на установление рекорда.
Эбигейл не могла придумать, что бы сказать, и по мере того как молчание затягивалось, краснела все больше. Сердце стучало, как школьные настенные часы, и казалось, тело ее жило своей, отдельной от нее жизнью, что было бы не так уж и страшно, если бы Эбигейл не боялась, что начнет задыхаться.
О нет! Только не это.
— Вам нехорошо, Эбигейл?
Она кивнула и постаралась дышать медленнее. Неужели у Макса действительно такой глубокий и мелодичный голос? Никогда этого не замечала. Ее имя в его устах прозвучало музыкой.
Нужно было заговорить, сказать, что с ней все в порядке, но Эбигейл не смела даже взглянуть на босса, иначе он сразу увидел бы, насколько она не в порядке. Щеки ее горели, а сама она казалась себе мумией, вмерзшей в доисторическую глыбу льда. И тут Эбигейл почувствовала его пальцы на своем лице. Мистер Галлахер прикасался к ней.
Случалось ли это когда-нибудь прежде?
«Не так», — ответил ей внутренний голос. Можно подумать, что один из них выпил приворотного зелья «Бабули Свон».
— Ваше лицо такое горячее. У вас нет температуры? Вы не заболели?
— Со мной все в порядке, — сдавленным голосом ответила Эбигейл.
Она-то полагала, что босс все понимает насчет границ. Оказывается — нет. Они стояли так близко друг к другу, что носки их туфель соприкасались, и Макс гладил ее щеку тыльной стороной ладони. Это было легчайшее, сладчайшее прикосновение, какое только можно было себе вообразить, но если это сейчас же не прекратится, она упадет в обморок. Прямо ему под ноги.
— Вы уверены? Вы очень горячая.
Макс слегка подул на упавшие ей на лоб локоны — она беспомощно закрыла глаза. Его дыхание было свежим и пахло мятой, и это навело ее на мысль о полоскании рта, а отсюда — на сам рот. Губы у него были красивые. Ей всегда нравились мужчины с красивым ртом.
— Эбигейл?
Она почувствовала, будто горло наполнили пузырьки газированной воды. Макс произнес ее имя, и с ней что-то случилось, из груди стал подниматься нечленораздельный звук, похожий на стон. О том, чтобы дать ему вырваться на свободу, страшно было даже подумать.
Эбигейл глубоко вздохнула и… закашлялась. О ужас, она заходилась в кашле! И это было отнюдь не благозвучно.
— Эбигейл? Вы поперхнулись?
Макс сгреб ее за плечи, и от страха, что он развернет ее сейчас и начнет колотить по спине, Эбигейл попятилась, замахала на него руками и постаралась восстановить дыхание.
— Все в порядке, правда. Пр-р-росто воздух н-н-не в то горло попал… Очень неловко. Не понимаю, как это случилось.
— Дать вам воды?
Она затрясла головой.
— Тогда, может, приляжете? Я провожу вас в гостиную.
В гостиную. На «любовное» канапе.
— Не сходите с ума. Со мной все в порядке. — Эбигейл постучала себя по груди и несколько раз осторожно, но глубоко вдохнула, стараясь убедить его, что волноваться не о чем.
Как только она перестала хрипеть, в комнате снова повисло молчание. По крайней мере между ними теперь была приличная дистанция. Макс находился на другом конце комнаты. Эбигейл мысленно провела линию, разделившую кухню пополам: ваша половина, моя половина. Держитесь теперь своей.
Но Макс смотрел так пристально-напряженно, что стало ясно: никакая воображаемая линия не удержит его, как бы она того ни хотела.
Эбигейл оправила жакет и пригладила волосы. Если ей удастся взять себя в руки, он поймет, что для беспокойства нет причин. Все пойдет так же, как шло до сих пор. Не будет возникать смущения из-за того, кто где стоит.
— Вы посмеялись, — сказала она, — а я ведь поверила, что вы и впрямь собираетесь жениться ко Дню святого Валентина. Вы чуть было не заставили меня действовать, Макс… мистер Галлахер…
— Я действительно хочу жениться ко Дню святого Валентина.
Эбигейл подняла глаза, ее лицо мгновенно побледнело.
— Но, сэр, этого не может быть!
— Почему?
— Потому что… ну, потому что глупо ограничивать двумя неделями время принятия жизненно важного решения. Это безумие! Вы же не баран с рогами, и ваш кубок — не пенис. Это всего лишь спортивный трофей.
Макс был не просто удивлен, он был в шоке.
Эбигейл наконец сообразила, что она сказала: от возбуждения, которому он был причиной, ляпнула то, что было на уме, слово в слово.
— Простите, я не должна была этого говорить. Я переступила черту. — его таблетки все еще лежали на мраморной стойке, и она сгребла их. — Сейчас уберу это на место и уйду.
Глядя, как она идет к холодильнику и открывает дверцу, Макс не произнес ни слова. Наверное, он ошарашен, подумала Эбигейл, понятия не имея, зачем ставит таблетки в холодильник; ей просто хотелось покончить с этим и поскорее убраться отсюда.
Но обернувшись, она увидела своего босса все на том же месте и поняла, что не может сбежать. Его рот был полуоткрыт от изумления, но в глазах искрилось любопытство. «Больше никаких разграничительных линий, преград и тяжелого дыхания, — сказала себе Эбигейл. — Я обязана остаться и честно все с ним обсудить».
Эбигейл всегда легко читала мысли Макса Галлахера, понимала его настроения, желания. Но теперь, похоже, что-то изменилось, и трудно было сказать, к кому из них больше относятся эти перемены. Внешне Макс выглядел прежним — темноволосый красавец с проницательным взглядом. Трудно представить себе более сексуального мужчину, чем ее широкоплечий босс в белоснежной рубашке и идеально пригнанных брюках. Казалось, он хочет что-то сказать, но не может найти слов. Ощущение было ей хорошо знакомо.
— Я искренне сожалею, — выдавила Эбигейл. — Не мое дело указывать вам, как поступать в личной жизни.
— Да нет, вы правы, мисс Гастингс… Эбигейл. Вы правы во всем. Ставить важнейшее для всей последующей жизни решение в зависимость от пари — глупо. Но об одном вы забыли… — Макс замолчал, и ее сердце замерло.
— И что же это? — спросила она.
— Мне сорок лет. Пора…
Он говорил совершенно искренне. Эбигейл поняла это по выражению его лица, по интонации голоса. Мистер Галлахер совсем не напоминал человека, опоенного любовным дурманом. То был человек, имеющий серьезные намерения, готовый принять кого-то в свою жизнь. Никто лучше, чем она, не понимал, что такое одиночество, когда в доме нет ни одной живой души, пусть этот дом и является твоим роскошным убежищем. Большинству женщин нужна родная душа, любовник и партнер, с которым можно разделить радость и горе.