Я перемешала краски на палитре и протянула ему кисть.
— И что же мне нарисовать? — спросил он, наморщив лоб с тревогой.
— Эй! — Сказала я, дотронувшись до его руки. — Ты нервничаешь?
Он кивнул.
— Почему?
Он повернулся и посмотрел на белого змея.
— Я хочу, чтобы он понравился маме.
— А-а, — поняла я.
— Это твой воздушный змей, так что рисуй все, что пожелаешь.
От чего он нахмурился и застыл еще больше. Я поняла, что для него было просто необходимо, вплоть до отчаянья, получить одобрение матери.
Я поняла, что должна что-то предпринять, чтобы выйти из этого тупика. Может мне стоит стимулировать и дальше, вернув его к тому, как ведут себя все дети его возраста. Поэтому я подалась к нему и прошептала на ухо:
— Может, нам просто стоит забрызгать его краской? Окунуть руки в краску и разрисовать его своими разноцветными отпечатками ладоней…
— Рисовать пальцами — это для младенцев, — презрительно заявил он.
Я подняла обе руки вверх, признавая свое поражение.
— Да, сэр.
Положила змея на пол, а потом увидела, как он наклонил голову и принялся за работу. Я внимательно наблюдала за ним, как он начал рисовать с угла. Сначала появилось солнце. Ярко-желтый круг с точными лучами-палочками вокруг, затем зеленая трава, травинки, которыми он тщательно нарисовал на половине воздушного змея. На второй половине белого пространства он нарисовал маленькое круглое лицо с туловищем тростинкой.
Он нарисовал прядь желтых волос, завитки, видно это он рисовал себя, потом стал рисовать мать. Она тоже вышла с фигурой палочкой, в последний момент он нарисовал на ее ногах, таких же палочках, красную жирную точку, представляющую ее туфли. Он проделал то же самое с ее губами, в то время как ее светлые волосы стали с такими же желтыми завитками, как и у него.
Мне казалось, что он на этом остановится, но тут он начал рисовать более высокую фигуру. Мое сердце медленно забилось, пока я молча наблюдала за происходящим. Он нарисовал две черные точки своих ботинок, но потом снова взялся за кисть и выкрасил лицо отца в черный цвет.
— Почему ты так делаешь? — Я повернулась к нему. — Зачем ты выкрасил его лицо в черный цвет? Я даже не вижу его губ.
— Это маска, — тихо сказал он, обмакивая кисть в белую краску, изобразив улыбку на черном лице. Он испуганно вскрикнул, когда краска размазалась, и в замешательстве посмотрел на меня.
— Это легко исправить, — сказала я и забрала у него кисточку. Смыла белую краску и покрасила в том месте черной, вернув ему кисточку. От старания высунув язык, он осторожно нарисовал повторно белую улыбку на черной маске своего отца. Затем, к моему удивлению, он с помощью кисточки соединил свою крошечную ручку-палочку с рукой отца. И улыбнулся мне, объявляя о завершении своей задачи.
— Твой отец держит тебя за руку? — Спросила я.
Он кивнул.
— Я очень давно его не видел. Мама говорит, что он очень занят.
— Ты скучаешь по нему, Закари?
Его ответ меня удивил.
— Он заставляет меня плакать.
Затем он поднялся на ноги, также поднял змея и передал его мне.
Мы положили его сушиться, и я потянулась к водяным шарикам. Следующие двадцать минут ушли на то, чтобы наполнить их водой из-под крана. К тому времени, как мы закончили, его одежда была наполовину мокрой, его щеки порозовели от смеха, вызванного тем, что он изо всех сил старался завязать шарики, чтобы вода не выплескивалась наружу.
— Нам нужна певунья, — сказала я.
— Что такое певунья?
— Тот, кто умеет петь.
— А ты умеешь?
Я выпятила грудь, но почему-то начала смеяться.
— Ну, я имею в виду, что не так уж и плоха.
— Спой что-нибудь, — попросил он.
Я махнула рукой, как будто перед нами собралась толпа, которая ждала, затаив дыхание, услышать мое потрясающее пение. Закари лишь с любопытством уставился на меня.
— Лондонский мост… — взвизгнула я.
— Не-е-ет! — закричал он, прижимая ладони к ушам.
Мои глаза чуть не вылезли из орбит.
— У тебя настолько громкий голос?
И он начал хихикать.
— Тогда пой ты. — Я подтащила к нам ведро с шариками. — Мы будем ими перебрасываться, но, когда песня закончится, у кого будет шарик, может раздавить его о голову другого. — Он взвизгнул от восторга, предвкушая, как раздавит о мою голову воздушный шарик, я снова была поражена, насколько он изменился за одно утро.
— Я начну, — крикнул он и запел, — бэ, бэ, паршивая овца.
Я подумала, что должна ему поддаться и позволить выиграть первый раунд, но поскольку он никогда раньше не играл в эту игру, мне необходимо было ему показать, как это делается. Поэтому с большим волнением, чем обычно, я раздавила неоново-зеленый шар на его голове. Вода хлынула по его лицу на одежду. Его смех гремел до небес, а глаза сверкали от радости. Я позволила ему выиграть следующий раунд, и он жестко обошелся с шаром.
Мы продолжали веселиться, пока оба не промокли до нитки.
— Пойдем, — сказала я, беря его за руку. Мы направились на улицу, перебрасываясь шариком друг с другом. — У кого он вывалится из рук, того и обливаем.
Мы играли до тех пор, пока оба уставшие не повалились на траву, после полноценного боя на воздушных шарах.
По всей траве валялись куски взорванной разноцветной резины.
— Тебе не холодно? — Спросила я его.
— Нет, — сказал он, хотя мне показалось, что он начинает замерзать в мокрой одежде.
— Ну же, пойдем в ванную. — Мы поднялись и, к нашему удивлению, обнаружили, что весь персонал собрался у главной двери, глядя на нас с веселым выражением на лицах.
— Мы сфотографировали вас, — выкрикнула Кэрри.
— Тогда и еще раз. — Крикнула я в ответ и подняла Закари так высоко, как только мог. Он взвизгнул от неожиданности, радостно смеясь, размахивая ногами.
Фотография была настоящим совершенством.
17
Бретт
Впервые с тех пор как я выписался из больницы, я посетил Лондон, вообще выбрался куда-то, но все шло хорошо. Я встретился с Логаном, работая над новым инвестиционным проектом, но все равно мне было приятно покинуть замок. Даже спина у меня не болела. Я провел рукой по большому шраму на бедре. На самом деле, даже моя нога была полна сил. Хотя я долго ходил в течение дня, но она не пульсировала и не болела.
Возможно, вся моя боль была у меня в голове.
Когда я вернулся в замок, было уже около полуночи. Первым делом я раздвинул шторы, взглянуть, горит ли свет в комнате Шарлотты. Но там было темно, но маленькая ночная лампа в комнате Закари горела, потому что ее зеленоватый свет отражался в окне.
Я нахмурился. Конечно, в это время он должен уже спать.
Я взял телефон и позвонил Барнаби, чтобы попросить его проверить Закари. Но словно по сигналу, свет в комнате Закари погас, а через несколько секунд зажегся в комнате Шарлотты. Занавески у нее были раздвинуты, и я увидел, как она передвигается по комнате. Должно быть, до сих пор она находилась в комнате моего сына.
— Сэр? — Послышался голос Барнаби.
Я был так поглощен наблюдением за Шарлоттой, что забыл, что все еще держу у уха телефонную трубку внутренней связи.
— Извините за беспокойство, Барнаби, — сказал я. — Я хотел кое о чем вас попросить, но передумал.
— Все в порядке, сэр. Спокойной ночи, — сказал он официально.
Я пожелал ему спокойной ночи и повесил трубку. Засунув руки в карманы, стал наблюдать за ней. У нее была соблазнительная фигура. Именно такие женщины мне и нравились. Вернее, раньше нравились. Прошло уже столько лет, когда у меня возникало желание к женщине, я и забыл, как начинает реагировать тело, желая женщину. Из окна моей башни она не казалась мне пожилой. На вид ей было лет двадцать с небольшим.
Я набрал номер ее комнаты и стал ждать.
— Алло? — произнесла она, и я обратил внимание на трепет, пробежавший по телу.
— Неужели Закари только что заснул?
— Нет, он давно уже спит, — ответила она. — Я читала ему на ночь сказку, но в итоге каким-то образом мы оба уснули. — В ее голосе слышался смех, который просачивался сквозь меня, отчего отчетливо ощутил тоску по блаженству, которого никогда не знал.
Слова слетели с моих губ прежде, чем я успел остановиться.
— Жаль, что я так легко не могу заснуть.
— У вас проблемы со сном?
— Да, — медленно ответил я. Это была не совсем та тема для разговора, которую я хотел бы затронуть с одним из моих сотрудников.
— У моей матери тоже бессонница. Это результат тех месяцев, когда болел мой отец.
— Меня еще никогда не сравнивали с матерью.
— Простите… я вовсе не это имела в виду. Я хотела сказать…
— Шарлотта, успокойся. Это была неудачная шутка с моей стороны. Боюсь, я не часто общаюсь с людьми и немного одичал.
— О, — произнесла она с явным облегчением в голосе.
— От чего умер твой отец?
Я почувствовал ее колебания, но, в конце концов, она произнесла:
— Рак. Это была долгая и мучительная битва.
— Прими мои соболезнования. — Я готов был дать себе пинка под зад, что затронул эту тему. Что же со мной не так? Я вел себя с ней как бесчувственный придурок.
— Все нормально. Прошло уже почти семь лет, уже не такая явная боль от его смерти.
— Не такая разрушительная, ты хочешь сказать, — вставил я, отчетливо ощущая привкус во рту от этого утверждения. — Думаешь, так бывает? А она когда-нибудь полностью пройдет?
— Нет, — тихо ответила она. — Даже когда тебе кажется, что боль прошла... она все равно возвращается... сильной, как всегда, искушая тем, что ты потерял и никогда уже не сможешь это вернуть.
Мы оба знали, что наш разговор уже не касался ее отца. Последовала неловкая пауза. Никто из нас не знал, как ее заполнить. Я услышал, как она быстро вздохнула.
— Ты сегодня выводила Закари играть на улицу? — Выпалил я.
— Да, — тут же ответила она. — Мы соорудили воздушного змея и играли друг с другом водяными шариками. Мы буквально оттянулись по полной. — Она усмехнулась.
Я обнаружил, что мои губы растянулись в улыбке. Со мной частенько такое стало происходить, когда я разговаривал с ней, и почти совсем не происходило, когда разговаривал с кем-то другим.
— У меня есть фотографии, — сказала она, — но... как я могу их вам переслать?
— У тебя есть флешка?
— Да, думаю, что есть.
— Скопируй фотографии на флешку и передай Барнаби.
— Я отдам ему утром, — сказала она.
— Ээээ… ты не возражаешь, если я... э-э... попрошу его прийти к тебе сейчас?
— Конечно. По крайней мере час я еще не засну.
— Спасибо. Тогда спокойной ночи, Шарлотта.
— Подождите... я хочу сказать. — Она нервно рассмеялась — Я хотела поблагодарить, что вы позволили Закари проводить время на улице. Сегодня он прекрасно поиграл.
— Это было твое предложение. Я должен поблагодарить тебя, — сказал я.
— Я рада, что могу вам помочь, — тихо заявила она.
И в этот момент мне захотелось только одного — увидеть ее лицо. Мне хотелось узнать с кем я все это время разговаривал. Именно в эту секунду я вдруг осознал, что должен закончить разговор. Я перешел черту и слишком близко придвинулся к ней.
— Ну, тогда спокойной ночи.
— Бретт? — крикнула она, и в ее голосе послышались нотки паники.
— Да.
— Как ты думаешь... может тебе все же удастся проводить немного времени с Закари?
Эта мысль была как нож в сердце. Она понятия не имела, как сильно я хочу проводить с ним время. В напряженной тишине она поспешила объясниться.
— Просто сегодня он тебя нарисовал. Мы сделали воздушного змея, и он нарисовал тебя — отца и свою мать. Я сказала ему, что, возможно, вы втроем сможете полетать на воздушном змее в ближайшее время.
— Закари боится меня, — заявил я, и в моем голосе прозвучала резкая боль.
Она не колебалась ни секунды.
— Мне так не кажется. На самом деле, он сказал... он сказал, что он... — она замолчала.
— Что он сказал? — Спросил я, даже мне самому было слышно с каким отчаянием и нетерпением прозвучал мой голос.
— Что ты часто улыбаешься. Он нарисовал тебя с широкой улыбкой, и сказал, что давно тебя не видел.
— У меня обезображена половина моего лица. Неужели он нарисовал меня в таком виде? — С горечью спросил я.
Я услышал, как она резко вздохнула.
— Нет, — ответила она. — Он нарисовал тебя в маске, а поверх нее нарисовал улыбку. Ты его отец, и он любит тебя.
Помнится, я плакал всего один раз во взрослой жизни. Однажды ночью, когда я больше не хотел бороться. Когда боль была настолько сильной и конец моей жизни казался мне таким бессмысленным. В ту единственную ночь в темной яме своего отчаяния, я подумывал покончить со всем этим, но именно моя любовь к Закари не дала мне тогда завершить свою жизнь. Несмотря на всю боль, которую я испытывал постоянно, остановил меня он. Услышав ее слова, я почувствовал, как по лицу скатилась одинокая слеза. Я поднял руку и дотронулся до нее. Только он мог заставить меня заплакать.
— Скажи ему при случае, что я тоже его люблю, — сказал я и повесил трубку.
18
Шарлотта
https://www.youtube.com/watch?v=lcOxhH8N3Bo
Он повесил трубку, а я все стояла, уставившись на замолчавший интерком. Одному Богу известно, сколько я так простояла, прислонившись к стене.
Я чувствовала, как до жути сдавливало грудь, прокручивая наш разговор в голове. Поначалу я стала прокручивать разговор, чтобы понять, не переступила ли черту, но по мере того, как я снова и снова вспоминала его ответы, тревога стала угасать, я ощущала только сильное и неумолимое желание оказаться рядом с ним. Обнять его. Дотронуться. Успокоить.
Я посмотрела на его окно. Там горел свет, но шторы плотно были задернуты. Я закрыла глаза и попыталась представить себе мужчину, которого увидела на фотографии, с обезображенной половиной лица, но не смогла.
Почему у него сложилось впечатление, что Закари его боится?
Закари сегодня вел себя совсем не так, как обычно. Если бы он его боялся, то ребенок бы не нарисовал своего отца, уж точно не нарисовал бы его, держась за руку. Нахмурилась, вспомнив, как Закари действительно упоминал, что его отец заставляет его плакать. Неужели его шрамы действительно так ужасны? Я не видела его, но у меня появилось такое ощущение, что я сейчас задохнусь. Я чуть не выпрыгнула из своей кожи, когда раздался тихий стук в мою дверь.
Вот черт.
Я побежала открывать Барнаби дверь. Он был одет так же, как и всегда. Ни один волосок не выбился из его прически.
— Одну минуту, пожалуйста, — сказала я и побежала обратно.
Он не стал входить ко мне в комнату, вежливо решил подождать снаружи, пока я рыскала в поисках своей запасной флешки и быстро копировала на нее фотографии.
— Вот, пожалуйста, — сказала я, кладя ее на маленькое серебряное блюдо, которое он протянул мне. Это напоминало мне сцену из другого века, отчего я улыбнулась.
— Спокойной ночи, мисс Конрад, — сказал он, кивнув. Затем исчез, его шаги ровно и тихо стучали по коридору, пока он не скрылся в темноте.
Я закрыла дверь и приготовилась ложиться спать. Забравшись в постель, попыталась уснуть, но сон не приходил.
— Бессонница …
Он сказал, что его мучает бессонница. Мне же обычно было достаточно только дойти до кровати и положить голову на подушку, и мои веки начинали сами собой слипаться. Но сегодня беспокойные мысли не давали мне заснуть. Я ударила кулаком по подушке и легла на живот. Нет. Я снова повернулась и уставилась в потолок. Мне стало интересно, спит ли он сейчас. Я повернулась на бок и стала ждать, когда же наконец усну. Но и это не сработало. Я встала с кровати и подошла к окну.
В его окне сквозь закрытые занавески все еще горел свет.
Я вздохнула и вернулась в постель. Включив ночник, попыталась читать, но была слишком рассеяна, чтобы сосредоточиться. Я опять подошла к окну. Теперь я злилась на саму себя. Потому что с моей стороны это было совершенно глупо, я вела себя как полная идиотка. Если бы моя мать узнала, что я делаю, она бы осудила меня. Боже, мой отец перевернулся бы в гробу, если бы видел меня сейчас.