Я слушала и, смеясь, поражалась размахам его детских мечтаний, даже не догадываясь, что он правда верит в их будущее воплощение в реальность.
Да, его мечты всегда были глобальными, и, успев за долгие годы дружбы узнать Остина лучше, чем саму себя, я стопроцентно уверена — рано или поздно он достигнет желаемого, если, конечно, не станет вновь изображать из себя героя и бессмысленно рисковать так, как сделал это сегодня.
— Он был таким здоровым и яростным. Я думала, он тебе все кости переломает, — прочистив горло, тихо произношу я.
Немного отстранившись, Остин со свойственным ему задором смотрит на меня.
— А ты, как я понимаю, всё ещё считаешь меня хилым дрыщём?
— Я не это имела в виду. — Смотрю на него снизу вверх, в который раз отмечая, что от некогда тощего, долговязого мальчишки не осталось и следа. При моём среднем росте я еле достаю макушкой до его подбородка, а из-за крупного, натренированного тела, добиться которого вечно худощавому Остину стоило неимоверных трудов, я ощущаю себя совсем крошечной девчонкой. Хотя, несомненно, для него я такой и являюсь. — Никакой ты не дрыщ, просто он напоминал свирепого великана, способного без труда раздавить любого на своём пути.
Короткая улыбка касается любимых губ.
Чёрт… всего одна улыбка способна довести меня до исступления.
— Не спорю — Глен выглядит внушительно, но ярость его напускная, лишь для морального запугивания и подавления противника. На самом деле он душка, каких ещё поискать: много лет работает в пекарне, женат, имеет двоих милых детишек, в которых души не чает, а всё своё свободное время посвящает спасению бездомных животных и написанию картин. Кстати, очень даже неплохих. Я в живописи мало что смыслю, но его последний морской пейзаж тронул даже меня: синяя водная гладь, белая пена бушующих волн, а вдали, на фоне бледно-фиолетовых сгущающихся сумерек, порхает стая чаек. Смотришь — и сразу такое блаженное умиротворение по телу разливается. Безумное сочетание цветов. Не передать. Глен талант, каких ещё поискать.
Мне кажется, мои глаза готовы выпасть из орбит.
— Ты сейчас серьёзно? — совершенно сбитая с толку, интересуюсь я, прекрасно помня татуированного качка размером со шкаф, со сморщенным, озлобленным лицом, готового содрать кожу с каждого, кто перейдёт ему дорогу.
Остин несколько долгих секунд молчит, покусывая губы, а когда смех всё-таки вырывается наружу, говорит:
— Боже, видела бы ты своё лицо, — звонко смеётся. — Я ни черта не знаю о жизни этого бугая! Просто решил снять напряжение, вот и наплёл первое, что в голову пришло.
Пока он продолжает заливаться, я невозмутимо стою, до последнего пытаясь удержать серьёзное выражение лица, но щёки сами начинают дрожать, а губы предательски расплываются в улыбке.
— Дурак ты, Остин! Какой же ты всё-таки дурак, — заразившись от него приступом смеха, я бью кулаком по его плечу.
— А недавно говорила, что я — гений! — напоминает он, без особых усилий уворачиваясь от ударов.
— Беру свои слова обратно! Дурак, а ещё конченый врун! Его хоть Глен зовут или ты с самого начала мне зубы заговариваешь всяким бредом?
— Нет, бредом была лишь его история жизни, остальное — чистая правда, — заверяет он, получая в плечо ещё один удар. — Да ладно тебе, Никс, я хотел просто немного отвлечь тебя. Ты сильно перенервничала сегодня. — Ловко перехватывая мои замёрзшие руки, он сжимает их между своих ладоней.
— И кто же в этом виноват? — нахмуриваю брови, но всё ещё улыбаюсь.
— Прости, но с каких пор тебе одной дозволено трепать мне нервы? — спрашивает он с поддельным возмущением, а я не нахожу, что ответить. Лишь стараюсь не подавать виду, что неумолимо таю от его трепетных прикосновений рук.
Между нами повисает непродолжительное молчание, в момент которого я успеваю расслышать непрерывные завывания ветра, отголоски музыки из бара, его мерное дыхание наперебой с ускоренным ритмом моего сердца, и вспоминаю, как, стоило закончиться поединку, я со всех сил рвалась сквозь ревущую толпу к нему: изрядно побитому, вспотевшему, покрытому следами крови вместе с кусками земли и пыли, зверски усталому, но такому любимому, до боли родному и невозможно красивому.
Мне было крайне необходимо лично убедиться, что он жив и ему ничего не угрожает. Я бежала, одержимая желанием сжать в объятиях, дать ему почувствовать тепло, ласку и переполняющую меня любовь. Бежала, как наивная дура, напрочь забыв о том, что моим желаниям никогда не суждено сбыться.
Добравшись до центра двора, вместо того, чтобы накинуться на него и больше никогда не отпускать, я просто застыла на месте. Перестала дышать, приросла к земле, напрочь оглохла, не слыша ни крики людей, ни слова Эми, по пятам следующей за мной. Я смотрела, как чужие тонкие руки уже обнимают его, крепко прижимают к стройному телу, не боясь испачкаться в грязи и крови, а губы хаотично покрывают короткими поцелуями, не пропуская ни одного синяка и раны на усталом лице.
Но моё вконец истерзанное сердце на сей раз разбивалось вовсе не от плачущей от счастья Лары, которая не могла оторваться от него ни на секунду, а от ясной картины его искренних чувств к ней.
До появления Лары Дорбей в жизни Остина было много разных девушек: привлекательных и, на мой скромный взгляд, не очень, блондинок, брюнеток, рыжих, высоких, низких, болтливых непосед и скромных тихонь… Этот список можно продолжать ещё долго, но каждая из них для Остина была коротким эпизодом жизни, проносящимся мимо кадром, не оставляющим за собой ничего, кроме приятных воспоминаний.
Я привыкла быть единственной, кого он по-настоящему любит. Пусть и совсем не так, как мне необходимо.
Девушки исчезали из его жизни так же быстро, как и появлялись, а я оставалась. Всегда.
Но с Ларой всё иначе. Я это сразу поняла. Тут что-то больше, глубже, важнее простого удовлетворения физической потребности. То, как он прикасается к ней: бережно, словно к хрупкой фарфоровой куколке, и в тоже время властно, давая понять, что выбрал её и отпускать не намерен. То, как он смотрит. Пронзительно, нежно, чувственно. Так, как никогда не смотрел и никогда не посмотрит на меня.
И это больно. Чертовски больно. Так, что грудную клетку сжимает до невозможности сделать вдох. Душевная агония велика настолько, что методично поглощает каждый атом тела, трансформируясь в настоящую, физическую боль.
Сегодня, видя влюблённость в зелени его глаз, я буквально ощущала, как кровожадный садист тупым ножом неторопливо вырезает из моей груди сердце и, вдребезги разбив его о землю в стотысячный раз, прогуливается по разлетевшимся осколкам.
Когда-то мне казалось, так будет не всегда — рано или поздно я привыкну, перестану умирать и возрождаться от мук ревности, смирюсь с мыслью, что взаимная любовь Остина для меня недосягаема, но, видимо, со мной что-то не так: я неисправимая идиотка или просто мазохистка.
Сколько бы моё упрямое сердце ни разрывалось, оно всё равно продолжает безответно любить. И неважно, будь это любовь к матери или мужчине.
— Ты замёрзла. — Тёплый голос возвращает меня из грустной паутины мыслей. Натянув мне на голову капюшон, Остин застёгивает молнию куртки до самого горла.
Чёртова братская забота.
Мне нужно, чтобы ты раздел меня, коснулся кожей к коже, опалил дыханием, покрыл горячими поцелуями. Это бы согрело меня лучше всякого огня.
— Ты неважно выглядишь, Никс, бледная совсем и синяки под глазами.
— Устала немного за последние дни, — потирая переносицу, пытаюсь вспомнить, когда в последний раз ела.
— Не надумала ещё уйти из клуба? Я изначально был против, а сейчас вижу, что не зря — ночная работа не идёт тебе на пользу, — озадаченно говорит он, даже не зная всей правды до конца. Знал бы — убил бы на месте. Поэтому пусть и дальше думает, что я просто гоу-гоу танцовщица в ночном клубе.
— Остин, я не найду другую работу с похожей зарплатой и возможностью танцевать. Ты же знаешь, я ничего другого не умею, а вновь быть официанткой, работая за гроши, или ещё хуже — воровать, как мне приходилось делать это в банде, я не хочу. Я не уйду из клуба, ведь не одному тебе нужны деньги, — последние слова слетают с моих губ с особенно явным отчаянием.
— Чёрт! — Я вижу, как он злостно сжимает челюсть, заранее понимая причину негативной реакции. Если я давно смирилась с тем, что мне приходится тащить на своих плечах маму с бездарным отчимом, то Остин отказывается молча принимать данный факт. — Как долго ты собираешься ещё это терпеть, Никс?
— Лучше закроем эту тему до того, как начнём снова ссориться, — прошу, прекрасно помня, чем в большинстве случаев заканчивался подобный разговор.
Остину не понять, почему я не уезжаю из Энглвуда, оставив двух неизлечимых алкоголиков с кучей созданных ими же проблем, на решение которых уходят все заработанные мной деньги. А у меня нет другого вразумительного довода, кроме любви к маме и бессмысленной надежды на то, что однажды смогу вытащить её из глубокого дна, в которое она упорно погружает себя со дня смерти папы.
— Почему ты такая упёртая? Твоя жизнь может быть совсем другой. Ты растрачиваешь попусту свой талант. Теряешь время в каком-то пафосном клубе, изнуряя себя ночной работой, только потому что платят больше. Ты же просто позволяешь маме с Филиппом использовать тебя, что они без зазрения совести и делают.
— Прошу, не начинай, — закатываю глаза.
— Уже начал! Меня выводит из себя твоё никому не нужное самопожертвование.
— Мы это уже проходили. И не раз.
— Да! И ты всё равно стоишь на своём. Когда ты наконец поймёшь, что она не изменится?
— Прекрати! Я никогда этого не пойму и не смирюсь! И хватит об этом! — Я устала, как же я устала ещё с момента, как открыла сегодня глаза. Нет сил опять спорить и ругаться. Только не об этом.
— Я не могу смотреть, как ты страдаешь, Никс. Ты должна беречь себя, а вместо этого взваливаешь на свои плечи проблемы, которые вовсе не должна решать.
— Это мой выбор, поэтому не жалуюсь.
— Идиотский выбор!
— Остин, прошу тебя, закрыли тему, — твёрдо повторяю.
Недовольно вздыхая, он проводит рукой по растрёпанным волосам, создавая ещё больший хаос. Достаёт сигарету, тяжело затягивается.
Вижу — он пытается сдержать очередную попытку вразумить меня и злится. Я прекрасно понимаю, ведь он прав — Филипп практически живёт за мой счёт, раз за разом загоняя нас в ещё большие долги, а я продолжаю терпеть это только из-за мамы.
Ещё два года назад, окончив школу, я могла уехать в Лос-Анджелес, Нью-Йорк или другой крупный город с головокружительной энергетикой, переполненный искусством, танцами, театром, безграничными возможностями и перспективами на лучшее будущее. Ещё тогда я могла бросить никчёмное существование в Энглвуде и начать свой долгий путь к заветной мечте стать профессиональной танцовщицей. Делать только то, что требует душа. Жить ради себя, а не для кого-то. Выступать на сцене перед тысячами заворожённых лиц, создавать и показывать миру нечто прекрасное, крайне особенное и важное для меня. То, что разжигает внутри пламя, заставляя почувствовать себя по-настоящему счастливой и живой.
Заставляет чувствовать себя собой.
Маленькой папиной звёздочкой.
Но я сделала выбор и осталась в родном городе Рокфорде, центр которого кишит в основном только офисами, бизнес-центрами и множеством промышленных предприятий различных отраслей. Город белых воротничков. Сдержанный, серый, однообразный и совершенно безликий.
Я выбрала остаться ради мамы, бросить которую на медленное самоуничтожение рядом с Филиппом я не могу. И вряд ли что-либо сможет изменить моё решение.
— Мне стоило уже давно прибить Филиппа. Признаюсь честно, я бы сделал это с превеликим удовольствием, — говорит Остин без капли веселья, выдыхая облако сигаретного дыма, которое тут же уносит порывистый ветер.
Остину сразу же не понравился Филипп, даже несмотря на его обманчиво приятное первое впечатление, которым очаровал маму и меня. Он всегда тонко чувствовал людей, словно видел их насквозь. Я такой способностью, к сожалению, не обладаю.
С появлением Филиппа в нашем доме впервые за долгие годы я заметила искреннюю улыбку на мамином лице, вновь приобретённый блеск в глазах, с которым она смотрела на весьма привлекательного мужчину, и то прекрасное настроение, в котором она пребывала с момента их знакомства.
На наших отношениях это никак не отразилось, но мне просто было достаточно видеть её счастливой. Я наивно полагала, что новая любовь — лучшее, что может случиться, и единственный шанс вернуть её к полноценной жизни.
Но моя отчаянная надежда разбилась вдребезги, даже не успев набрать высоту.
Мама влюбилась в Филиппа беспамятно, он же преследовал сугубо меркантильный интерес: халявное жильё и дополнительный источник денег на постоянные карточные игры. Он не приостановил мамины традиционные вечерние рандеву с бутылкой алкоголя, а наоборот, присоединился.
Бесконечное количество разговоров, десятки ссор, истерик, криков, разбитой посуды и мебели, но ничто не помогло мне сбросить с глаз мамы розовые очки и выгнать Филиппа из дома.
Никогда! Слышите?.. Никогда, ни при каких обстоятельствах, даже на секунду не допускайте в своей голове мысль, что ваша жизнь не может стать хуже. Вселенная, словно насмехаясь, непременно убедит вас в обратном. Этот прискорбный факт тогда я уяснила раз и навсегда.
— Вполне достаточно тех костей, что ты ему уже переломал, — горько усмехаюсь в ответ. — И не злись больше, всё равно ты ничего не можешь изменить.
— Это можешь только ты, Никс. Я лишь даю слово, что не перестану пытаться достучаться до тебя, — устало обещает Остин, и я замечаю, что его лицо тоже выглядит изнурённым. Он должен как следует восстановиться и залечить раны, а вместо этого вновь возится со мной.
Всё-таки определённые вещи не меняются даже с годами.
— Знаю, но, думаю, хватит на сегодня разговоров. Тебе необходимо отдохнуть.
— Николина. — Он останавливает меня, когда я планирую вернуться обратно в бар за Эми, и протягивает свёрток купюр. — Возьми.
— Даже не подумаю, — отталкиваю его руку, но Остин силой вкладывает деньги в мою ладонь и сжимает пальцы.
— Бери! — безапелляционно повторяет он.
— Но тебе они нужны не меньше.
— Заработаю ещё, — как всегда, уверенность в голосе не покидает его, но я не хочу принимать деньги, особенно заработанные ценой его боли.
— Остин, не надо.
— Боже, Никс, можешь ты хоть раз не спорить и сделать так, как я сказал? — всё ещё удерживая мой кулак плотно сжатым, рычит он, заставляя меня сдаться. — Сама сказала — мы семья, и я хочу помочь хоть чем-то. Просто помни, что деньги не решат корень твоих проблем.
Ощущая его всецелую заботу, мою грудь сдавливает от противоречивых эмоций — любовь и безграничная душевная привязанность натягивается тонким шлейфом грусти.
Он прав. Опять.
Никакие деньги мира не купят мне любовь мамы, также, как не помогут смириться, не придадут смелости бросить её и уехать вслед за мечтой.
— Я люблю тебя, Остин, — шепчу, благодарно обнимая, а душа кричит и вырывается наружу, прекрасно зная, что он не поймёт истинный смысл моих слов.
— И я тебя люблю, малышка. — Он склоняет голову к моей макушке и прижимается телом в ответ. Крепко, близко и так по-родному. Тысячи струн внутри меня начинают тонко вибрировать, наполняя тягучей, сладостной истомой.
Люблю его. Хочу! Желаю до остервенения!
Но продолжаю молчать. От удовольствия прикрываю глаза и, отгоняя гнетущие мысли, просто вслушиваюсь в спокойное биение его сердца, которое никогда не будет моим.
Глава 3
«Добро пожаловать в Атриум» — загорается надпись на сенсорном экране монитора, когда я прикладываю пропуск к входу для персонала. Дождавшись характерного сигнала разблокировки турникета, прохожу в здание, за последний год ставшее для меня вторым «домом».
Домом, который разительно отличается от Энглвуда — чистотой, комфортом, роскошной атмосферой, запахом денег, удовольствия и безудержного веселья, но назвать эту часть моей жизни более благоприятной язык не поворачивается.