— На, выпей! Согреешься… Значит, за него боишься?
— Да.
— Правильно боишься. Молодость! Только по молодости не умеем ценить, что имеем. Улетела твоя судьба.
Девушка замерла, боясь пошелохнуться, — словно острый нож ранил сердце. Все зря!!! В бессилии она опустила голову, в груди сдавило так, что стало нечем дышать. Колдунья же хриплым голосом продолжала:
— Что ж ты милая от счастья своего отказалась? Счастье само в руки тебе прилетело, а ты его оттолкнула. Сердце свое на замок закрыла. Мать пожалела, а любимого предала. Мать твоя умна, но не мудра и тебе все равно ее покинуть придется, — каждой дочери путь дорога за ворота, да в мужний дом под мужнино крыло. Ну и что, что ворон избранник твой — любил то он тебя по — настоящему. Поэтому и ко мне за зельем пришел. Хотя и очень дорогой выкуп я попросила. Знала, ведь?
— Знала…
— И как подарки от другого принимала, видел. Как ласки от другого принимала, — тоже видел. После того, как ему в верности клялась, да жарко целовала. Каково ему было?
— Не мучай меня, Вороба! Все знаю! Все мысли мои о том. Нет мне покоя. Сама себя измучила сильнее всех мучителей. Виновата перед ним, знаю. Только не казни, а помоги, прошу… Что хочешь проси! Не могу я без него… А он погибнет, — то и мне жить не зачем…
— Хм! Ладно складываешь… Помочь — помогу. На то я и ведьма. Кто с какой бедой идет, торопится. Только помощь помощи рознь.… Дай, ка я сперва посмотрю на тебя.
Вороба сняла с полки гребень с длинными зубьями, провела девушке по волосам. Затем подвела к окну.
— Да! Редкой красы птица! Не зря Михас из-за тебя голову потерял. Будь я мужчиной, — и то бы не удержалась. Как острые стрелы твоя красота поражает. Гадала, ради кого он на такое решился. Поглядеть все на тебя хотела, — что ж за девица такая в селе живет, чтоб молодого ворона пленить. Да так, что тот с жизнью готов расстаться…
Последние слова заставили Гардинию еще больше побледнеть. Ведьма же хитро прищурилась, бросила проницательный взгляд:
— А на что ты готова?
Гардиния пошевелила потрескавшимися губами:
— На все…
Вороба подошла к шкафу, забитому склянками, горшочками со снадобьями, долго что-то бормотала себе под нос. Гостья с помертвевшим лицом ждала… Время шло, а колдунья казалась все более и более растерянной. Наконец, она решилась:
— Иди! Иди обратно! Не стану помогать! Переночуй, а поутру ступай. Спозаранку ко мне еще просители явятся.
— Нет! Что мне тогда остается? Мне же больше не к кому идти! Не к кому! Я знаю… знаю, что есть у вас заговор… что человека в ворона превращает…
Вороба тряхнула седыми космами, топнула ногой:
— Ишь, умные все стали! Думаешь, все легко и просто? Пошептал, поплевал и волшебство свершилось? Сказок не бывает! Я тебе тут не сказочница, а проводник между мирами. Не бывает простых решений и ответов, деточка. Есть законы, за нарушение которых строго наказывают. И не заговор, а заклятье. Придется с телом расстаться человеческим навсегда и просить богов перенести душу твою в тело ворона. Ты уверена, что готова?
— Да…
— Ты сколько раз ложе с вороном делила? — Ведьма задумалась, что-то высчитывая…
— Семь…
— А полагается десять. Почему до конца не довела, раз начала? Одной ногой там, одной ногой здесь стоишь. Посмотри на себя! Даже тень твоя поблекла! Я могу только помочь тебе в человеческий облик вновь вернуться, иначе век твой будет недолог. И нелегкое это дело. Боги не терпят подобного вмешательства. Жертвой нужно будет закрыть обряд.
— Я не хочу… не хочу возвращаться к людям…
— Ты все нарушила. К людям не хочешь, а к воронам… Придется начать все сначала, вот только ворон уже не готов быть с тобой. Или готов? Сходи к нему!
— Была уж… видно, не хочет он…
Вороба сжалилась над помертвевшей от усталости и безысходности девушкой, присела на дубовую лавку, покачала головой.
— А чего ты ждала? Он — гордый. Вороны всегда очень гордые были. Если действительно любишь его — сама найдешь нужные слова, и заклятье свершится. Надейся только на себя! На себя! Иди к нему!
— Нужные слова?
— Все рождается в душе, в ней одной. Что такое — заклятье? Один сказал от сердца, другой повторил, третий записал… И заклятье не столько в словах, сколько в их силе. Поняла? Ложись спать! Ложись на печи, а я здесь, на лавке прилягу. На, вот, телогрейку мою возьми, завтра же и оденешь, не то обратно не доберешься. Мыслимо ли! Пришла в такую — то стужу в одном сарафане… И еще. Домой не ходи; только хуже сделаешь. Иди прямиком к нему, в рощу; там он еще. Живой. Видел, что приходила. Что как смотришь? Обманула я тебя, проверяла. Ну, вот… Опять ревет… Успокойся! Слышишь? Вытри слезы и ложись. А утром — прямиком в рощу! Сегодня как раз полнолуние. Времени совсем мало осталось для вас обоих… Да помогут тебе и Михасу твоему боги!
Девушка кивнула, добралась до печи и провалилась в глубокий сон. Женщина, видя, что Гардиния заснула, подошла, выдернула из ее косы черный волос. Затем подошла к печи, на которой стоял глиняный кувшин. Бросила туда добычу, достала из кармана пахучий порошок, воронье перо. Полоснула ножом руку и струйка алой крови потекла в кувшин. Все перемешав, Вороба дождалась полуночи и вышла во двор. Следом послушно засеменила собака. Девушка крепко спала и не слышала, как долго и протяжно завывает ветер, а с ним — черный пес и человек, или человек как пес, вызывая духов в помощь — все смешалось. Порывы ветра разметали по лесу золу из кувшина, и даже запах обрядового костра исчез, растворился в лесной свежести… Утром прокричал петух. Колдунья поднялась с лавки, — пришла пора будить долгожданную гостью…
Глава 35
Вдоль ручья, раздвигая стебли высокой травы, шла девушка. Издали ее можно было принять за призрак, — тело стало совсем невесомым, прозрачным. Один из соседей узнал ее, окликнул, но Гардиния не повернулась. Отрешенность от всего земного читалась на ее прекрасном лице. Только огромные светящиеся очи придавали еще человеческий облик. Круги под глазами становились все темнее, кожа истончалась. Тень исчезала, растворялась под полуденным солнцем. Легкие и быстрые волны исходили от юного тела — на тысячи частей разлеталось оно, превращалось в дымку, аромат цветов и луговых трав. Не Гардиния — ее призрак словно в родной дом вошел в чащу леса, ступил на знакомую тропку…
— Пелагея! Пелагея! — Лукас вскочил на высокое крыльцо и взбежал в дом. — Там ваша Гардиния… Только что видел… В лесу она…
Пелагея бросила все дела и со всех ног помчалась туда, куда указал Лукас. У края лесной полосы остановилась, уже шагом вошла внутрь. Шум листвы, стрекот сверчков, жужжание мух и шмелей. Ни одного намека на то, что здесь еще есть люди.
— Гардиния! Доченька! Где ты?
«Где ты-ы, где-ты-ы!», — отозвалось эхо.
Она прошла вглубь леса и остановилась. Куда ей дальше идти, — неизвестно.
— Доченька! Вернись!
«..нись… нись…»
Но никто не отозвался на ее мольбу. Пелагея упала на землю и горько заплакала, причитая: «Доченька моя… Как же это… Ведь всю ночь искала тебя, глаз не сомкнула. Неужели ты так и уйдешь и не простишь мать свою… Дурное ли я тебе желала? Ведь нет!»
Порыв ветра сорвал что-то с ветки и мягко уронил к ее ногам — ожерелье. Тот самый подарок, что Оркас надел дочери на шею. Что это? Знак или случайность? Нет, случайности быть не могло. Это — прощание? Неужели она ее больше никогда не увидит? Неужели она навсегда потеряла единственную дочь?! Пелагея испуганно прижала платок к губам, подняла голову, рассматривая кроны деревьев.
— Доченька! Доченька моя… Здесь ли ты? Позволь мне хоть увидеть тебя! Увидеть тебя человеком… О, боги! Или птицей! Пусть птицей!!! Мне только б знать, что живехонька! Что здорова ты и с тобой все хорошо…
Деревья долго безмолвно взирали на нее, храня свои тайны. Наконец, Пелагея поняла, что ждать больше нечего. С тяжелым сердцем, утирая краем платка слезу, она пошла из лесной чащи прочь.
Субботнее утро выдалось прохладным, но солнечным. Желтые блики весело гуляли в материнских покоях. Сегодня день, когда они вместе с дочкой отдыхали и топили купальню. Пелагея тяжело вздохнула, заставила себя подняться с кровати. Руки сами ловко застелили постель, омыли лицо водой из кувшина. Надо учиться жить заново, без ее дорогой «стрекозы». Без ее переливчатого смеха и легкой поступи быстрых ног. Если бы Гардиния рядом, то она бы сейчас шустро сбегала на колодец. Теперь все ей придется делать самой, привыкнуть к одиночеству до того дня когда соединится с мужем. Женщина оделась потеплее и, прихватив ведра и коромысло, направилась к ручью. У колодца наклонилась, опустила ведро в воду и тут почувствовала, как радостно забилось сердце… Сзади послышалось хлопанье крыльев. Пелагея быстро обернулась и увидела, как на высокий тополь рядом с ней садится стая черных птиц. Две птицы отделились, примостились на ветку прямо у нее над головой. Ворон чуть поменьше посмотрел на нее, затем сорвался с ветки, присел на материнское плечо…
Пелагея провела рукой по гладким иссиня-черным перьям, запричитала сквозь слезы:
— Доченька моя… Гардиния…Слава богам, жива! Не знала что и думать… Боялась, что и не свидимся больше… Вот и хорошо, что прилетела… вот и славно… Это твоя новая семья?
Птица прижалась к мокрой щеке, посидела на плече, затем взлетела, сделала круг и вернулась назад, к ворону. Тот внимательно взглянул на спутницу, наклонился к ней, заворковал, словно убеждая в чем-то… Та спокойно кивнула, покорно склонила голову.
Пелагея наблюдала за ними с замиранием сердца. «Красивая пара», — шепнуло материнское сердце, — «настоящая».
Ворон огляделся, оценивая направление ветра, его скорость, силы своей молодой супруги и силы стаи. Наступают холода и им пора улетать. Их ждут теплые страны. Дом, где они будут жить, заведут детей. Место, где им будет привольно и хорошо. Еще нужно успеть долететь до Воробы, чтобы попрощаться и поблагодарить. Без нее не видать бы им счастья.
По негласному зову стая птиц сорвалась с тополя, устремилась ввысь. Ворон со своей спутницей радостно поднимались все выше и выше, кружа в танце, — два сердца, полные трепета и любви, пока не превратились в черные точки. Скоро и те исчезли.
Пелагея вздохнула, подхватила ведра. Еще надо успеть напоить коз, приготовить ужин. Или доест то, что с еще вчерашнего обеда осталось… Колодезная вода мерно раскачивалась и с тихим плеском падала на землю. В голове рисовался образ двух птиц, сидящих рядом так, словно они — единое целое. На душе становилось все легче, спокойнее. Пелагея остановилась. Переместила коромысло на другое плечо.
— Если счастлива с ним… Значит, судьба твоя такая…