Когда она повернулась, чтобы пройти назад во дворец, перед ней вырос адъютант.
— Его величество желает поговорить с вами, ваше высочество.
— Где он? — спросила Хиона, и сердце у нее болезненно подпрыгнуло, точно у школьницы, которую поймали на запрещенной шалости.
— Его величество в своем личном кабинете, — ответил адъютант. — Разрешите, я провожу вас туда.
Хиона пошла следом за ним по нескончаемым коридорам в ту часть дворца, где, как она догадалась, находились личные апартаменты короля.
Комната, в которую она вошла, была большой, темной и настолько германской, что, казалось, ее перенесли сюда целиком с севера Европы.
Стены были обшиты массивными темными панелями, кресла и диван не выглядели особенно удобными и были обтянуты коричневой кожей. Внушительных размеров письменный стол был погребен под бумагами, а на стенах в черных резных рамах висели портреты, видимо, предков короля.
Король сменил парадный мундир, в котором выезжал утром, но все равно выглядел очень импозантно.
Когда Хиона вошла, он встал из-за письменного стола, глядя на нее.
Когда она подошла ближе и сделала реверанс, он сказал:
— Мне доложили, что вы без моего разрешения приняли каких-то женщин с их детьми, не имевших ни малейшего права обращаться к вам. Те, кто впустил их во дворец, просто лишились рассудка!
Голос его был таким яростным и свирепым, что Хиона даже не испугалась. Ей хотелось смеяться.
— Вы принимаете это к сердцу слишком уж серьезно, — сказала она. — Просто несколько молодых матерей хотели меня увидеть и привели своих детей. Меня это очень тронуло, и я надеюсь, это послужит моему сближению со славонским народом, чего, наверное, не произошло бы, если бы маленький мальчуган не преподнес мне розу в саду парламента.
Король уставился на нее, словно не веря своим ушам.
Так как он молчал, она отошла к ничем не украшенному камину и оглядела кабинет.
— Это ваши предки? — спросила она, указывая на портреты. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы рассказали мне о них.
Король обошел стол и направился к ней.
— Я скажу вам только одно, — произнес он громовым голосом, — вы в моей стране и извольте вести себя прилично! Да как вы посмели пригласить в мой дворец уличное отребье! Как вы посмели угощать их моими пирожными! Не смейте повторять ничего подобного!
— Но почему? — спросила Хиона. — Что такого, если несколько женщин захотели представиться своей будущей королеве, догадываясь, что она любит детей?
— Вы смеете мне возражать? — рявкнул король. — Я этого не потерплю! Как вы смеете идти мне наперекор? Если вы вообразили, что можете давать здесь волю вашей британской спеси, вашему британскому презрению ко всем, кто не англичанин, вы очень ошибаетесь!
Он словно плевал в нее каждым словом. Она невольно отвела глаза, шокированная яростью, которую читала в его глазах, а он внезапно поднял руку и дал ей пощечину, говоря:
— Ты будешь меня слушать, проклятая? Я не потерплю британской надменности, британского вольного духа! Чем скорее ты это поймешь, тем лучше!
Оглушенная ударом, Хиона в изумлении уставилась на него, но он тут же схватил ее за плечи и начал трясти.
Он был крупным, сильным мужчиной, и тряс ее, словно терьер — кролика, пока из ее волос не посыпались шпильки и волосы не упали ей на плечи.
Затем внезапно, так что она не успела вскрикнуть, он швырнул ее на кожаный диван, и она ушибла голову о твердую спинку.
— Это научит тебя слушаться! — взревел он. — А в следующий раз, когда ты меня ослушаешься, я изобью тебя так, чтобы ты отвыкла своевольничать!
Он замолчал, переводя дух, а потом продолжал, приходя в такое бешенство, что казалось, на его губах вот-вот заклубится пена.
— Я не допущу, чтобы моя жена бросала мне вызов, потому что она приехала из страны, пытающейся подчинить себе всю Европу! Я не боюсь вашей королевы, какой бы всемогущей она себя ни воображала! И я позабочусь, чтобы ты не смела возражать мне и уж тем более ослушиваться меня! Буду пороть тебя, как следовало бы пороть всех революционеров, кем бы они ни были!.
Он поглядел на нее с высоты своего роста, и Хиону охватил страх, что он снова ее ударит.
И вдруг она заметила, что в его глазах появилось совсем другое выражение. Они сузились, а его губы полуоткрылись, но он молчал, и ей почудилось в нем что-то зловещее и жуткое, чего она раньше не замечала.
Вдруг он протянул руку, схватил шелковый воротник у ее горла и резким движением, заставшим ее врасплох, разорвал платье до самой ее груди. Она вскрикнула от ужаса.
Защищаясь, она подняла ладони, инстинктивно понимая, что ее ожидает нечто худшее, чем пощечина.
Он уже нагнулся к ней, но тут дверь открылась, и в комнату вбежал один из генерал-адъютантов.
Король, не выпуская ее воротника, оглянулся.
— Что вам нужно? — спросил он злобно.
— Произошло нечто важное, ваше величество, и ваше присутствие незамедлительно требуется в тронном зале.
Король поколебался.
— И нельзя отложить?
— Нет, ваше величество.
Пальцы короля неохотно выпустили шелк разорванного платья Хионы.
Потом точно лунатик он повернулся к двери и вышел в сопровождении генерал-адъютанта.
У Хионы потемнело в глазах, и она подумала, что лишается чувств.
Но ужас, что король может вернуться, придал ей силы, она заставила себя встать с дивана и, цепляясь за мебель, кое-как на подгибающихся ногах добралась до двери.
Прежде чем открыть ее, она глубоко вздохнула, борясь с тьмой, готовой ее поглотить.
Стремление спастись возобладало, она дернула дверь и на секунду в панике подумала, что ее заперли в кабинете, но затем дверь открылась.
Зажав разорванный воротник, она наклонила голову и побежала по коридору в надежде найти дорогу к себе, минуя мраморный зал.
Она наткнулась на боковую лестницу и поднялась на второй этаж. Там, совсем измучившись, от слабости натыкаясь на стены и мебель, она нашла знакомый коридор, в конце его была ее спальня.
Она открыла дверь, услышала, как Мизра ахнула от ужаса, и упала к ней на руки.
Видимо, она потеряла сознание, потому что, когда вновь обрела способность мыслить, Мизра уже перенесла ее на кровать и подносила к ее губам стакан с водой.
— Отпейте немножечко, ваше высочество, — умоляла камеристка. — Хоть глоточек.
Хиона послушно отпила глоток воды, закрыла глаза и провалилась в серый мир, куда еле слышно доносился голос Мизры, которая просила кого-то принести ей коньяку.
Потом она почувствовала, что с нее снимают туфли, распускают шнуровку, а потом словно через очень долгое время Мизра вновь прижала стакан к ее губам, но на этот раз в нем был коньяк.
Хиона попыталась отказаться, но Мизра настаивала, и она отпила два глоточка, почувствовала, как огненная жидкость растеклась по ее жилам, и мрак рассеялся.
Она попыталась приподняться и сесть, но Мизра сказала настойчиво:
— Нет, отдохните, ваше высочество. Вы перенесли большое потрясение.
Хиона, однако, не легла.
— Я… мне необходимо… уехать, — сказала она. — Я не могу… остаться здесь.
— Он вас не отпустит, ваше высочество.
— К-к-как я могу… остаться? — в отчаянии вскрикнула Хиона. — Он… меня… ударил! — Говоря это, она вспомнила, что он не только тряс ее, но пригрозил, что будет пороть.
Хуже того: будто в кошмаре на нее вновь надвинулось его лицо, сощурившиеся глаза, полураскрывшиеся губы, когда он рванул ее платье.
Она всхлипнула, как испуганный, беспомощный ребенок, и ухватилась за Мизру.
— Помоги мне… бежать… помоги мне, Мизра!
— Невозможно, ваше высочество, поймите же! Завтра ваша свадьба. Если вы и убежите из дворца, из страны вас не выпустят.
— Я… я не могу оставаться здесь… с ним… он… жестокий… отвратительный… он животное!
— Я знаю, ваше высочество, я знаю!
Хиона замерла.
— Знаешь? Что ты знаешь?
— Знаю, каков он, ваше высочество.
— Он… набрасывается на людей… бьет их?
— Не всех, ваше высочество, только молоденьких девушек. Их приводят к нему во дворец; это грех, хуже преступления, но что мы можем сделать?
Хиона упала на подушки, глаза у нее расширились.
Теперь она поняла, какую тайну от нее скрывали, поняла, что подразумевали два говоривших по-немецки человека, которых она случайно подслушала на корабле. Почему они говорили, что она слишком юна и неопытна, чтобы противостоять ему, и что англичанки не любят подобного.
На нее нахлынул невыразимый ужас, и она почувствовала, что предпочтет умереть, лишь бы избежать такого невыносимого унижения.
Да, ей придется умереть.
Но тут она поглядела на встревоженное лицо Мизры, испуганной ее молчанием, и вспомнила, как бархатный низкий голос произнес: «Если вам станет невыносимо, я попытаюсь вас спасти».
Внезапно она поняла, что ей следует сделать.
Ее положение было невыносимым, и только один человек во всей стране мог спасти ее.
Хиона молчала несколько минут, собираясь с мыслями, а Мизра тем временем приложила холодный компресс к багровому пятну у нее на щеке, куда пришелся удар короля.
«Если он меня не спасет, — подумала Хиона, — я должна умереть!»
Ее обожгла мысль, что времени у нее остается совсем мало, ведь свадьба завтра! Она оттолкнула руку Мизры и встала с постели.
— Вам не следует вставать, ваше высочество, — обеспокоенно сказала Мизра. — Пожалуйста, лягте и попробуйте отдохнуть.
— Мне необходимо кое-что сделать! — ответила Хиона.
Пошатываясь, она подошла к секретеру, за которым совсем недавно писала матери.
Достав лист бумаги из кожаного бювара, она разорвала его пополам и еще раз пополам.
Затем бисерным почерком она написала те же слова, с которыми к ней обратился Невидимый:
«Спасите меня! Ради Бога, спасите меня!»
Глава 6
— Я потерпела неудачу, — сказала себе Хиона, — и сделать больше ничего не могу.
Мизра причесала ей волосы, потом накинула на них кружевную фату, которую Хионе подарила мать, а сверху надела тиару из звезд, одну из драгоценностей славонского королевского дома, сделанную несколько веков назад.
Ей объяснили, что в тиаре она войдет в собор, где король снимет се, чтобы возложить ей на голову корону, но возвращаться она будет снова увенчанная тиарой.
Она почти не слышала подробности церемонии, которые монотонным голосом излагала ей одна из фрейлин, потому что не сомневалась, что в собор не поедет и, уж во всяком случае, не встанет с королем у алтаря.
Она не могла думать о нем без дрожи.
Ее щека все еще болела, а плечи ныли, так яростно он их сжал, когда тряс ее.
Обратившись с мольбой о помощи к Невидимому, она вновь словно ощущала его флюиды, как тогда, когда они сидели напротив друг друга в темноте железнодорожного вагона.
Накануне вечером, сложив записку, она встала и сказала Мизре, которая следила за ней с тревогой:
— Могу ли я довериться тебе?
Камеристка ответила:
— Я люблю ваше высочество и сделаю все, чтобы вам помочь.
— Мне нужно, — сказала Хиона, — чтобы ты отыскала капитана Дариуса и отдала ему эту записку, но только так, чтобы никто этого не видел. Попроси его сразу же передать ее Невидимому.
Мизра на мгновение окаменела и взглянула на нее дикими глазами.
Затем, оправившись от удивления, она взяла записку и сказала:
— Положитесь на меня, ваше высочество. И, прошу вас, отдохните, пока я не вернусь.
— Попытаюсь, — ответила Хиона и вернулась в постель.
Она лежала с закрытыми глазами и молилась о чуде, о том, чтобы Невидимый спас ее от брака с человеком, который вел себя столь ужасно, что она содрогалась при одном воспоминании.
Вероятно, она задремала. Во всяком случае, Мизра вернулась не скоро. Камеристка прошептала, словно была очень испугана:
— Я нашла капитана Дариуса, ваше высочество. Он все понял.
Тогда Хиона позволила Мизре помочь ей раздеться и легла в постель.
Чуть позже она велела Мизре сказать ее фрейлинам, что она не спустится к обеду.
Почти тотчас же в спальню торопливо вошла баронесса.
— Ваша горничная говорит, что вашему высочеству нездоровится, — сказала она. — Но вы должны пообедать сегодня с его величеством. Приглашены несколько его родственников, а также сэр и леди Боудены.
Хиона промолчала, и баронесса продолжала:
— Его величество, конечно, пожелает побеседовать с вами, дать вам последние наставления в связи с завтрашней церемонией, и он будет крайне огорчен, если вы не спуститесь к обеду.
— Его величество поймет, что я плохо себя чувствую, — твердо ответила Хиона и отказалась дальше обсуждать эту тему.
Баронесса явно опешила от того, что Хиона без всякой видимой причины словно стала совсем другой, обаятельность и уступчивость куда-то исчезли.
— Я не хочу никого видеть, Мизра! — сказала Хиона.
Когда камеристка принесла ей ужин, она не смогла проглотить ни кусочка.
Оставшись одна, она лежала без сна и молилась, чтобы капитан Дариус каким-то образом нашел способ передать ее записку Невидимому и чтобы тот сдержал свое обещание.
Но ведь дворец так строго охраняется! Как он сможет проникнуть сюда незаметно для часовых? Они же охраняют каждый вход, не говоря уж о солдатах, патрулирующих сады.
— Нет, я убегу, что бы ни случилось! — сказала себе Хиона и подумала, сумеет ли она ускользнуть из дворца и встретиться с Невидимым вне его стен.
Или, может быть, капитан Дариус сообщит ей что-нибудь через Мизру?
Но камеристка пожелала ей доброй ночи, ничего не сказав, и едва она вышла, как Хиона начала перебирать в уме все, казалось бы, непреодолимые трудности ее положения.
И все-таки она убеждала себя, что в конце очень длинного темного туннеля брезжит свет надежды.
И вот теперь сомнений не осталось: она потерпела неудачу, и поздно хоть что-нибудь сделать.
Уже ее фрейлины, кудахча, будто пара старых кур, отправились прежде нее в собор, а через несколько минут она спустится вниз, где ждет сэр Эдвард, чтобы проводить ее туда же.
У подъезда стоит закрытая карета, в которой она с ним поедет в собор под охраной кавалерийского эскорта.
Король уже отбыл в собор, она в капкане, точно какой-то дикий зверек, и спасения нет.
И она повторила себе, что после венчания ей останется одно — умереть, прежде чем король прикоснется к ней.
Стоило вспомнить о нем, и она видела выражение на его лице, когда он разорвал воротник ее платья. Теперь ей было ясно, что ее ждет судьба молоденьких девушек, которых приводили во дворец для его развлечения, пусть она и будет его женой.
А возможно, ее участь окажется даже хуже: ведь его ярость против нее была вызвана ненавистью ко всему английскому.
Он постарается причинить ей побольше страданий не только за непокорность, но еще и потому, что она знаменует для него все в ее стране, что внушало ему бешеную неприязнь.
— Я должна умереть, — сказала Хиона, не замечая, что произнесла эти слова вслух.
— Что вы сказали, ваше высочество? — спросила Мизра, кончив закреплять тиару.
Теперь лицо Хионы полагалось закрыть вуалью, которую можно будет снять после окончания церемонии, так, чтобы фата осталась на месте.
Мизра взяла прозрачную ткань и повторила:
— Я не расслышала, ваше высочество…
И тут раздался стук в дверь.
Хиона не сомневалась, что сейчас лакей доложит о сэре Эдварде, и, изнемогая от ужаса, закрыла глаза. А что, если отказаться поехать в собор? Но тогда ее отвезут туда силой, в этом она не сомневалась.
Она услышала, как Мизра удивленно ахнула, повернула голову и увидела в дверях не лакея, а капитана Дариуса.
Он протянул к ней руку и сказал тихо:
— У нас в распоряжении пять секунд — идемте!
Внезапно давившее Хиону черное отчаяние рассеялось, она вскочила на ноги.
Мизра молча подобрала ее шлейф и перекинула ей через руку.