Прихватив с кухни хлеба, сыра и холодного мяса, мы с Франческой направились в дворцовый сад. Время до вечера пролетело незаметно: Франческа плела венки из цветов, потом я мастерил для нее камышовую флейту, а она сидела рядышком, болтая почти без умолку. Когда я закончил работу и коротко посвистел в дудочку, она радостно захлопала в ладоши, как ребенок.
- Какая прелесть! Всегда мечтала иметь такую. Какой ты ловкий, Джованни!
- Теперь ты сможешь всех свести с ума свистом, - рассмеялся я, протягивая ей флейту. - Боюсь только, что монсеньор кардинал не очень-то любит такую музыку, но он скоро привыкнет.
Франческа звонко рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
- А вот и твоя плата!
Я обнял ее и притянул к себе.
- Ну уж нет. Я столько трудился не для того, чтобы получить так мало!
Она, оробев, вопросительно посмотрела мне в глаза.
- Не понимаю. Чего же тебе еще?
- Я сам тебе покажу.
Наклонившись, я прижался губами к ее пухлым губкам и попытался поцеловать по-настоящему, но она сердито оттолкнула меня обеими руками.
- Хватит! Ты с ума сошел?! Что это такое, во имя Мадонны?
- Франческа... Прости, я не хотел тебя обидеть. Если ты позволишь, я сделаю так, что и тебе будет приятно, только доверься мне.
- Нет!
- Но я ведь так и не получил свою плату.
- Если ты непременно должен совать свой язык мне в рот, то забирай свою дудочку и уходи. - Она съежилась, обхватив руками колени, и отвернулась от меня.
- Ну ладно, - примирительно сказал я. - Между прочим, всем женщинам очень нравится целоваться.
- Неужели? - недоверчиво хмыкнула Франческа, глядя на меня исподлобья.
- Может быть, попробуем еще раз?
Она передернула плечами, повернулась ко мне и зажмурилась. Я обнял ее как можно нежнее, слегка коснулся губами ее приоткрытых губ и так замер, согревая ее своим теплом. Она понемногу расслабилась, послушно ожидая продолжения, и тогда я осторожно проник языком между ее губ. Через мгновение она прижалась ко мне, отвечая на поцелуй. Я чувствовал через ткань платья ее маленькие груди, и это пробудило во мне настоящую бурю желаний. Почти не сознавая, что делаю, я стал прижимать девушку к себе, одновременно нетерпеливо пытаясь залезть ей под юбку. Мои пальцы уже коснулись ее обнаженной ножки... как вдруг резкая боль привела меня в чувство. Схватившись за щеку, я в недоумении посмотрел на Франческу, которая, вскочив на ноги, возмущенно поправляла платье.
- Ах ты негодяй! - гневно воскликнула она, сверкая глазами. - Я никому не позволяю трогать меня так! Не думай, что мое доверие к тебе безгранично. Убирайся от меня, я не хочу больше тебя видеть!
- Франческа, послушай...
- Прекрати! - Она повернулась и поспешила прочь, а когда я попытался догнать и остановить ее, вырвалась из моих рук и побежала еще быстрее. - Не вздумай идти за мной, иначе пожалеешь!
Я смотрел ей вслед, думая, что бы она могла мне сделать. Пожаловаться на меня кардиналу, чтобы он выгнал меня? Это был бы действительно лучший способ решить мою проблему, подумал я почти весело. Я с легкостью мог бы догнать Франческу и получить от нее абсолютно все, что хотел, и тогда ворота дворца навсегда бы для меня закрылись. Жаль, она успела убежать далеко, да и вряд ли я решился бы пойти на такую подлость по отношению к ней. Она действительно была невинной малышкой... А между тем я все еще испытывал определенные неудобства, и проблема требовала к себе внимания. Оглядевшись и удостоверившись, что поблизости никого нет, я быстро сдернул штаны и несколькими движениями руки достиг желанного облегчения.
Надо же, Франческа оказалась упрямой девчонкой, да и я тоже хорош, если думал, что смогу переспать с ней за камышовую дудочку. Лицо до сих пор горело от ее пощечины, постоянно напоминая мне о собственной глупости. День для меня выдался просто ужасный; вечером, закрывшись в своей комнате, я чинил сбрую и с мрачным упорством точил кинжалы - до тех пор, пока лезвие совершенно не истончилось. Плеснув на лицо теплой воды из кувшина, я раньше обыкновенного лег спать, даже не спустившись в кухню, чтобы поужинать.
Следующий день, можно сказать, по-настоящему начался для меня с приезда монсеньора Савелли. Почти до обеда я без дела слонялся по комнатам, делая вид, что проверяю, все ли в порядке, а на самом деле надеясь случайно столкнуться с Франческой. Один раз мне показалось, что в конце коридора мелькнула знакомая кудрявая головка, но, поспешив следом, я понял, что если Франческа и была там, то я ее уже не догоню. Время тянулось медленно, пока звон подков по мощеному двору не заставил меня выглянуть в окно. Кардинал уже спешился, бросил подбежавшему конюшему поводья и направился к входу во дворец. Риккардо, отряхивая с плаща пыль и путаясь в ножнах меча, едва поспевал за его размашистым шагом.
Я вышел в холл, стараясь держаться с достоинством и в то же время так, чтобы привлечь к себе внимание монсеньора. Кардинал шел прямо, не глядя ни на кого, его лицо казалось напряженным и встревоженным. Казалось, он едва сдерживает потрясение, а может быть, и ярость. Я решил, что благоразумнее будет не тревожить его прямо сейчас, не зная точно, в каком он настроении.
Поговорить с кардиналом не удалось ни в этот день, ни на следующий. Он не обращал на меня совершенно никакого внимания, разве что коротко распоряжался, чтобы я был рядом, подал ему что-нибудь или ушел. Он надолго заперся в своем кабинете, попросив никого не пускать к нему, и до самой ночи писал, а утром велел слугам отнести письма: два в Латеранский дворец, еще одно - на постоялый двор в торговом квартале, а последнее отправил с гонцом в Венецию.
Прошло еще несколько дней, в течение которых монсеньор Савелли вел себя как обычно: выезжал в город по делам, наносил визиты священникам и римским аристократам, читал или смешивал порошки у себя в рабочем кабинете, молился и подавал милостыню. Я все никак не мог завести с ним разговор, а через какое-то время мне стало казаться, что то ночное происшествие действительно было только сном. Теперь, когда прошло столько времени, было уже трудно решиться высказать монсеньору кардиналу свое недовольство его распутством. Дни летели, и ничего подобного больше не происходило. Мало-помалу я стал успокаиваться в отношении кардинала; держался он со мной ровно, даже никогда не смотрел на меня пристально. Спал я спокойно, несмотря на то, что он настаивал, чтобы я ночевал в той самой комнате, смежной с его спальней. Первое время я с тревогой ждал его появления, держа на всякий случай наготове кинжал, чтобы защищать свою честь, но он ни разу не переступил порог моей комнаты, и я успокоился.
К тому же кардинал платил мне неплохое жалованье, которое, собственно, и удерживало меня в его дворце. Постепенно я утвердился в мысли, что мне суждено служить монсеньору Савелли долго и преданно. Меня печалила моя опала у Франчески, и я начал приглядываться к другим служанкам, однако не мог выбрать среди них достойную заменить для меня мою маленькую Фиорину. Для большинства из них я был чересчур молод, и они лишь посмеивались надо мной. Впрочем, надежды когда-нибудь вернуть милость Франчески я не терял, думая, что очень скоро накоплю достаточно денег, чтобы не только ухаживать за ней, но и взять ее в жены.
Как-то я проснулся среди ночи от странного сна. Во сне ко мне явился монсеньор Савелли, он сел на мою постель. Его глаза были темны, как бездна преисподней, и в них не было ничего, кроме мрака. Не говоря ни слова, он протянул ко мне руки, и я стал целовать его - глубоко, взасос, с дикой, первобытной страстью, а потом он ласкал меня - его руки гладили мое тело, спускаясь все ниже... Я излился, корчась в его объятиях, - и проснулся в жарком поту, задыхаясь. В моей душе царило совершенное смятение. Я увидел, что снова испачкал постель, и опять в этом был виноват тот же самый человек. Сон казался настолько реальным, что я был удивлен пробуждением; мне казалось, что все произошло на самом деле. Вскочив с кровати, я быстро прокрался к двери в спальню кардинала и прислушался: все было тихо, до меня не доносилось ни звука. Стараясь не шуметь, я осторожно приоткрыл дверь и с любопытством заглянул внутрь.
Монсеньор спал на огромной кровати под пологом, я видел его лицо в падающем в окно лунном свете - безмятежное и спокойное, оно казалось сейчас гладким, как у юноши. Похоже, он действительно крепко спал, одна рука его лежала на груди, другая покоилась под головой. Я улыбнулся, с облегчением переведя дух. Впрочем, следовало бы убедиться, что он не притворяется спящим. Подойдя ближе, я некоторое время изучал его лицо и вслушивался в мерное глубокое дыхание, пока окончательно не успокоился. Тихонько выйдя из кардинальской спальни, я вернулся в свою комнату и вскоре смог снова уснуть, на этот раз до самого утра.
С этого времени я стал порой ловить себя на том, что стремлюсь привлечь к себе внимание монсеньора: спешил подержать ему стремя во время поездок верхом, старался оказаться первым в карауле, неожиданно для себя самого прогуливался у его кабинета, когда была не моя смена. У кардинала Савелли было два личных телохранителя - Риккардо и я, но я считал себя проворнее и сообразительнее Риккардо, недоумевая, как вообще такого тупицу могли взять на службу к знатному вельможе. Не то чтобы я хотел остаться единственным телохранителем... но твердо намеревался доказать монсеньору, что моя молодость и энергичность - вполне достойная замена недюжинной силе, которой отличался Риккардо.
Кардинал между тем был всецело поглощен политикой. Я для него был почти вещью, он обращал на меня не больше внимания, чем на прочих слуг. Из Константинополя, где французские рыцари уже без малого год воевали с греками, шли послания, часть из которых монсеньор отвозил папе, а часть оставлял у себя, перечитывая по нескольку раз. Часто он писал, закрывшись в своем кабинете, или принимал гостей - священников, рыцарей, купцов из Венеции, моряков и монахов, легатов и лавочников, воинов и астрологов. Я видел, как он уставал. Как-то раз он сказал прибывшему из Франции графу де Монфору, что хотел бы уехать хоть ненадолго в Неаполь, но не может позволить себе безделья даже на один день.
Однажды вечером я караулил возле кабинета кардинала, не позволяя никому беспокоить его, хотя слуга уже дважды докладывал, что в приемной ждет курьер с письмом из Венеции. Время тянулось медленно, свечи на столе почти догорели, и я понял, что уже перевалило за полночь. Кардинал все еще не выходил, и это меня беспокоило. Велев слуге устроить венецианца на ночлег, я постучал в дверь кабинета монсеньора Савелли, но ответа не получил. Помедлив несколько мгновений, я толкнул дверь и вошел.
Монсеньор спал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Подойдя к нему, я осторожно сложил разбросанные в беспорядке свитки пергамента, закрыл чернильницу и убрал перья, потом пальцами начал одну за другой гасить свечи. Кардинал пошевелился и поднял голову, приоткрыл глаза и посмотрел прямо на меня. Моя рука замерла над огоньком последней свечи.
- Джованни? - проговорил кардинал, словно не узнавая.
- Вы заснули, монсеньор.
- Кто тебе дал право входить в мой кабинет, Джованни?
Я озадаченно смотрел на него и не отвечал.
- Ты знаешь, что я не люблю, когда кто-то входит в мой кабинет, не так ли?
- Да, монсеньор, - выдавил я.
- Но ты не только вошел, но и трогал бумаги на моем столе. - Его голос был спокоен, и я не мог понять, разозлился он или нет. - Подойди сюда.
Я подошел, выжидающе глядя на него. Он пристально смотрел мне в глаза, как будто задумавшись, затем взял со стола тонкий хлыст, которым обычно наказывал расшалившихся охотничьих собак, и стал вертеть его в руках.
- Почему ты решился потревожить меня, Джованни? - мягко спросил он, изучая мое лицо. - Я хотел бы, чтобы ты никогда больше не заходил сюда без приглашения. Ты меня понимаешь?
- Да, монсеньор, - пролепетал я едва слышно.
Он коротко размахнулся и с силой ударил меня хлыстом. Резкая боль обожгла спину, на глазах выступили слезы; я невольно попятился.
- Ты понимаешь меня, Джованни? - ледяным тоном спросил он, снова занося хлыст.
- Монсеньор, я...
Новый удар рассек мне кожу на плече. Неловко повернувшись, я налетел на стол и покачнулся.
- Склони голову и обопрись руками о стол, - проговорил кардинал, по-прежнему не повышая голоса.
Я замялся на мгновение, и хлыст вновь прошелся по моей спине. Почувствовав, как рубашка намокает от крови, я прикусил губы и выполнил приказ кардинала. Он поднялся из-за стола и принялся молча расхаживать по кабинету, а затем остановился у меня за спиной.
- Ты должен научиться проявлять уважение, - сказал он. - Я хочу, чтобы человек, охраняющий меня, соблюдал определенные правила и никогда не проявлял нетерпения. - Он подошел ко мне вплотную, положил руку на мое плечо и прошептал, касаясь губами моего уха. - Ты будешь приходить и уходить, только когда я прикажу, Джованни.
Я замер. Его прикосновение заставило меня содрогнуться, вцепившись руками в край стола.
- Монсеньор...
Он отступил на шаг, хлыст снова просвистел позади меня и обрушился на мою спину, на этот раз удар был сильнее предыдущих, и я тихо вскрикнул, запрокинув голову.
- Я думаю, на сегодня достаточно, - спокойно сказал кардинал Савелли. - Надеюсь, ты усвоил урок, и больше такое не повторится.
Я повернулся к нему, охваченный противоречивыми чувствами, не в силах произнести ни слова. Он окинул меня еще одним странным взглядом, глаза его казались совершенно черными и огромными на бледном лице - как тогда, во сне.
- Ступай, Джованни, - проговорил он почти ласково. - Тебе нужно вымыться, переодеться и немного перекусить. А потом ложись спать, уже поздно. Завтра ты не понадобишься мне, я поеду в Веллетри вместе с Риккардо, так что можешь как следует отдохнуть. Спокойной ночи.
Я неловко поклонился и попятился к двери. Уже в коридоре я в ужасе понял, что мой вставший член готов буквально разорвать ткань штанов; возможно, именно поэтому кардинал так странно меня разглядывал. Спину и плечо жгло огнем, а я вспоминал каждый удар, прикосновение его пальцев к моему плечу и голос, шепчущий в мое ухо: "Ты будешь приходить и уходить, когда я прикажу..." Прикажи мне, подумал я, о да, только прикажи... Тяжело опершись о стену, я запустил руку в штаны, и через мгновение все было кончено. Содрогаясь, я заставил себя выпрямиться и успокоить дыхание и нетвердым шагом побрел в свою комнату.
Осторожно ощупав вспухшие полосы на спине, я смыл выступившую кровь и с сожалением выбросил испорченную рубашку. Мне хотелось поскорее забыть о том, что произошло, но в терзавшей меня боли была своя сладость. Случившееся было для меня унизительно, и одновременно я жаждал повторения этого наказания, но при этом хотел бы иметь возможность отомстить. Упав ничком на постель, я поморщился от боли, закрыл глаза и представил себе, как снова стою у стола, и кардинал снова бьет меня хлыстом для собак, а потом я оборачиваюсь, отталкиваю его, грубо прижимаю к стене всем телом и...
Меня затрясло, стало трудно дышать; я понял, что если немедленно не прекращу думать об этом, то дойду до совершенного изнеможения. Ненавидя себя самого, я попытался успокоиться, но лицо кардинала Савелли никак не шло у меня из головы. Пытаясь разобраться в обуревавших меня чувствах, я понял лишь, что само присутствие рядом с кардиналом лишает меня самообладания, и что больше всего на свете я жажду всегда быть рядом с ним.
Прошло два долгих дня, в течение которых я безуспешно пытался добиться внимания монсеньора, но его обращение ко мне оставалось неизменно ровным: порой он просил меня принести книгу из библиотеки, или побыть в гостиной, держа руки на рукояти меча, пока он беседовал с французскими рыцарями, или присмотреть за тем, как конюший седлает его вороного для прогулки. Мне было все равно, какие задания я должен исполнять, лишь бы иметь возможность находиться подле него хотя бы некоторое время.
Вечером второго дня, ужиная на кухне вместе с прислугой, я заметил вошедшую Франческу. Надо заметить, ее равнодушие и обида охладили мои прежние чувства к ней, но при виде ее приветливой улыбки сердце мое сладко заныло. Она была чудесно хороша: ясные большие глаза блестели, из-под белого чепчика выбились непослушные кудряшки, на румяных круглых щечках играли мягкие ямочки. Она уселась за стол рядом со мной и кокетливо посмотрела на меня, сложив руки перед собой, как послушный ребенок. Я сдержанно приветствовал ее и поспешил вернуться к еде.