- Что вы намерены делать с этим, монсеньор?
- Слушать внимательно и наблюдать. Если кто-то из тех, кто прибыл нынче в Рим, замешан в заговоре, я постараюсь понять это и принять меры - с твоей помощью.
- Какая помощь вам потребуется?
- Будь незаметным, держись отстраненно, просто стой у дверей вместе с папскими гвардейцами. Тебе придется учиться терпению и подмечать выражения лиц и жесты. Я подам тебе знак, вот так, - он почти незаметным жестом потер запястье левой руки, - и укажу взглядом на человека, за которым ты должен будешь проследить.
- Всего лишь проследить?
- Не только. Сделай так, чтобы после аудиенции он не смог передать никаких посланий, никому, ни письменных, ни на словах. Дождись, пока он отправится в отведенную ему комнату, и будь рядом, пока он не выйдет оттуда. У него не должно возникнуть никаких подозрений относительно тебя, так что тебе придется быть осторожным. Просто следи за ним.
- А вы, монсеньор?
Он внимательно посмотрел на меня, потом подъехал совсем близко и коснулся моей руки.
- Не беспокойся. Мне ничто не угрожает. Когда придет время, я извещу тебя и скажу, что делать дальше.
Его доверие было для меня дороже любых денег. Отчего-то я полагал, что прежде таким доверием пользовался лишь Риккардо, и меня снедала жгучая ревность. Я готов был не только следить за человеком, которого укажет кардинал, но и убить его по первому слову моего господина.
С нетерпением я ждал начала аудиенции. Не то чтобы папский дворец не впечатлил меня роскошью, но я был так возбужден, что едва замечал окружавшие меня чудесные мозаики, бархатные портьеры, гобелены и золоченую резьбу по дереву. С легким удивлением я отметил большое количество прислуги и многочисленных посетителей дворца, почти все из которых были духовного звания. Помня о своем долге, я держался поблизости от монсеньора Савелли, стараясь не упускать из виду людей, приближавшихся или обращавшихся к нему. Кардинал был любезен со всеми, даже со слугой, которого попросил проводить его к папе. Когда мы вошли в просторную приемную, обставленную тяжелой дубовой мебелью, оказалось, что сам святейший отец был уже там, он сидел за длинным столом, изучая какие-то бумаги. Четверо папских охранников стояли вдоль стены; я отметил ловкость и быстроту реакции, надежно скрытые за кажущейся расслабленностью их поз, и короткие взгляды, профессионально отмечающие намерения вошедших и наличие у них оружия. Почтительно поклонившись папе, я занял свободное место у стены; некоторое время они оценивающе оглядывали меня, затем, казалось, потеряли ко мне интерес.
Я никогда раньше не видел папу Иннокентия; между тем все, что я слышал о нем, создавало мнение о нем как о человеке недюжинного ума и эрудиции, очень просвещенном и властном, но при этом скрытном и нерешительном. Мой господин говорил, что папа порой не может верно оценить ситуацию из-за непонимания мотивов человеческих поступков, и что он гораздо ближе к Богу, чем к людям.
Папе было слегка за сорок, он выглядел даже моложе моего господина; во взгляде его проницательных серых глаз из-под высокого лба, однако, было нечто фанатическое, что настораживало и немного пугало, острый нос походил на клюв дрозда. Его тонкие холеные руки, унизанные перстнями, рассеянно мяли лист пергамента. Когда кардинал Савелли появился на пороге, аскетическое лицо Иннокентия разгладилось, сурово сжатые губы смягчила улыбка.
- А, Ченчо! - оживленно воскликнул он, указывая на кресло рядом с собой. - Я приказал пока не впускать посланников, потому что хотел бы кое-что обсудить с вами. Разумеется, чуть позже я соберу коллегию, но я знаю, что могу положиться на ваше мнение в том, что касается не только политики, но и подлинных причин происходящего... Накануне кардинал-дьякон святой Варвары сообщил мне, что вестники привезли договор о разделе Империи, который я должен утвердить своей властью. Мне не слишком нравится мысль о том, что придется благословить все беззакония, которые творились в христианских землях.
- Беззакония? - переспросил кардинал Савелли, усевшись за стол. - Позволю себе заметить, что некоторая жестокость была оправдана. С самого начала у войска не было выбора, разве не так? Венецианцы стали хозяевами положения, и мы совершили ошибку, доверившись им. Все, что случилось дальше, было неизбежно.
- Неизбежно, - задумчиво повторил папа, скользя взглядом по строчкам письма, которое держал в руках. - Я не верю в судьбу, дорогой Ченчо. По вашему совету я не вмешивался и одобрял все, что творили пилигримы. Я смирился с тем, что они разорили дотла оплот христианства на Востоке, что они предали огню и поруганию древние святыни, что они убивают мирных жителей... Впрочем, вы правы: я не могу влиять на события, происходящие в Константинополе, потому что меня извещают о них спустя много времени. Оставим пустые сожаления в стороне и перейдем к делу. Вновь избранный император Константинопольский пишет, что духовенство и рыцари вполне единодушны, что авторитет императорской власти непререкаем, бесчинства в городе прекратились, и что в ближайшее время он намерен двинуться с отрядами на север. Есть, однако, и другие письма... Например, маркиз Монферратский имеет свой взгляд на происходящее, и его пересказ событий показался мне довольно язвительным. К тому же, он высказывает недовольство тем, что патриархом избран некий венецианский дьякон, имя которого в Риме почти неизвестно. В Константинополе все не так спокойно, как расписывает император Бодуэн...
Папа говорил о вещах, мало меня интересовавших, поскольку я никогда не знал ни императора Бодуэна, ни маркиза Монферратского, ни прочих называемых им людей, да и Константинополь казался мне почти краем обитаемого мира. Все это была политика, в которой я не был силен. Кардинал Савелли, напротив, живо интересовался рассказом и время от времени вставлял свои замечания, порой прямо подсказывая папе точку зрения, которой должна была придерживаться Церковь в отношении происходящего на Востоке. Делал он это так ненавязчиво и мягко, что его святейшество с готовностью принимал его советы, как будто они приходили в голову ему самому. Я восхищенно наблюдал за монсеньором, втайне считая, что его место - на престоле Святого Петра, а не в скромном дворце на окраине Рима. Наконец, краткое совещание было окончено, и папа приказал вызвать ожидавших в коридоре послов.
Помня наставления монсеньора Савелли, я внимательно разглядывал вновь прибывших. Двое из них казались рыцарями, третий - пожилой мужчина в одежде священнослужителя - без сомнения, был епископом. У всех троих на плащах белели кресты, и, согласно этикету, все трое были без оружия. Церемонно поклонившись, они получили благословение папы и по его приглашению уселись на другом конце стола.
Странно, подумал я, монсеньор упоминал двух церковников и только одного рыцаря... Вскоре я понял, что ошибся насчет одного из них: несмотря на кольчужную рубаху под потертой кожаной курткой и перевязь у пояса с пустыми ножнами от эспадрона, этот человек говорил слишком гладко и уверенно для простого рыцаря, а на пальце его правой руки я заметил золотой перстень с крестом. Сомнения мои развеялись окончательно, когда папа обратился к нему:
- Что ж, дорогой епископ, я готов выслушать вас. До меня доходили слухи, что в Константинополе неспокойно, хотя раздел Империи уже окончен. Расскажите, что происходило там, когда вы отправились в путь.
Епископ принялся рассказывать; вскоре я уже потерял нить повествования, запутавшись в именах, титулах и названиях мест, о которых не имел ни малейшего представления, и от нечего делать начал изучать лица папских гостей. Второй священнослужитель сидел молча, время от времени кивая в поддержку слов рассказчика. Подол его мантии, сшитой из тонкого, но добротного сукна, не был запылен, в отличие от сапог его спутников, из чего я заключил, что он ехал в карете. Папа заговорил не с ним, значит, его сан не столь высок, но он, несомненно, богат. Венецианец? Возможно.
Рыцарю было по виду около пятидесяти лет; его суровое смуглое лицо было прочерчено белым шрамом, волосы были почти седыми, лишь в некоторых местах угадывался их былой черный цвет - так земля порой проглядывает из-под выпавшего за ночь снега. Он не вмешивался в разговор, но с интересом смотрел на папу: было ясно, что его больше занимает святейший отец, нежели повествование о событиях в Константинополе. Когда я присмотрелся к нему, мне стало не по себе: его лицо, с тяжелой квадратной челюстью и широкими скулами, было лицом убийцы, мозолистые руки, лежащие на коленях, привыкли к рукояти меча. В его позе и выражении лица читалось презрение.
Говоривший епископ показался мне заслуживающим доверия: у него было открытое, гладко выбритое лицо, спокойные серые глаза и мягкий голос прирожденного рассказчика. Я не вслушивался в его слова, но тон, которым они произносились, был убедительным.
- Ну, любезный Нивелон, - подытожил папа, когда рассказ закончился, - я вижу, что земли разделены, и разделены вполне справедливо. Венеция получила долю в военной добыче и право на торговые привилегии, а кроме того, и высший духовный сан в Империи, не так ли, Николо?
- Его высокопреосвященство Томазо Морозини известен своей набожностью и будет поддерживать веру на Востоке, - впервые заговорил священник в мантии. - Разумеется, по благословению вашего святейшества.
Папа нахмурился, но промолчал.
- Томазо Морозини - простой субдиакон, выскочка из Венеции, - негромко проговорил монсеньор Савелли, в упор глядя на Николо. - Как мог такой человек оказаться патриархом новой Империи? Если на то пошло, даже вы, епископ Барди, были более достойны занять это место, чем он. Итак, в чем же секрет?
На лице епископа Николо Барди мелькнуло и тут же исчезло выражение ненависти. Я мог бы поклясться, что отчетливо видел его, хоть оно и было действительно мимолетным.
- Я полагаю, у отца Морозини имеются сильные покровители, - небрежно сказал он. - Кое-кто говорит о его негласном участии в выборах императора... Ему заплатили за помощь, только и всего.
- Церкви нужен влиятельный патриарх, - заметил Иннокентий. - Назначение случайного человека ослабляет нашу позицию в Константинополе. Как вы допустили, чтобы это произошло, Нивелон? Я считал вас верным союзником.
Епископ-воин раздраженно пожал плечами.
- Моего влияния было явно недостаточно. Теперь же по договору церковь лишается права вмешиваться в дела империи и давать императору указания. В вашей власти только предавать анафеме мятежников, на которых укажет император и его бароны.
- Вот как? - Иннокентий побледнел, охваченный яростью. Его руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки. - Мирская власть превыше духовной?! Они первыми будут преданы анафеме как безбожники и грабители церквей, а там - мы еще посмотрим, долго ли они смогут противиться воле Рима!
Мой господин сидел все это время с непроницаемым лицом, наблюдая за вспышкой гнева папы с холодным интересом. Когда Иннокентий немного успокоился, разговор вернулся к бумагам, которые привезли с собой посланцы. Чтение договора о разделе империи и его обсуждение заняли гораздо больше времени, чем я предполагал. Распорядившись подавать обед, папа начал живо расспрашивать обоих священников о положении церкви в Империи, а рыцарю задавал вопросы об императоре и о позиции греков в отношении союза с другими народами против латинян.
Я откровенно скучал, чувствуя, что все эти материи очень интересуют папу, и он готов обсуждать их хоть до ночи. В какой-то момент я обратил внимание, что мой господин пристально смотрит на меня. Он потер запястье жестом, о котором предупредил меня, и выразительно взглянул на Николо Барди. Едва заметно кивнув, я переключился на наблюдение за епископом Барди. Нельзя сказать, что епископ показался мне опасным человеком, возможно, потому, что я никогда не считал церковников стоящими противниками для рыцарей. Гораздо с большим подозрением я относился к французу - немногословному, суровому, всем своим видом выражающему надменность. Однако не француз тревожил монсеньора Савелли, а хилый епископ.
Наконец, уже ближе к вечеру, папа Иннокентий отпустил посланцев, назначив назавтра заседание коллегии для обсуждения и утверждения договора. Папские секретари бросились оповещать кардиналов, а гости, выйдя из комнаты, направились в отведенные для них покои. Я пристроился немного позади, чтобы иметь возможность наблюдать за ними; Николо Барди, сопровождаемый папским слугой, добрался до своей комнаты, а немного погодя оттуда вышел парнишка лет шестнадцати, торопливо засовывая под колет лист пергамента.
Нужно было срочно на что-то решиться: посланник не особенно торопился, но и задерживаться у дверей он явно не собирался. Из ниши, в которой я спрятался, коридор просматривался полностью, и он, на мое счастье, был пуст, если не считать парня с епископской запиской. Оставалось лишь дождаться, пока посланник пройдет мимо меня, оглушить его сзади ударом по шее, обыскать, забрать письмо (а может быть, несколько писем) и втащить мальчишку в эту самую нишу. Вряд ли за портьерой кто-то сможет разглядеть его, пока он не придет в себя. Я притаился в своем укрытии, чтобы привести свой план в исполнение. Парень не спеша пошел по направлению ко мне, с любопытством озираясь по сторонам: похоже, роскошь папского дворца произвела на него должное впечатление. Он выглядывал в окна, ощупывал бархат портьер и таращил глаза на кованые львиные лапы на стенах, в которые были воткнуты факелы.
Я подобрался, готовясь прыгнуть вперед, и в этот момент он отдернул полог, закрывавший мою нишу. Оторопев, я подался назад, он, заметив меня, тоже отступил, округлив глаза от неожиданности.
- Что это ты тут делаешь? - растерянно пробормотал он. - Я чуть не упал со страху.
- Папа не любит, когда охрана расхаживает по дворцу в открытую, - нашелся я. - Вот и приходится быть незаметным.
- Ух ты! Выходит, ты папский охранник?
Я кивнул, решив немного приврать. Паренек осмотрел меня с головы до ног, задержав взгляд на мече и кинжалах, затем улыбнулся. У него была приятная открытая улыбка человека, не способного лгать. Широко расставленные синие глаза смотрели со смуглого лица дерзко и весело. Мягкие золотистые кудри придавали ему какую-то одухотворенную красоту, мало вязавшуюся с его простоватыми манерами.
- Я почему-то думал, что папу охраняют монахи.
- Я похож на монаха? - поинтересовался я.
- Если честно, нисколько. - Он быстро скользнул в нишу, задернув за собой портьеру, и вдруг схватил меня за руку. - Послушай, если ты не монах...
Я пожал плечами и усмехнулся.
- Скажи-ка, папа хорошо платит своим охранникам?
- Неплохо, на мой взгляд. Какое тебе до этого дело?
- А вот мой хозяин, епископ Барди, скупердяй, каких поискать, и совсем не платит слугам вроде меня, так что когда им нужны деньги, они оказываются в сложном положении. Смекаешь, о чем я?
Вот оно что, подумал я, кажется, малец вымогает у меня деньги. Что ж, разумеется, у меня было с собой немного мелочи и даже одна серебряная монета, но отдавать их ему в мои планы не входило.
- Разумеется, я не рассчитываю получить это даром, - сказал он, подходя ко мне ближе и внезапно прижимаясь ко мне. Его руки легли на мои бедра. - Если хочешь, я могу тебе отсосать.
- Что?! - Я запнулся, ошарашенный не столько самим предложением, сколько формой, в которой оно было сделано.
- Тише, не дергайся. Даже если ты занимаешься этим только с девушками, я сделаю так, что тебе будет очень хорошо, и ты не пожалеешь. - Задрав подол моей рубашки, он уже возился с завязками штанов, время от времени проводя пальцами по моей ширинке.
Черт возьми. Опираясь на стену, я как в полусне наблюдал, как мальчишка, опустившись на колени, ловко вытаскивает мой член и водит по нему пальцами от основания до головки, пробуждая его к жизни.