– Тебе помощь не нужна? – спросил он, готовый в любой момент подхватить Патрика за локоть. Но тот шел довольно быстро, миновав парк, так же уверенно свернул за угол и даже почти не пользовался тростью, чтобы ощупывать дорогу перед собой.
– Я же сказал, что всё тут знаю. Вот сейчас мы проходим мимо кофейни, здесь всегда пахнет выпечкой. Редко что-то покупаю из сладкого, даже не знаю, что у них сейчас в меню. Но пахнет шоколадом.
– Патрик, подожди… – Коул придержал его за рукав. – Я мигом, две минуты.
Прошло даже меньше времени до того, как он вышел из кофейни с целым пакетом шоколадных кексов.
Район был небогатым. Здесь преобладало социальное жилье, которое государство выдавало нуждающимся. Узкие двухэтажные домики выстроились вдоль улицы одной сплошной стеной. Они все были похожи, как близнецы – два окна на втором этаже, окно и дверь на первом, перед фасадом – крошечный палисадник. Каждый хозяин стремился по мере возможности облагородить свое жилище, поэтому разных форм и расцветок ограды, двери и окна хоть как-то оживляли экстерьер улицы.
Патрик остановился около одного из домов, тронул рукой низкий деревянный забор, покрытый начинающей лущиться белой краской, и сказал:
– Пришли.
Он отпер дверь. Внутри квартира тоже не блистала изыском: первый этаж состоял из кухни и гостиной, в которой были пара шкафов, несколько стульев и разложенный диван с подушкой и тонким одеялом на нем, а у противоположной стены стоял синтезатор, колонки на полке, еще какая-то звуковая аппаратура, в которой Коул не особо разбирался. Шторы были задернуты, из-за чего в гостиной создавалось ощущение сумерек. Наверное, так было изо дня в день.
– Ты не против?.. – спросил Коул и отодвинул штору, пока Патрик ставил чайник на кухне.
– Ах, да, конечно, – отозвался тот. – Лорис постоянно говорит мне, чтобы я открывал окна, но я забываю.
– Лорис?
– Моя сестра. Она приходит иногда, помогает по хозяйству. Раз в неделю, бывает, два. У нее ведь своих дел невпроворот – работа, дети…
Патрик так проворно управлялся на кухне, гремя чашками и шурша чайными пакетиками, что Коул даже заглянул посмотреть, не прозрел ли он невзначай. Действия Патрика выглядели несколько странно, ведь у него не было привычки поворачивать голову в ту сторону, где были его руки.
– Тащи сюда кексы и садись за стол, – сказал Патрик, наливая в чашки кипяток.
Пока они пили дымящийся ароматный чай, Патрик снял подаренные очки, потому что с ними было неудобно. Утренний луч солнца падал сквозь кухонное окно прямо на его лицо, и у Коула, наконец, появилась возможность рассмотреть его глаза. Серые, без фокуса, слегка косящие, они почему-то казались Коулу гораздо более живыми, чем многие виденные им до этого.
– А ты как живешь? Рассказывай, – привел его в чувство Патрик, и Коулу на долю секунды показалось, что они встретились взглядами.
– Ну, я тоже один живу. У меня дом в Тоттеридже. От родителей я съехал, как только начал прилично зарабатывать. Теперь, кроме домработницы, никто в моей комнате не хозяйничает, – Коул усмехнулся.
– А наш отец бросил нас вскоре после моего рождения, – вздохнул Патрик. – Мама умерла, как только Лорис исполнилось восемнадцать, и сестре пришлось ставить меня на ноги. Я рад, что теперь у нее, наконец, есть полноценная семья, и стараюсь не быть обузой. Научился многое делать сам.
Патрик молча доел кекс, затем снова надел очки и принялся мыть чашки. Коул решил перевести тему разговора на более радостную.
– Я видел, у тебя целая мини-студия… Выступаешь где-нибудь?
– Нет… Для этого нужны связи. У меня заказывают музыку разработчики компьютерных игр… Что бы это ни было. А еще некоторые довольно известные музыканты выкупали авторские права на мои треки. Было дело. Только никому не говори, – Патрик заговорщицки улыбнулся.
– Ничего себе! Да это же настоящий скандал! – Коул засмеялся и вдруг почувствовал себя на маленькой бедной кухне уютнее, чем в своем огромном особняке в элитном районе Лондона. – Может, сыграешь что-нибудь?
Они переместились в гостиную, Коул расположился на диване, а Патрик пару минут повозился с аппаратурой, затем сел на табурет и коснулся клавиш.
С первой же нотой Коул забыл, как дышать. Удивительно чистая, объемная, почти осязаемая мелодия будто заполнила собой всё пространство небольшой комнаты. Патрик играл что-то из классики, которую Коул знал откровенно плохо, но тут же клятвенно пообещал себе исправиться. Пальцы музыканта неимоверно точно ударяли по черно-белым клавишам, извлекая звуки, которые, казалось, резонировали с чем-то у Коула внутри. Неожиданно он ощутил, как защипало в носу, и глаза сами по себе наполнились влагой. Такая реакция организма на обычную фортепианную музыку была для него в новинку. Патрик, как заправский маэстро, взмахивал волосами на особенно драматичных переходах мелодии, а Коул не мог отвести от него глаз.
Последний аккорд эхом отразился от стен и растворился в воздухе. Спустя несколько мгновений тишины Патрик спросил:
– Ну как? Ты молчишь, и я не понимаю, понравилось тебе или нет.
– Это прекрасно, – выдохнул Коул. – Я просто… не могу подобрать слов.
– Спасибо, – улыбнулся Патрик. – В детстве, когда я играл, мама садилась рядом и держала руку на моем плече, чтобы я знал, что она слушает и ей нравится.
Коул, недолго думая, придвинул стул к синтезатору, сел позади Патрика и опустил ладонь на его плечо.
– Сыграй еще, пожалуйста, – мягко попросил он.
И Патрик играл для него мелодию за мелодией – старые и современные, грустные и веселые, местами просто импровизировал на ходу. Он сфальшивил всего лишь раз, когда Коул, устраиваясь на стуле поудобнее, случайно скользнул пальцами по его шее, задевая кончики отросших волос.
Они не заметили, как прошли часы. Коула ждали дела в модельном агентстве, о чём он нехотя сообщил Патрику.
– Что ж, был рад провести время с тобой, – сказал тот, вставая из-за синтезатора. – Но позволь мне кое-что сделать напоследок… Просьба может показаться странной.
– Эм… какая? – недоуменно вскинул брови Коул.
– Можно тебя потрогать?
Сама фраза и правда звучала нелепо, но Коул не стал смеяться. В конце концов, именно так незрячие люди узнают, как выглядят другие. Патрик без тени смущения на лице ждал ответа.
– Да не вопрос, – сказал Коул и встал напротив него.
Патрик нащупал в пространстве его руки, провел подушечками пальцев по тыльным сторонам ладоней, затем переместился выше, к локтям и плечам. Когда его пальцы скользнули по воротнику рубашки и шее, Коул невольно затаил дыхание. Прикосновения были неожиданно приятными, вызывали легкую дрожь по телу, и Коул поймал себя на мысли, что хотел бы чувствовать их подольше.
– Почему-то думал, что ты крупнее, – сказал Патрик, исследуя руками линию челюсти. – Что это? Так много пудры, – он провел пальцами по щеке Коула и тут же вытер их друг о друга.
Коулу стало неловко, он попытался стереть косметику рукавом, но в этот момент Патрик вернулся к изучению его лица.
– У тебя щеки горячие, – произнес он, очерчивая скулы. Вскоре дело дошло до волос, и снова Патрик одернул руку, ощутив на ней скользкий гель. – Ох… И зачем тебе это всё? – спросил он с какой-то грустью в голосе.
– Это… для красоты, – ответил Коул, чувствуя себя полным идиотом.
– Это неприятно. За всей этой гадостью невозможно понять, какой ты на самом деле, – Патрик вытер ладонь о штаны. – И в следующий раз не душись так сильно, я твоего запаха совсем не могу разобрать.
– В следующий… раз?
– Разве ты не хочешь встретиться еще?
Коул издал тихий смешок.
– Помнится, по дороге в госпиталь ты по-другому говорил.
– Мне было больно. И страшно, – пожал плечами Патрик. – Сейчас ты мне нравишься больше. Приходи, когда захочешь. Я буду дома или в парке.
Они распрощались, и Коул поехал работать. Весь день он не мог выбросить из головы наигранные на фортепиано мелодии, и прикосновения чутких пальцев, и вкус шоколадных кексов с чаем, и то странное чувство умиротворения, которое он испытал впервые за много лет.
В Тоттеридж Коул добрался уже после заката. Войдя в дом, он не стал зажигать свет, а так и дошел до своей спальни в потемках, разбавляемых лишь тусклой луной за окнами. Сделав несколько шагов в направлении кровати, он наткнулся на кофейный столик и со всего маху полетел на ковер, увлекая за собой сваленные на столике журналы.
Коул несколько минут лежал на полу, впечатавшись щекой в мягкий ворс. Откуда-то дул сквозняк. По коже пробежали мурашки, Коул перевернулся на спину и вдруг разрыдался. Он всхлипывал и взвывал во весь голос, давая слезам волю, как в детстве, только сейчас рядом не было никого, чтобы его утешить. Сильно болели пальцы на ноге, но плакал он не от физической боли. Без зрения он оказался беспомощным в собственной спальне. А у Патрика зрения не было никогда. Он не знал, как выглядела его мать, как выглядит сестра, не знал, что трава зеленая, а снег белый. Что пасмурное небо Лондона такого же цвета, как его глаза. Что его волосы в лучах солнца слегка отливают медью, а на носу есть немного веснушек. Каждая деталь образа Патрика, которую вспоминал Коул, словно раскаленной иглой вонзалась в его сердце, а слезы всё бежали по щекам и впитывались в ковровый ворс.
========== 2. Синяя соната ==========
Коллеги не узнавали Коула. Он перестал задирать нос и острить по любому поводу, распрощался с консилером и гелем для волос и каждый вечер куда-то спешил, хотя ни в одном клубе или баре уже давно не был замечен. В тусовке поползли разные слухи. Кто-то говорил, что у Коула появилась девушка, и всё серьезно, другие с тревогой судачили, что он чем-то болен. Сам Коул на все вопросы лишь отмалчивался. Скажи он приятелям, что по вечерам приезжает к слепому парнишке послушать, как тот играет на фортепиано, – ему бы ни за что не поверили.
Патрик с каждым днём всё чаще улыбался – когда подставлял лицо теплому ветру во время прогулок, когда дарил Коулу свою музыку, когда слушал его рассказы о далеких странах, сидя на кухне с чашкой горячего чая в руках. Коулу эти беседы давались нелегко, ведь его память хранила в основном визуальные образы, а приходилось по крупицам восстанавливать в ней звуки, запахи, тактильные ощущения, которые Патрик мог воспринимать и в которых, как понял однажды Коул, так отчаянно нуждался. Патрик постоянно трогал окружающие его предметы. И, конечно же, он предпринял вторую попытку исследовать лицо Коула уже без косметики. В этот раз не было неловко, просто весело и щекотно от прикосновений к чувствительной зоне за ушами. Патрик не возражал, когда Коул, не вытерпев щекотки, схватил его ладони и держал, пока не опомнился – а прошло ведь целых несколько минут.
Коул уже не боялся случайно нарушить личное пространство Патрика и касался его постоянно, поправлял одежду, когда видел незастегнутую пуговицу или вывернутый карман. Патрик даже позволил привести в порядок свои ногти. А когда во время игры на синтезаторе Коул однажды обнял его за талию, потому что рука затекла лежать на плече, Патрик лишь чуть заметно улыбнулся.
***
В одну из солнечных суббот Коул, наконец, застал в доме Патрика его сестру и племянников. Лорис, милая блондинка, которой вдоволь досталось от судьбы, в свои неполные тридцать лет имела заметную морщинку поперек лба и уставшие, но добрые глаза. Ей не с кем было оставить детей, и в итоге по квартире Патрика носился шустрый и шумный мальчуган лет пяти, а его совсем крошечный, еще толком не умеющий ходить брат пытался всё повторять за старшим, но постоянно падал на паркет, при этом оба визжали и смеялись.
Лорис прибралась на кухне, погладила одежду и теперь разбиралась со счетами за квартплату, а Патрик пытался утихомирить мелюзгу, играя им темы из мультфильмов. Эффект длился пару минут, а затем дом снова наполнялся криками и топотом.
К счастью Коула, это безумие продолжалось недолго. Закончив с делами, Лорис отвела своих неугомонных отпрысков в машину, попрощалась с братом у крыльца и уже собиралась сесть за руль, но ее догнал Коул.
– Слушай, – сказал он, – если ты очень занята, я мог бы делать всю ту же работу, мне не трудно.
Лорис скептически оглядела его с ног до головы.
– Знаешь, в этом доме всё же нужна женская рука, – ответила она, недоверчиво поджав губы.
– Ладно… Но если вам что-то нужно, у меня есть деньги…
– Коул, – перебила его Лорис, заглянув в глаза, – всё, что ему нужно, – это друг. Хотя бы один, настоящий. Очень надеюсь, что Патрик в тебе не ошибся.
Она оглянулась на дверь дома, за которой скрылся ее брат, и морщина на лбу стала еще глубже. Лорис вздохнула и покачала головой.
– Он учился в специализированной школе, с такими же детьми. Но и там умудрился стать белой вороной. Не все ученики были тотально слепые. Патрик много фантазировал и рассказывал другим детям, как, по его представлению, устроен мир. К примеру, однажды на улице он услышал стук лошадиных копыт, и после этого все подобные ему звуки называл лошадью – будь то тиканье старых часов или стук молотка. И те ребята, у которых было остаточное зрение, смеялись над ним.
– Я всё пытаюсь понять, в каком мире он живет, – произнес Коул.
– Я тоже, – задумчиво отозвалась Лорис и открыла дверь машины, где детвора всё это время продолжала беситься на заднем сиденье. – До встречи.
***
– О чём вы говорили? – спросил Патрик, когда Коул вернулся в дом.
– О том, каково тебе среди нас.
Дети устроили беспорядок на полке с книгами, и Патрик теперь расставлял всё по местам. Коул взял в руки один томик с невзрачной черно-белой обложкой. Вместо привычных букв его страницы были испещрены выпуклыми точками.
– Представь, что все вокруг умеют читать мысли, а ты нет, – сказал Патрик. – Ты ведь нормально живешь без этой способности только потому, что ее нет ни у кого. Хоть я и не знаю, чего на самом деле лишен, но в мире зрячих всё же чувствую себя чем-то обделенным.
Он в последний раз провел пальцами по ровному ряду книжных корешков. Слова Патрика, который впервые открыто говорил о своих слабостях, задели Коула за живое. Он вспомнил, какую бессильную панику переживал, внезапно оказавшись во тьме. Коул тронул Патрика за плечо. Хотелось быть для него тем светом, который он едва мог видеть, и теплом, которое он чувствовал, как никто другой.
– Прогуляемся? – предложил Коул. – Солнце только начинает садиться, погода отличная.
– Давай. Сейчас только надену что-то поприличнее, – ответил Патрик и направился к шкафу с одеждой.
Открыв дверцу, он стянул с себя старую домашнюю футболку, на которой уже начали расползаться швы. Коул замер. Совесть настоятельно взывала отвернуться к окну, но взгляд не мог оторваться от выступающих бугорками позвонков и еле заметных очертаний рёбер под кожей. Нет, нельзя было назвать Патрика тощим – обычное молодое тело, не истязаемое ни тренировками в спортзале, ни диетами. Коул вдруг поймал себя на желании ощутить запах этой обнаженной кожи, почувствовать ее на ощупь. Наверняка она покрыта мягкими тонкими волосками, а пахнет тем дешевым ромашковым мылом, что лежит в ванной на втором этаже. А если легонько пощекотать, она покроется мелкими пупырышками…
– Лорис всё перелопатила, не могу ничего найти, – посетовал Патрик, ощупывая содержимое шкафа. Он вытащил две рубашки, одинаковые по фасону и фактуре ткани, только одна была в синюю клетку, а другая – в коричневую. Потрогав обе, Патрик повесил первую обратно в шкаф.
– Нет, возьми лучше ту, другую, – сказал Коул.
– А чем они отличаются?
– Цветом. Ах… Просто поверь, я в этом разбираюсь. Синий тебе идет больше.
– Как скажешь, – улыбнулся Патрик.
Наконец, он оделся и, выходя из квартиры, привычно взялся за стоящую у двери трость. Коул мягко перехватил его руку.
– Оставь ее дома. Сегодня я буду твоими глазами.
***
Они шли по аллее парка, и Патрик держал Коула за локоть, признав, что так действительно удобнее, чем с тростью. Оранжевое предзакатное солнце уже почти коснулось крыш. Тень от домов укрыла сумерками половину парка и продолжала наползать на остатки светового дня. Выйдя на солнечное место, Патрик, очевидно, почувствовал тепло и снял очки, подставляя лицо угасающим лучам.