Утром в канун Рождества начинает идти снег. Первые снежинки только начинают появляться, когда Гермиона возвращается с утренней пробежки. Сбрасывая кроссовки и вешая куртку в прихожей, она подходит к окну гостиной, чтобы посмотреть, как они падают, и вытаскивает палочку из пучка, скрученного на макушке.
Хлопья сверкают в утреннем свете. Гермиона тяжело дышит, все еще переводя дыхание, и потирает руки, чтобы согреть кончики пальцев. В камине весело потрескивает яркий огонь. Холод не проникает в теплую гостиную, в углу которой стоит маленькая Рождественская елка, украшенная безделушками, мишурой и блестящими стеклянными украшениями, которые безупречно сочетаются друг с другом. Аромат сосновых и кедровых венков наполняет воздух на пару с корицей, гвоздикой и апельсинами.
В коттедже царит тихий уют в сочетании с ощущением новизны в комнате; пустые стены, странные голые места над камином и столами, как будто поверхности все еще ждут подходящей безделушки, которая найдет здесь свое место и наполнит дом. Стены книжных полок почти заполнены, но у их подножия все еще стоят коробки. Несколько полок занимают дубликаты некоторых изданий, ожидая попарно, пока их владельцы решат, чей экземпляр следует сохранить.
Это дом, но еще не полностью обустроенный.
Гермиона закрыла глаза, наслаждаясь тишиной, пока не услышала мягко приближающиеся шаги, остановившиеся рядом. Она открывает глаза и еще мгновение смотрит в окно.
— Смотри, снег пошел, — говорит она.
— Я заметил, — вот и весь ответ, который дает Драко, вкладывая кружку чая в ее холодные руки. Она прислоняется спиной к его груди, и несколько минут они молча наблюдают.
— В детстве я мечтала о белом Рождестве, — говорит она. — Было бы немного похоже на сказку, если бы на наше первое Рождество выпал снег.
Она смотрит на него снизу вверх. Черты его лица резкие, как граненое стекло, и уголок рта кривится, когда он смотрит на нее. Она убирает левую руку и находит его, сплетая их пальцы и обнимая его за талию. Он кладет подбородок ей на макушку и медленно проводит большим пальцем по обручальному кольцу, как будто все еще не привык его там находить.
— Может быть, он задержится, — говорит она через несколько минут.
***
— У тебя случалось такое в детстве, чтобы тебя заносило снегом? — спрашивает она, нарезая овощи.
Драко стоит в нескольких футах от нее, подготавливая телячьи голяшки, совершенно равнодушный к погоде снаружи, в отличие от Гермионы, которая провела полдня, приклеившись к окнам. На его бедрах повязан фартук, а рукава аккуратно закатаны до локтей. Его волшебная палочка лежит на полке, пока он разворачивает бумагу для мяса, придирчиво осматривая каждый кусочек.
— Заносило снегом? — он поднимает глаза.
Она кивает.
— Знаешь, когда не можешь путешествовать, потому что на улице так много снега, что это становится небезопасно.
Его брови хмурятся, и он выглядит немного смущенным, как случается всегда, когда между ними возникает «культурная» разница.
— У волшебников обычно нет такой проблемы. Летучий порох, аппарация, портключи — обычные способы путешествовать независимо от погоды.
Гермиона молчит, задумчиво жуя морковную палочку.
— О, конечно. Полагаю, это способ, пока у тебя есть волшебная палочка.
Она кладет морковь в миску рядом с несколькими другими, наполненными нарезанным кубиками луком, сельдереем и приготовленными травами, проверяя, чтобы все они выглядели аккуратно, прежде чем повернуться и налить себе бокал вина.
Она садится на край кухонного стола, наблюдая, как Драко начинает формировать и перевязывать телятину кухонным шпагатом.
Это один из первых вечеров во время каникул, когда они остаются вдвоем. Между рождественскими вечеринками, вечеринками в департаменте Министерства, балом в Министерстве, небольшими посиделками и визитами друзей из других частей Европы всегда что-то было. Блейз Забини вернулся из Италии, Чарли вернулся из Румынии, а Луна только что закончила экспедицию в Южную Америку.
Их социальные круги еще не интегрировались должным образом, что приводит к более насыщенному праздничному социальному календарю, чем любой из них хочет.
Сочельник, как они уговорились, будет только их, а после Рождества они вернутся в круг общения до Нового года. Гермиона уже боится этого.
Она отбрасывает эту мысль и сосредотачивается на открывающемся перед ней виде.
— Я знаю, что говорю это все время, — говорит она через минуту, — но я все еще нахожу сюрреалистичным, что ты готовишь.
Он поднимает бровь.
— Я должен был чем-то заниматься, пока оставался без волшебной палочки под домашним арестом, а не просто утопать в тоске, как некоторым людям нравится утверждать.
Гермиона бестактно фыркает.
Он смотрит на нее снизу вверх.
— Для меня это тоже окупилось сполна. Разве нет?
Улыбка играет на ее губах, пока она покачивает своим бокалом.
— Неужели?
— Да. Одна всезнайка-невыразимец была весьма впечатлена тем открытием, что руки, на которые она так часто смотрела, способны на большее, чем варить для нее зелья.
— Это не так… — она задыхается и краснеет. — Это были мои материалы и моя лаборатория, я должна была убедиться, что ты готовишь все должным образом.
— Конечно, ты была ответственна, как добросовестный исследователь, которым являешься, — говорит он, насмешливо салютуя. — Ты просто внимательно следила за мной, чтобы украсть мои секреты варки.
— Я их не крала, — говорит она, хмурясь. — Причина, по которой тебя туда пустили, заключалась в демонстрации твоей методики стабилизации волчьего зелья. Я не сидела и не пялилась на тебя.
Драко ничего не отвечает, но тень улыбки, таящаяся в его чертах, сама по себе достаточно убийственна.
Она делает вид, что ничего не замечает, принюхивается и чопорно потягивает вино.
— Не могу поверить, что раньше не догадалась, что ты черпаешь знания из магловской кулинарии.
Он выпрямляется, вздыхает и некоторое время смотрит в потолок.
— Не могу поверить, что потратил больше года, пытаясь очаровать тебя своей индивидуальностью и мастерством зельеварения, а оказалось, все, что мне нужно было сделать, это сказать: «Причина, по которой я знаю это, заключается в том, что я готовлю. Давай я как-нибудь приготовлю тебе ужин».
Гермиона вспыхивает от обиды и делает глоток вина.
— Говоришь так, будто после слов «я могу приготовить тебе ужин», я тут же швырнула в тебя своими трусиками, — наконец говорит она строгим голосом.
— Я бы никогда, — Драко спрятал усмешку. — Насколько я помню, это заняло три приема пищи…
— Четыре. Это случилось только на четвертый раз, — говорит она, пытаясь скрыть румянец за бокалом вина.
Его левая бровь вздернулась, а глаза стали хитрыми, как у лисы.
— Не припомню, чтобы я ел ту еду до следующего утра. Это считается? Вряд ли…
У нее горят уши.
— Ты должен был приготовить это, так что, да, оно определенно внесло свой вклад, и поэтому этот раз считается четвертым. В любом случае, — она прочищает горло, — я согласна, что ты должен был руководить приготовлением пищи.
Он заканчивает выемку и отряхивает руки.
— Ну, как бы я ни был рад пропустить год безответной тоски, пока убивал себя в лаборатории, надеясь произвести на тебя впечатление, это, вероятно, было необходимо. В конце концов, если бы я пригласил тебя на ужин в свою квартиру слишком рано, ты бы могла подумать, что я пытаюсь вытащить тебя из Министерства, чтобы убить.
Веселое настроение Гермионы внезапно исчезает, переменяясь.
— Не говори так. Я никогда так не думала. Рону не следовало так шутить.
Драко усмехнулся себе под нос, прежде чем взять себя в руки и пожать плечами.
— Все в порядке. Мы с Уизли теперь цивилизованные люди, помнишь? Только вчера мы целый час играли в дартс.
Его голос звучит легко, но она узнает скрытое выражение в его глазах. Так он выглядит, когда они слишком долго находятся где-то и он чувствует себя не в своей тарелке. Это грызет его, накапливаясь от одного вечера к другому, и теперь всплывает на поверхность. Скрытое утомление от того, чтобы быть терпимым.
Ее горло сжимается и она внимательно изучает его.
— Знаешь, Драко, нам не обязательно ехать завтра. Если ты…
Он напрягается, и выражение его лица мгновенно меняется.
— Мы уже договорились, — говорит он, откладывая телятину в сторону, достает чугунную сковородку и ставит ее на плиту. — Все будет хорошо. Мы прекрасно проведем время.
Сковородка уже почти раскалилась, а он все еще ничего не говорит, поворачивается и начинает жарить телятину. Мясо издает резкий, шипящий звук, и его запах наполняет воздух, когда оно приобретает коричневый оттенок.
Она задумчиво смотрит на него, теребя ножку бокала.
— Вероятно, утром. Как только мы закончим с завтраком и подарками… я не возражаю… мы могли бы отправиться в поместье…
— Я уже сказал маме, чтобы она нас не ждала, — перебивает он.
Он вздыхает, все еще не поднимая глаз.
— Рождество — твой любимый праздник, поэтому мы проведем его с твоими друзьями.
Он говорит это спокойно, с категорической ноткой окончательно принятого решения. Выражение его лица замкнуто и ясно дает понять, что он больше не хочет об этом говорить.
Гермиона делает глубокий вдох и наблюдает, как он откладывает обжаренные голяшки в сторону и начинает добавлять нарезанные ею овощи в кастрюлю.
Тишина угнетает. Утомляет. Их намерения насильно преодолеть упорную социальную пропасть не учитывали, насколько это будет истощать; что большая часть времени, которое они проведут наедине, в конечном итоге будет посвящено декомпрессии от всего этого.
Она тихо вздыхает и смотрит в окно, замечая, что падающий снег уменьшился до нескольких рассеянных хлопьев. Она ставит свой бокал и на минуту подходит к кухонному окну, прежде чем вернуться.
— Тебе нужна еще какая-нибудь помощь?
— Кажется, я справился, — тон Драко все еще отстраненный.
— Мне нужно кое-что проверить. Я сейчас вернусь.
Она натягивает куртку и шарф, прежде чем сунуть ноги в ботинки. Мир снаружи хрустящий, холодный и сверкающий. Снег оказался не больше, чем просто переполохом, но все слегка припорошило. Она выдыхает, наблюдая, как ее дыхание поднимается подобно облаку. Она протягивает руку в варежке и ловит один из последних падающих хлопьев. Послеполуденное солнце начинает пробиваться сквозь облака над головой.
Она выходит в сад перед домом и, обернувшись, видит, что Драко смотрит на нее из окна. Его брови слегка нахмурены, что многие истолковали бы как угрюмость, но она знает его достаточно хорошо, чтобы распознать тщательно скрываемую неуверенность в выражении его лица.
Она улыбается и машет рукой, стараясь приободрить. Он неуверенно машет в ответ, и продолжает смотреть, пока она не поворачивается и не уходит за угол дома.
Она возвращается через пятнадцать минут.
Духовка включена, кухонные поверхности вымыты, все ножи и сковородки возвращены на свои тщательно организованные места. Драко стоит у раковины и чистит устрицы.
Она останавливается в дверях, наблюдая за ним, освещенная зимним светом. Она склоняет голову набок и снимает шарф. Его бледные пальцы вставляют нож в петлю каждой раковины, прежде чем он резко проворачивает запястье.
— Все в порядке там? — его голос по-прежнему отстранен.
— Да, я просто хотела кое-что проверить, — говорит она, подходя к нему.
Если он не останавливается и не наклоняется, ей не дотянуться, чтобы поцеловать его в щеку, поэтому она прижимается к его плечу, что стало обычным поцелуем.
Это одна из тех мелочей, которые развивались вместе с их отношениями. Когда он угрюм и замкнут, это возвращает его к ней. Это стало ее способом напомнить ему, что она никуда не денется. В первый раз она действовала импульсивно, пытаясь вытолкнуть его из своих мыслей, и когда это сработало, она сделала это снова в следующий раз. Теперь это привычка; одна из тех вещей, которые говорят обо всем без помощи слов.
Руки Драко останавливаются на середине движения.
Он поворачивается и целует ее прямо в макушку.
Ритуал завершен.
— У тебя снежинки в волосах, — говорит он. Это случайное, бесцеремонное замечание, но главное — интонация его голоса. Напряженное, замкнутое состояние исчезло, и он возвратился к ней от того беспокойства, которое занимало его разум.
Она встречается с ним взглядом, протягивая руку, чтобы стряхнуть их.
— Пока я была на улице, снова пошел снег, так что, может быть, у нас будет то белое Рождество, которое я хочу.
Она запрыгивает на край стола и снова смотрит на него.
То, как он готовит, и то, как он варит зелья, идентично, и она знает это, потому что все время наблюдает за ним. Это дотошное внимание к деталям, созерцательная точность. Ей нравилось наблюдать за ним в лаборатории, но интимность приготовления пищи уникальна. Никто больше не заботится о магловской кухне. Усилия, прилагаемые в процессе, являются излишними. Приготовление руками — это для зелий, зачем тратить время, когда хозяйственные чары могут сделать это за тебя?
Поэтому приготовление пищи — это то, что Драко делает только для нее.
Через несколько минут он кладет нож и пронзительно смотрит на нее.
— Ты собираешься кусать губы все время, пока я работаю?
Зубы Гермионы мгновенно отпускают нижнюю губу, когда она виновато отрывает взгляд от сухожилий, которыми восхищалась на его предплечьях.
— Я наслаждаюсь видом, — она властно машет рукой. — Продолжай.
Он смотрит вниз, выжимая дольку лимона над устрицей в руке, прежде чем сделать шаг к ней. У нее перехватывает дыхание, и она ерзает, когда он останавливается перед ней, достаточно близко, чтобы его брюки касались ее коленей.
Он смотрит на нее сквозь полуприкрытые веки, не отрывая взгляда от ее губ.
— Открой рот, — говорит он через мгновение.
Она вдыхает, и ее губы медленно приоткрываются.
Он прижимает раковину к ее нижней губе.
— Вдохни. Дважды прожуй. Глотай, — говорит он так, словно это не сотая устрица, которой он кормит ее с рук.
Несмотря на это, она все еще краснеет, когда он наклоняет раковину.
Холодная, скользкая устрица скользит ей в рот, соленая и острая от лимонного сока. Он пристально смотрит на нее сверху вниз, пока она жует, а затем медленно глотает.
— Хорошо? — интересуется он, склонив голову набок.
Ее лицо пылает, когда она кивает.
— Очень… свежо.
Его челюсть дергается, и он смотрит на нее с мученическим выражением досады, когда его плечи обиженно опускаются.
— Свежо? И это все, что ты можешь о них сказать? Ты все еще не можешь признать, что они тебе нравятся?
— Я… — начинает она, а затем опускает глаза, стараясь выглядеть застенчивой, как будто это не сотый спор, который они вели об устрицах, — больше не испытываю к ним ненависти.
Он начинает дуться.
— Как ты можешь не любить устриц?
Она изо всех сил старается не рассмеяться, пока он стоит, сердито глядя на нее. Это тот Драко, которого она знает, а не тот замкнутый, который, защищаясь, уходит в себя.
— Мне очень жаль. Я знаю, что для тебя это важно, но ты не заставишь меня полюбить устриц. Они слишком холодные и скользкие, я не могу справиться с консистенцией, а вкус просто какой-то…
Она неопределенно жестикулирует в воздухе, глядя в окно. Снова идет снег: большие, похожие на перья, хлопья кружатся в темнеющем небе.
Драко вздыхает и откладывает раковину.
— Тебе не обязательно их есть. Ты же сама сказала, чтобы я купил устриц. Если бы я знал, что они тебе все еще не нравятся, я бы не стал…
Она выпрямляется.
— Я больше не испытываю к ним неприязни, — быстро говорит она, — и, что более важно, я не против того, чтобы ты кормил ими меня, пытаясь убедить полюбить их. Вот почему я сказала, что мы должны их купить. Меня легко можно было уговорить съесть еще несколько, по крайней мере.
Драко делает паузу, и его глаза вспыхивают за долю секунды до того, как его руки находят ее колени, пальцы сжимают их вместе, в то время как его тело нависает над ней. У нее перехватывает дыхание, а сердце учащенно бьется.