МЕРИ М. КАЙЕ
Тайна «Фламинго»
ГЛАВА I
Стая пеликанов, чьи белые крылья в свете заходящего солнца приобрели абрикосовый оттенок, низко парила над акациями, растущими в саду; они со свистом рассекали воздух, и шум их крыльев напоминал звук разрываемого шелка. Их внезапный полет настолько испугал Элис, что ее сердце чуть не выскочило из груди, а во рту пересохло от страха. Тени царственных птиц пронеслись над ней и исчезли, а она обессиленно облокотилась на ворота в живой изгороди из свинцового корня и попыталась взять себя в руки.
Было нелепо и как-то по-детски настолько поддаться страху, чтобы обычный полет птиц заставил вздрогнуть и съежиться. Но она ничего не могла с собой поделать. Слишком долго она боролась со страхом, и вот наконец наступил предел ее выдержки. Ей придется уехать из Кении, ей и Идену. Наверняка он позаботится о том, чтобы ей не пришлось больше терпеть этот страх. Ведь теперь к ее боязни страны прибавился ужас, который она постоянно испытывала, находясь в доме.
Элис всегда боялась Кении. Эту страну она считала дикой и нецивилизованной, здесь непрерывно ощущалась нарастающая угроза, и лишь роскошный дом Эмили являлся маленьким оазисом безопасности и комфорта. Но теперь повсюду стало небезопасно, даже здесь, ведь в последнее время в доме случались странные вещи. Необъяснимые, злонамеренные, пугающие вещи…
Виноват кот, заявил Захария, старый седовласый слуга из племени кикую, прослуживший у Эмили уже сорок лет, объясняя первое появление невидимого злодея, облюбовавшего дом. Кто же мог сбросить с комода старинную китайскую вазу, простоявшую там много лет, — ведь ветра не было. А что касается пузырька с красными чернилами, прокатившегося без остановки по всему ковру, который так нравился Мемсахиб, то это явно проделки птицы, залетевшей в комнату, — видите, а вот и перышко! Должно быть, Пушок погнался на ней и опрокинул пузырек с чернилами и вазу.
Но Эмили не поверила этим объяснениям. Она бушевала, сердилась, допрашивала слуг-африканцев, но все безрезультатно. А позже, когда другие вещи оказывались сломаны или перевернуты, Захария больше не ссылался на Пушка. И он, и Другая домашняя прислуга исполняли свои обязанности с испуганными лицами, в их глазах поселился страх, да и Эмили теперь ничего не говорила по этому поводу. Она только как-то присмирела, казалась суровой и очень старой.
Леди Эмили де Брет — Эм де Брет из Фламинго — приехала в Кению невестой в первые годы основания колонии; она и ее муж Джеральд стали одними из первых белых поселенцев в долине Рифт.
Джеральд всегда говорил о Кении не иначе как о земле Тома Тидлера. Но семнадцатилетняя Эмили сразу же, как только увидела огромную золотую долину с остывшими кратерами, жестокими извержениями лавы, озерами, покрытыми лилиями, огромными стаями дичи, влюбилась в этот край. Она полюбила эту землю так сильно, как некоторые женщины любят мужчину.
Джеральд претендовал на оба берега озера Найваша — это много акров девственной земли, где он собирался пасти коров и овец, выращивать сизаль, кукурузу, люцерну. А на крутом берегу озера он построил грубую хижину из прутьев и земли; со временем ее сменил небольшой каменный некрасивый дом, квадратный и без претензий. Эмили назвала ферму Фламинго, потому что в первый же вечер она наблюдала полет этих чудесных, казавшихся розовыми птиц; так и закрепилось это название.
Кендал, сын Эмили, родился в земляной хижине, а крестили его уже в каменном доме. Других детей у них не было. Когда Кендалу исполнилось три года, его отец скончался в результате падения с лошади. Но ферма Фламинго уже начала оправдывать все ожидания Джеральда, и Эмили решила не возвращаться в Англию. «Это мой дом, и я никуда отсюда не уеду», — заявила она.
Хозяйство процветало, и Эмили приказала снести безобразный каменный дом, который построил Джеральд. По ее замыслу выстроили огромный одноэтажный особняк. Широкие веранды, просторные комнаты, отделанные планками из настоящего кедра, и крыша, покрытая тростником, — вопреки всем правилам и законам архитектуры все это прекрасно вписывалось в дикую красоту местности, словно усадьба всегда находилась в долине Рифт. А что до Эмили, то она любила ее так, как никогда в жизни не любила ни Джеральда, ни своего сына Кендала.
Это была довольно симпатичная женщина, а когда умер Джеральд, ей исполнилось только двадцать лет, но она так и не вышла замуж во второй раз. Отчасти из-за того, что она была полностью поглощена делами фермы и у нее оставалось мало времени для других интересов, отчасти потому, что суровый труд вскоре лишил ее розовато-бледной привлекательности. Из одежды она предпочитала брюки, рубашку и мужскую шляпу. Роскошные волосы доставляли ей слишком много хлопот, поэтому она обрезала их. В тридцатилетнем возрасте ей можно было дать сорок пять или пятьдесят, а после сорока, увеличившись в объеме, она выглядела просто пожилой эксцентричной женщиной, чей возраст невозможно угадать.
Кендала отправили в Англию, в Итон, а оттуда в Оксфорд. Из Оксфорда в день своего двадцатидвухлетия он прислал телеграмму, в которой сообщал о женитьбе на красавице Клариссе Брук. Кларисса пришлась по сердцу Эмили. В тот год мистер Райсет, управляющий поместьем, ушел на пенсию, а на его место заступил Кендал. Они с Клариссой поселились в домике бывшего управляющего, приятном каменном бунгало, совсем рядом, ярдов в шестистах от главного дома и скрытых от него аллеей из акаций и зеленой изгородью из свинцового корня. Но Иден де Брет, первый внук Эмили, родился на Фламинго.
На этом настояла Эмили. «Он должен родиться в этом доме. В свое время дом будет принадлежать Идену». Глядя на ребенка, она с гордостью думала: я основала династию! Кенийскую династию! Пройдет сто лет, двести, в этом доме по-прежнему будут жить де Бреты, обрабатывать эту землю, — тогда Кения не будет больше аграрной колонией, а превратится в великую процветающую страну…
Она с нетерпением ждала новых внуков, словно Фламинго было королевством, а де Бреты — королевская семья, где необходимо соблюдать преемственность.
Но Эмили не суждено было больше иметь внуков. Как и у нее самой не было других детей. Кендал и Кларисса погибли в автомобильной катастрофе, остался один Иден. Маленький Иден де Брет был очень красивым ребенком, бабушка баловала его, обожала, лелеяла почти так же, как свою землю. После смерти Кендала пришел новый управляющий, Гас Эббот, проживший в бунгало за живой изгородью больше двадцати лет; он умер во время набега племени мау-мау на Фламинго в первые месяцы введения чрезвычайного положения. Его место занял молодой мужчина, мистер Гилбрайт Макхем. Вот его-то жену, Лайзу, искала Элис тем тихим вечером, бедную, милую, недовольную Лайзу, которая любила больше города, кинотеатры, веселье, которая скучала на ферме Фламинго — до того рокового дня, когда имела неосторожность влюбиться в Идена де Брета.
Элис толкнула калитку и пошла по пыльной тропинке, извивавшейся между зарослями бамбука и цветочными кустами, думая о Лайзе и Идене…
Это не его вина, и супруга Идена старалась быть терпимой. Все из-за того, что он очень красив. Просто женщины сами навязываются ему, теряют из-за него голову, ведут себя глупейшим образом — все это вовсе не значит, что он… Она внезапно остановилась, лицо исказилось гримасой отвращения. Но остановили ее звуки, а не собственные мысли.
Тропинка привела к краю широкого газона, разбитого перед бело-зеленым бунгало, окруженного высокими акациями. Кто-то играл на рояле. Конечно, это Джилли.
Джилли Макхем не преуспел в роли управляющего Фламинго, и большинство жителей долины Рифт приписывали его назначение скорее музыкальным, чем организаторским способностям. Неожиданной гранью натуры леди де Брет оказалась страстная любовь к музыке, и, видимо, есть доля истины в слухах о том, что она позволила музыкальному таланту Джилли Макхема повлиять на ее решение при выборе нового управляющего после смерти Гаса Эббота.
Но не техника Джилли остановила Элис. У нее на лице появилось отвращение, потому что ей не нравилась мелодия. Концерт Рифт. Как будто мало слушать его ежедневно в исполнении Эмили! А теперь еще и Джилли!
Этот Концерт долины Рифт написал Гвидо Торони, военнопленный итальянец. Его прислали работать на ферму Фламинго, а Эмили случайно узнала, что до войны он был пианистом. Он сочинил свой концерт на рояле Эмили марки «Бехштейи». После окончания войны он уехал в Америку и сделал там карьеру. Там же он записал концерт на единственную долгоиграющую пластинку и послал ее Эмили на память и в знак благодарности. Эмили была необычайно довольна и никому не разрешала трогать эту пластинку, но две недели назад пластинку нашли разбитой на мелкие части.
Это не мог быть несчастный случай. Это было намеренное и безобразное выражение злобы, которое так напугало Элис и рассердило Эмили. Но это оказалось еще не самым худшим. Эмили стала играть концерт по памяти — чтобы не забыть. Она играла его бесконечно в течение этих двух недель, пока дикие кадансы не стали преследовать Элис и совершенно не расшатали ее нервы. А теперь и Джилли играет этот концерт. Он играл с такой же страстью и пылом, как Эмили, но с гораздо большим мастерством и очарованием, какого не могли достичь скрюченные пальцы Эмили.
Элис пробралась между белых лилий и побежала через газон и по ступенькам, ведущим на веранду. Дверь в гостиную была открыта, она вошла, наклонилась над плечом Джилли и бесцеремонно сбросила его руки с клавиатуры; последовал ужасный звук.
Джилли повернулся на вращающемся стуле и уставился на ее искаженное лицо.
— Господи! Ты меня напугала! Что случилось? На тебе лица нет. — Он быстро встал, — Ведь ничего не случилось, правда?
— Нет, ничего — Элис нащупала за спиной стул и упала на него. Ее дыхание выровнялось, на щеках появился нормальный розовый цвет.
— Извини, Джилли. У меня нервы на пределе. Это просто из-за музыки. Эмили играет эту мелодию целыми днями, я больше не могу этого выносить.
— Она играет, правда? — усмехнулся Джилли, добавляя в виски содовую и протягивая бокал Элис.
Второй бокал, с гораздо большим количеством виски, он налил себе, пренебрегая содовой, и выпил содержимое залпом.
— Тогда я не удивляюсь, что у тебя нервы не выдерживают. Она жуткая пианистка. Этот третий пассаж она исполняет так, будто слон мчится за скорым поездом.
Он опять сел за рояль, словно желая проиллюстрировать свои слова, но Элис сказала строгим тоном:
— Джилли, если ты сыграешь еще раз, я закричу. Кроме шуток.
Джилли опустил руки и с тревогой посмотрел на Элис.
— А ты в ужасном состоянии. Хочешь еще выпить?
— Я еще и этот бокал не начала. — Элис попыталась рассмеяться. — Вообще-то я не из-за музыки. Знаешь, ведь пластинку разбили. Ты слышал об этом?
— Ты имеешь в виду полтергейст? Конечно, слышал.
— Это не полтергейст. Не говори таких слов. Это должен быть кто-то, какой-то человек. Но Эмили уверена во всех своих слугах. Они служат у нее долгие годы, и все они слуги на Фламинго во втором поколении, а некоторые и в третьем! Она не верит, что это один из них. Но она ужасно обеспокоена. Я знаю.
Джилли налил себе еще виски, высотой на три пальца, добавил содовой и стал потягивать напиток с задумчивым выражением лица. Это был худой, неряшливый на вид мужчина лет тридцати пяти, с бледным, постоянно недовольным лицом, светло-голубыми глазами, имевший привычку смотреть в сторону, — он избегал прямого взгляда. Его светлые волосы всегда были чересчур длинны, чтобы выглядеть опрятными; он носил рубашку с открытым воротом, на которой были заметны пятна от пота, и грубые брюки цвета хаки; на не затянутом ремне у него висел револьвер в потрепанной кобуре. В целом он казался чем-то инородным в шикарно обставленной гостиной Лайзы, столь же инородным, как и Элис де Брет, с аккуратной черной головкой, в строгом дорогом темном костюме, в безупречных туфлях и жемчуге чистой воды, с бледным, напряженным лицом мадонны, почти не знавшим косметики.
— Эмили не вредно поволноваться, — проговорил Джилли, потягивая виски. — Сколько раз я говорил ей: избавляйтесь от всех кикую. Да и все ей говорили. Но Эмили уверена, что знает лучше других. «Относитесь к ним как полагается и увидите, что они очень преданны». Как бы не так. Не существует преданных кикую. Мы все убедились в этом, и довольно жестоким образом.
Элис ответила несколько неуверенно:
— Но она привязана к своим слугам, Джилли. И ведь они не бросили ее во время чрезвычайного положения, а теперь, когда все закончилось…
— Кто тебе сказал, что все закончилось? Как бы не так! А как же насчет этого Киама Киа Муинджи?.. Роза под другим названием — именно так. Секретные церемонии, вымогательства, запугивания — все те же грязные делишки, которые сдерживаются какое-то время и готовы выйти наружу вновь в любой момент. И все же находится много оптимистов, болтающих, что все закончилось. Не позволяй им одурачить себя!
Он протянул руку, взял бутылку и вновь наполнил бокал, расплескав содержимое на чехол дивана из розового ситца.
— Кто может сказать, сколько еще человек из племени мау-мау в бегах и где они — в лесах, в Найроби или в долине Рифт? К тому же они не схватили и самого Генерала Африка, а говорят, все закончено. Видишь ли, — Джилли говорил почти без пауз, — ты знаешь Гектора Брэндона? Конечно, знаешь! Гектор много допрашивал стариков мау-мау, и один сказал ему, что есть банда жестоких террористов, скрывающихся в болотах с зарослями папируса. Они кормятся трудом африканцев, работающих на фермах по берегам озера. И Грег Гилберт считает, что Генерал Африка работает слугой у какого-нибудь поселенца. Да это может быть любой из кикую у Эмили! Кто знает? Какой-нибудь тихий домашний слуга, или повар, или пастух днем, а ночью — сам Генерал Африка в шлеме из львиной шкуры. Да он может работать и у самого Гектора, вполне вероятно.
— Нет, Джилли. Все же знают, что мау-мау поклялись убить Гектора из-за его работы на разведку. И все же не сумели. А если б Генерал Африка работал у него, это было бы для них совсем нетрудно.
— Может быть, — протянул Джилли скептически. — Но я расскажу тебе то, чего никто не знает. Однажды люди Дру Стрэттона чуть было не схватили Генерала Африка — он попал к ним в засаду с пятью чернокожими, и, хотя ему удалось уйти, кое-что он оставил: охотничий нож. У него на поясе было нечто вроде кобуры, и пуля срезала ее, не причинив ему ни малейшего вреда. Случилось лучшее, если не считать неудачу с его пленением, ведь на ноже были отпечатки его пальцев — единственный ключ к разгадке личности этого человека, который появился у Сил Безопасности. И что же случилось с отпечатками? Я тебе скажу. Гектор тщательно их стер! Я всегда считал, он узнал нож и поэтому решил не рисковать, что осудят одного из его дорогих мальчиков, «честь дома» и все такое.
— Нет, Джилли, — запротестовала Элис — Не надо так говорить. Видимо, произошла какая-то ошибка, несчастный случай.
— А он так и сказал. Якобы подумал, что это нож Грега и вроде взял-то его со стола Грега, сволочь. Грег чуть не взвился до потолка! Бесполезно, Элис. Ты и представить себе не можешь, на что способны некоторые старые кенийцы; для них их маленький кусок собственной земли — это Вселенная, просто потому, что они всего добились своим потом, они голодали ради нее, отдали ей свою молодость, лишились удобств, безопасности, благ цивилизации и многих дорогих их сердцу безделиц ради этой земли. «Долина Брэндона» — гордость Гектора. Нет, не то. Кения — его гордость. «Долина Брэндона» — это его жизнь, и он всегда клялся своими африканскими слугами. «Они преданны мне всем сердцем» — и прочие глупости. Да его просто убила бы новость, узнай он, что один из его драгоценных кикую — лидер шайки мау-мау. Я уверен, он готов почти на все, чтобы скрыть подобные вещи, если они станут ему известны. А свою совесть он успокоит, считая, что он может один справиться со всем этим. Они очень любят в этой стране подминать под себя закон. Ты этого еще не замечала? Элис ответила с неловкостью: