Мгновение спустя ее взгляд сосредотачивается на мне, а ее рука снова сжимает мой пояс.
— Ничего, если мы оставим ее здесь? Я бы хотела похоронить ее и остальных снаружи.
— Мы можем это сделать, — я осторожно опускаю женское тело на снег. — Хочешь забраться внутрь или это сделать мне? — она колеблется, и я поворачиваюсь к моей паре, поскольку потребность защищать ее у меня зашкаливает. — Джорджи, ты не обязана туда возвращаться.
— Я пойду, — она мотает головой. — Я должна.
— Там тебе делать особо нечего.
Прикусив губу, она снова мотает головой.
— Я должна помнить, чтобы никогда не забыть, Вэктал. Для меня это очень важно. Не мог бы ты мне помочь туда подняться?
Она указывает рукой на дыру наверху. Утрамбованный снег вокруг нее сменился на лед, и ей будет скользко туда подниматься.
Меня бесит, что она настаивает… но как я могу отказать? Какое-то мгновение я хмуро смотрю на нее, надеясь, что она передумает, но Джорджи, не отрывая взгляда от меня, лишь вскидывает подбородок. Ничто не собьет мою пару с намеченного пути. Для нее это важно… и поэтому я должен это позволить.
Вздохнув, я опускаюсь в снег на колени.
— Забирайся мне на спину.
— Ты самый лучший в мире мужчина, ты ведь знаешь это? — она целует меня в лоб, после чего, обняв за шею, прижимается к моей спине.
— Я самый терпимый из пар, — ворчу я, но ее легкий смешок заставляет меня чувствовать себя лучше. Я хлопаю ее по руке, прежде чем встать на ноги, а потом со спины обвиваю ее руки вокруг своей талии. — Держись за своего мужчину.
Найдя опоры для рук на странной, холодной поверхности, я начинаю подниматься вверх.
Короткое падение внутрь, которое еще больше сокращает слой снежного сугроба прямо у меня под ногами. Там занесено снегом, создавая мягкое место для приземления, и когда мои сапоги ударяются об пол пещеры, это звучит приглушенно. Внутри темно и до сих пор много чем попахивает. Я улавливаю слабый намек на дым от наших костров с того времени, когда мы спасали женщин, а еще вонь от их насильственного тут обитания. Они оказались в ловушке в этой маленькой, странной пещере в течении многих дней, исчисляемых на пальцах двух рук, и были уже присмерти, когда мы смогли доставить их в племя. Содержание этой пещеры в чистоте и свежести не имело приоритетного значения.
Я снова опускаюсь на колени, и Джорджи, соскользнув с моих плеч, делает шаг вперед. Она стискивает плащ у своей шеи, глаза у нее широко распахнуты и светятся в то время, как она обводит взглядом темную внутреннюю часть этого помещения.
— Выглядит меньше, чем мне запомнилось, — шепчет она. — И темнее.
Я рычу, оглядываясь по сторонам. В дальнем конце пещеры, около стены, где мы вытаскивали шесть самок из их капсул для спячки, я вижу два холмика аккуратно прикрытых женщин. Ради людей мы должны были их похоронить, но были вынуждены спасаться бегством, поскольку их похитители угрожали вернуться. Я смотрю на мою пару, жду.
Потерявшись в свих мыслях, она стоит, пялясь вокруг себя. Глаза у нее блестят от непролитых слез, и она облизывает свои губы.
— Здесь так холодно.
Здесь теплее, чем снаружи, потому что ветра нет, но я молчу.
— Я оставила их здесь без одежды, потому что отправилась за помощью. У них не было еды, не было вообще ничего, а я бродила по снегу и встретила тебя. Пока они тряслись от холода, мы вовсю заигрывали друг с другом, — она с трудом сглатывает, а потом вытирает щеки. — Я должна была стараться вернуться к ним побыстрее. Может, если б я это сделала, Доминик до сих пор была бы жива.
Так мы пришли сюда, чтобы она могла терзаться чувством вины и самобичеванием? Я сдерживаю слова, вот-вот готовые сорваться с моих губ, однако это так не похоже на мою Джорджи. При возникновении проблемы, она — та, кто предлагает решение. Она не любит зацикливаться на прошлом. Но есть в этом месте нечто такое — и в этих умерших женщинах — от чего она не может прийти в себя и жить дальше.
— Ты сделала все, что было в твоих силах. Мы не могли общаться, не забыла?
— Мне надо было стараться усерднее, — она сглатывает, оглядывая пещеру. — Я могла бы покинуть тебя и вернуться сюда…
— И быть съеденной мэтлаками. Или снежными котами. Или в итоге сама погибла бы в снегу.
Но она лишь мотает головой. Она еще немного бродит по пещере, касаясь грязных стен или пялясь на пол. Остановившись перед обоими прикрытыми телами, она хранит молчание так долго, что я начинаю всерьез за нее беспокоиться. Затем, сделав глубокий вдох, она поворачивается ко мне.
— Мы можем вынести их на улицу? Вряд ли им хотелось бы быть похороненными здесь. Им хотелось бы быть… свободными, — в конце ее голос дрожит. — Под открытым небом.
Я киваю головой.
— Я сделаю это.
На протяжении следующего времени мы не разговариваем, так как я осторожно беру одно человеческое тело, завернутое в шкуру, и вытаскиваю его наружу, а потом — и второе. Джорджи затерялась в своих мыслях, но когда я встаю перед ней на колени и жестом показываю, что она должна снова забраться мне на спину, чтобы мы могли покинуть это место, она делает это без возражений. Когда я вылезаю обратно в холодный воздух, она крепко держится за меня, зарывшись лицом в мою гриву. Я несу свою пару обратно вниз на заснеженную землю, после чего снова становлюсь на колени, чтобы она могла слезть с меня, а когда она встает передо мной, я поднимаюсь на ноги.
Джорджи смотрит на эти три тела ничего не выражающим взглядом.
— Теперь они вместе.
— Скажи, где мне их похоронить и как глубоко. — Если она попросит меня копать до самого подножия горы, я сделаю это. Я готов на что угодно, лишь бы унять скорбь в ее глазах.
Моя пара проводит меня к краю одной из близлежащих скал, и я копаю глубокую яму в снегу. Я копаю как можно глубже, до тех пор, пока утрамбованный снежный покров не переходит в лед. Джорджи пытается помочь, но я рычу на нее, и она прекращает и отходит в сторону. Я не хочу, чтобы она выполняла тяжелую работу, особенно когда она носит наш комплект, который зачат в ее утробе совсем недавно. Ради нее я могу и сам это сделать. Пока я работаю, она плотно обматывает шкуры вокруг каждого умершего человека, обеспечив, чтобы тело было туго охвачено. Она берет кусочек угля и пишет на шкурах какие-то совершенно непонятные символы, а когда я спрашиваю, что она делает, она отвечает, что записывает все, что знает о каждой из девушек, чтобы это не было забыто.
Когда все сделано, она из костей делает маленькие крестики и украшает их бисерными ремешками, которые, как я знаю, подарила ей Мэйлак.
— Я не знаю, каких религий они придерживались, но мне кажется, что главное ведь внимание, — говорит она мне, когда я выпрыгиваю из ямы и иду к ней.
Ну вот, настает время уложить тела умерших внутрь. Я делаю это осторожно, слушая ее наставления, когда она велит мне положить их головой к подножью, как будто они все спят в большом гнездышке из шкур рядом друг с другом. Разместив последнее, я поворачиваюсь к моей паре.
Она плачет.
Я потрясен. Остальные люди время от времени ревут, заливаясь слезами, но моя Джорджи всегда уравновешенная, у нее всегда наготове решение. Однако, сейчас у нее глаза блестят от слез, а губы дрожат.
— Джорджи? — спрашиваю я, обеспокоенный. Это совершенно на нее не похоже.
— Теперь можешь их засыпать, — шепчет она, глядя на умерших, а не на меня.
Я киваю головой, и хотя меня беспокоят ее слезы, я делаю, как она просит. Пока я покрываю их снегом, она сидит рядом с могилой и все это время молча плачет, а потом, когда яма снова заполнена, мы вдвоем собираем маленькие камни и обрисовываем ими контуры могил. Джорджи устанавливает свои сделанные кресты в изголовье каждой могилы, после чего садится у изножья, сжимая руки.
Я усаживаюсь рядом с ней. Совершенно ясно, что она хочет на прощание сказать несколько слов. Наверное, это входит в человеческий обряд погребения.
Полными слез глазами Джорджи смотрит на кресты и делает глубокий вдох.
— Крисси, Пег, Доминик… Мне очень жаль. Простите, что я подвела вас.
Что? Я с удивлением поворачиваюсь к моей паре.
— И как же ты их подвела?
Она смахивает рукой слезы.
— Я стала причиной их гибели. У меня не получилось защитить их.
Не понимая, я просто качаю головой.
— Я была лидером, — объясняет она. — Бороться с нашими похитителями была моя идеей. Эта битва помогла нам вырваться на свободу как раз перед тем, как мы потерпели крушение, — она прикусывает губу. — И я была той, кто отправилась за помощью.
— Джорджи, ты спасла остальных одиннадцать женщин. Ты спасла Лииз и Каи-ру и всех остальных. Ты пошла и нашла меня и убедила подняться в гору, чтобы спасти их. Ты вернула жизнь нашему племени. Ты дала мужчинам моего народа надежду на пару и будущее. Ты бы выбрала по-иному, будь у тебя возможность вернуться обратно?
С трудом сглотнув, она качает головой.
— Нет. И, наверное, отчасти в этом и есть причина того, почему я чувствую себя такой виноватой, — Джорджи оглядывается и смотрит на меня. — Я счастлива. Я должна быть в полном отчаянии из-за того, что меня забрали с Земли, а трое из моих девушек погибли, а все мои мысли только о тебе, нашем малыше и будущем.
Я протягиваю руку и беру ее ладошку в свою. Теперь я все понимаю. До слез ее доводит чувство вины, то самое чувство вины, которое испытывает вождь, когда кто-то из племени страдает. Она чувствует себя ответственной за этих женщин. Это я могу понять.
— Тебе кажется, что ты не должна быть счастливой?
— Иногда я задаюсь этим вопросом.
— Неужели ты думаешь, что они хотели бы, чтобы ты была несчастной? Что они не хотели бы, чтобы у оставшиеся была долгая счастливая жизнь? Неужели ты думаешь, что они не хотели бы быть свободными?
— Да нет, я так не думаю. Просто после того, как меня лишили всего, как-то странно быть такой счастливой, понимаешь? — она крепко держит меня за руку.
— Нет ничего плохого в том, чтобы найти радость в жизни, моя Джорджи. Вообще ничего. Думаю, твои подруги тоже хотели бы этого. Ты даровала им всем свободу. Может, эти трое и погибли, но они умерли не как пленники или рабы.
Слезы снова текут по ее щекам. Она кивает головой.
— Ты прав. Знаю, что ты прав.
— Тогда почему ты плачешь?
Из ее горла поднимается пузырящийся смех, и она сжимает мою руку так сильно, что я удивлен ее силе.
— Потому что хорошо от души поплакать. Думаю, мне надо попрощаться, прежде чем уйду и начну жить дальше. Теперь, когда они похоронены, надеюсь, они обретут покой, — Джорджи снова смотрит на могилы, все еще цепляясь за мою руку. — Нам всем нужно жить дальше.
Я киваю в согласии. Она не уходит, а я остаюсь рядом с ней. Пока Джорджи хочет сидеть здесь, я буду рядом с ней. В конце концов ее слезы высыхают, и ее рука сжимает мою уже не так сильно. Она смотрит на меня и выражение ее лица более спокойное, чем за эти дни.
— Думаю, я готова, — говорит она мне. — Мне это было нужно. Им это было нужно, — она указывает рукой на могилы. — И теперь все мы можем оставить все это в прошлом.
— И чем ты хотела бы заняться сейчас, мой сладкий резонанс?
— Вернулась бы в нашу пещеру? — отвечает она, устало улыбнувшись. — Я внезапно чувствую себя такой уставшей.
Видимо, это потому, что она освободилась от тяжести своих забот. Она молча несла на своих плечах их груз так долго, что теперь, когда с ними покончено, ей полегчало — и еще она чувствует, что очень устала. Но я этого не говорю. Я лишь улыбаюсь и прикасаюсь к ее животу.
— Комплект делает тебя сонливой. Может, тогда вернемся в пещеру охотников переночевать?
Она смотрит на летающую пещеру с этими ее странными, темными стенами.
— Конечно. Мне не хочется больше ни одной ночи провести в этой адской дыре.
Часть 5
ДЖОРДЖИ
Я… свободна.
Да чего же странное ощущение проснуться после того, как рухнула в кучу шкур в тот самый момент, как мы вернулись в пещеру охотников, и не чувствовать на своих плечах тяжести своего долга. Я уже не испытываю чувство глубокой вины за смерть этих трех женщин, или бесконечное беспокойство, что приняла неверное решение, повлекшее за собой их смерть. Я уже не чувствую ту болезненную скорбь оттого, что Земля осталась в прошлом.
Я оставила все это в могилах, на горе, где Крисси, Пег и Доминик могут наконец-то обрести вечный покой.
Я сделала все возможное, что было в моих силах, спасла саму себя и стольких других, сколько смогла, и здесь мы начали новую жизнь. Этого уже достаточно. Мы похоронили наших умерших, а я похоронила все свое прошлое — Землю включительно. Я свободна двигаться в будущее, с моей парой.
Мой невероятной, великолепной парой.
Словно зная, что я думаю о нем, Вэктал обнимает меня и прижимает меня к себе поближе. Он весь такой теплый под шкурами и совершенно голый, и я прям обожаю сворачиваться возле него калачиком.
— Рано еще, — мурлычет он, поглаживая мою руку. — Спи давай.
— Конечно, — обещаю я, но предпочла бы не спать. Мысли кружат мне голову, и я чувствую себя такой свободной. Я с нетерпением жду то, что приготовил этот день, что приготовил этот месяц, что приготовило будущее.
Я прикасаюсь к низу своего живота, гадая, сколько времени это займет, прежде чем у меня он начнет показываться. Прежде чем он у меня разбухнет младенцем, и груди увеличатся, и все поменяется. Разве не странно, что я с нетерпением жду утреннего недомогания? Мне нужен знак того, что ребенок внутри меня на самом деле существует. Мне нужно какое-то доказательство, нечто большее, чем просто задержка цикла или изменение в звуках, которые производят наши кхаи, когда мы вместе.
— Джорджи? — бормочет Вэктал, скользя пальцами сквозь мои волосы. — Что с тобой?
— Я в полном порядке, — отвечаю я ему, и это чистая правда. Я чувствую себя так, будто вскрылась нагноившаяся рана — рана, о которой до недавнего времени я даже понятия не имела. Теперь все плохое ушло из нашей жизни, и я готова к началу исцеления… на самом деле, я уже чувствую себя вполне исцеленной. — Просто думаю.
— О чем?
В его голосе звучит настороженность, как будто он ожидает от меня услышать нечто грустное или тревожное. Я не могу его винить за эту настороженность — я пообещала ему насыщенный сексом медовый месяц, а вместо этого он дождался от меня похороны. Прижавшись к своей паре, я кладу подбородок ему на грудь, разглядывая его светящиеся глаза в тусклом свете пещеры.
— Думаю о нашем малыше. Нашем будущем. Племени. Да о куче всякого.
Он улыбается, его сонные синие глаза раскрыты лишь узкой щелкой.
— Мне нравятся подобные мысли.
— Мне тоже. — Я скольжу пальцами по его животу и провожу ими по его бокам, наслаждаясь тем, как он напрягается. Ему щекотно. — И еще я хотела бы с тобой кое о чем договориться. О могилах. Давай не будем никому рассказывать, что мы сделали, ладно?
— Думаешь, им не хотелось бы узнать об этом? Или что они не одобрили бы?
— Уверена, что они бы одобрили, — говорю я. — Но я так же хочу, чтобы они забыли о прошлом и жили дальше, как это собираюсь делать я. По-моему, если мы об этом расскажем, это лишний раз напомнит им о наших потерях. Если кто спросит, мы поделимся, но если никто не спросит, то самой мне не хочется рассказывать все добровольно. Всем нам необходимо начать все с чистого листа.
— Ну что ж, хорошо.
— Если спросят — скажи, что у нас был насыщенный сексом медовый месяц, во время которого мы почти не покидали шкуры.
— Так значит мы… сочиняем истории? — он улыбается мне.
Я морщусь. Это была оригинально поданная мной идея, разве нет? Ну то, что мы вдвоем сбежали и только тем и занимались, что без конца трахались как кролики. Должно быть, это путешествие вызывает в нем глубокое разочарование, даже несмотря на то, что для меня оно было необходимым.
— Прости, Вэктал. Это путешествие для тебя оказалось не слишком-то удачным, верно?