— Всем оставаться на местах! Именем короля!
А потом все исчезло.
Когда я очнулся, то все уже было кончено.
Собственно, картина не изменилась: господа волшебники по-прежнему сидели за столом, вот только теперь над ними парили золотистые нити пут, которые не позволяли им сделать что-то лишнее. Дора сидела на корточках рядом с моим креслом и держала меня за руку с таким испуганным и трогательным видом, что хоть картину с нее пиши. Добрый Энцо стоял рядом так, словно хотел закрыть меня от злоумышленников. В груди пекло по-прежнему, но теперь этот жар можно было терпеть.
Я поморщился, мысленно осмотрев повреждения. Сгусток чужой убивающей энергии попал в меня вместе с едой из артефакта, но был отброшен драконьей магией, что прикрывала меня. Я снова перевел взгляд на магов и с удивлением отметил, что Аттель с болезненным выражением лица потирает левую сторону груди.
Вот как! Мы считали его пеньком, но пенек оказался дубом, и этот дуб еще был готов шуметь.
— Если эта старая сволочь дернется, то я стреляю, — сказал чей-то холодный уверенный голос, и я с искренним удивлением узнал в нем голос брата. Огюст стоял чуть в стороне и держал в руке многозарядный пистолет. Весь его вид говорил о том, что младший Цетше не тот, с кем можно шутить.
Я вдруг очень обрадовался. Именно сейчас, в эту минуту я понял, что мой младший брат давным-давно вырос, он не ребенок, а настоящий мужчина. И мне одновременно стало хорошо и очень горько.
— Значит, ты все-таки оклемался, — произнес Аттель, уже не повторяя слов по своей дурацкой привычке. Все действительно серьезно. — И сумел подложить всем нам грандиозную свинью.
Он вновь дотронулся до груди, и по его лицу скользнула гримаса боли. Мне было нисколько не жаль его — он хотел убить беспомощного больного человека, который никак не мог себя защитить.
— Опустите ваше оружие, юноша, — посоветовал Бруно. Он лениво откинулся на спинку кресла и изредка подергивал пальцами — тогда нити наливались светом, а остальные маги начинали морщиться от боли. Впрочем, сейчас досада была сильнее любого физического страдания. Они ехали убивать Цетше, а он их переиграл.
— Как все это было? — спросил я. Изи поморщился — видно, он полагал, что я и дальше буду сипеть и хрипеть, как умирающий. Вот только ошибочка вышла: впервые с момента пробуждения я почувствовал себя по-настоящему живым. Все было хорошо.
— С артефактом поработали во время обеда, — сообщил Бруно, небрежно поигрывая вилкой с насаженным на нее маринованным грибком. — Все следовало выставить как несчастный случай: милорд Мартин Цетше умер при множестве свидетелей, он был слишком слаб после пробуждения, и помощь волшебников не смогла его спасти.
Дора испуганно посмотрела сперва на меня, потом на Аттеля, и в ее глазах появилась настоящая злоба, словно эти идиоты из академии покусились на того, кто был ей действительно близок и дорог. Я не знал, что можно об этом подумать.
— Когда еда попала по назначению, артефакт сработал, — продолжал Бруно. — Он должен был остановить ваше сердце, Мартин, но его отбила драконья магия, а уж я поспешил отправить удар тому, кто хотел отправить вас на тот свет.
Аттель зыркнул на него из-под насупленных седых бровей, но ничего не ответил. Что тут можно сказать? Магия всегда оставляет следы, по которым можно вычислить злоумышленника, и теперь Аттелю и его товарищам не отвертеться.
— Надеюсь, вы не сочтете меня бестактным, Бруно, — произнес я, — но я предлагаю вам выпить кофе и отправляться в столицу. Не хочу ночевать под одним кровом с теми, кто хотел меня убить.
Бруно отложил вилку с грибом и ответил:
— Что вы, Мартин, я прекрасно вас понимаю. Обойдемся без кофе. Я буду рад, если вы мне предоставите несколько парней покрепче, в дороге всякое может случиться. Разумеется, послезавтра они уже будут дома.
Я покосился на Энцо, и тот кивнул.
— Слушаюсь, милорд Мартин. Все будет немедленно сделано, господин Бруно.
Аттель устало вздохнул. Мы оба играли роль, прикидываясь слабее, чем мы были. Но я выиграл.
— Даже не знаю, Аттель, что я сделал тебе плохого, — сказал я. — Я никогда не переходил тебе дорожку и не собирался этого делать. Я считал тебя великим мастером и другом.
Мне вдруг стало очень-очень горько. Мой сон расставил все по своим местам, сделав любимую и любящую жену предательницей, которая ценила свой комфорт, а волшебника, которого я уважал всей душой — несостоявшимся убийцей, который теперь трясся за свою шкуру.
— Иногда очень трудно делиться тем, что ты успел сделать своим, — сообщил Аттель и поднялся с кресла. — Бруно, незачем медлить.
Бруно понимающе кивнул, и его сеть потянула заговорщиков к дверям. Проходя мимо моего кресла, Бруно негромко произнес:
— Его величество приказал их казнить, если заговор все-таки есть. Я напишу вам через пару дней.
— Хорошо, — кивнул я. Эйфория победы сошла, и теперь я снова чувствовал лишь усталость и беспомощность. Когда за магами закрылись двери, Огюст убрал пистолет и опустился в кресло.
— Вот так, братка. Мы их ждали с моря, а они с гор на лыжах.
Любимая пословица нашего отца пришлась как нельзя кстати. Я вздохнул и взял чашку с давно остывшим кофе. Кто бы мог подумать, что однажды мне придется спасаться от заговорщиков, которыми станут те, кого я уважал и ценил.
Магия жестокая штука. С этим ничего не поделаешь.
— Все уже позади, — ободряюще промолвила Дора. Я чувствовал, как от нее пахнет страхом — похоже, она до сих пор не могла поверить, что все уже кончено, заговорщиков увели, а мы можем спать спокойно.
Мне и самому с трудом в это верилось. Но теперь я знал, что все будет в порядке. Пусть пока я еще слаб — но это не продлится долго. Я обязательно поднимусь и снова стану тем Мартином Цетше, которого когда-то видел в зеркале.
— Да, — ответил я и улыбнулся. — Все плохое позади.
И это наконец-то было правдой.
На следующий день я решил, что набрался достаточно сил, чтоб приступить к серьезным тренировкам.
Магия не терпит простоя. Если я не буду заниматься один день, то это замечу и пойму лишь я сам. На второй день без занятий это заметят мои коллеги и конкуренты, а на третий это станет понятно всем, кто не имеет к магии никакого отношения. Я не собирался сдаваться и сразу же после завтрака приказал Энцо доставать мою теплую одежду.
— Милорд, вы действительно собираетесь на полигон? — озадаченно поинтересовался Энцо. Он был хмур и очень серьезен, должно быть, размышлял о вчерашнем разоблаченном заговоре. Я ободряюще улыбнулся и ответил:
— Разумеется. Я никогда не верну прежний уровень без тренировок.
Дора, которая стояла рядом с моим креслом, удивленно посмотрела на меня — так, словно думала, что ей послышалось. Сегодня она тоже выглядела угрюмой и невыспавшейся: наверняка, как и Энцо, всю ночь думала о заговорах и заговорщиках.
Зато Огюст оживился и энергично потер руки. Я обрадовался и его бодрой улыбке, и светлому выражению лица. Он был здесь, со мной, он обещал, что пробудет до тех пор, пока я не восстановлюсь окончательно, и поддержка брата придавала мне сил.
— Вот и славно! — воскликнул он. — Что, братка, пальба по тарелочкам?
Я кивнул, и Энцо тотчас же пошел на кухню за посудой. Помнится, давным-давно, в детстве, когда магия только проснулась во мне, я начал именно с разбивания тарелок направленным ударом. Посмотрим, собью ли сегодня хотя бы одну тарелку.
— Она самая, — улыбнулся я и сказал: — Надеюсь, сегодня хоть что-то получится.
Энцо настоял, чтоб я оделся как можно теплее, и на свою старую площадку для тренировок я прибыл закутанным во множество одежек, словно капуста. Впрочем, это были сущие мелочи: я смотрел на маленькую площадку, что приткнулась к стене замка, и вспоминал, как когда-то давно пробовал научить Огюста отражать магические удары. У него ничего не вышло, зато мы славно повеселились. Вот и сейчас он забрался на подставку для метания, Энцо протянул ему первую стопку тарелок, и Огюст довольно спросил:
— Ну что, братка? Все, как в старые времена?
Сегодня было ветрено. Деревья беспомощно мотали ветвями, рассыпая круглые красно-оранжевые листья, и Дора, которая стояла рядом с моим креслом, ежилась, кутаясь в легкую курточку не по погоде. Энцо, конечно, принарядил ее, собрав одежду со всего замка, но никто из служанок не захотел поделиться с моей сиделкой чем-то потеплее.
— Иди в замок, Дора, — посоветовал я. — Здесь холодно.
Упрямая девчонка отрицательно мотнула головой.
— Я останусь, — ответила она и, чуть ли не смущаясь, добавила: — Мне же интересно.
А, ну конечно. Она прибыла из мира, лишенного магии, и ей хочется еще раз увидеть волшебство. Я снял перчатки и принялся растирать ладони.
— Заряжай, братка, — сказал я и, когда Огюст опустил тарелки в метатель, продолжал: — Сейчас эта штука будет выбрасывать тарелки, а я попробую их сбить направленным ударом. Возможно, у меня даже получится.
Я говорил об этом нарочито спокойным тоном, но во мне все горело. Я знал, что магия жива, и ее можно вернуть регулярными тренировками, я помнил, как вспыхнула рамка со свадебным снимком в руках у Энцо, и знал, что вчера справился с задачей прикрытия. Но сейчас мне почему-то сделалось очень холодно, словно была не поздняя осень, а зима.
Я и сам не разобрал, как сказал:
— Огонь.
Воздух наполнился свистом, и первая тарелка полетела над площадкой. Руки сработали сами, выбросив маленький серебристый шар — тарелка упала где-то в кустах на краю площадки, а мой шар, не поразивший цели, растаял в воздухе.
Что ж, примерно этого я и ожидал. Внутренний озноб усилился, и я снова принялся растирать руки. Должно быть, Огюст, Энцо и Дора заметили, как дрогнуло мое лицо, потому что наперебой заговорили:
— Милорд, это же первая попытка!
— Братка, ну что ты! Не переживай так, все нормально!
— Милорд, попробуйте снова…
Я покосился на Дору, и она тотчас же добавила:
— Все получится. Правда-правда.
Это было сказано настолько трогательно и по-детски, что я лишь улыбнулся и сказал:
— Заряжай, братка.
Огюст опустил рычаг метателя, и очередная тарелка отправилась в полет. Я швырнул шарик, попробовав прицелиться получше, и вновь промахнулся. Магия скользила по ладоням, но не шла в руки, и это начинало меня раздражать.
— Еще одну, братка, — сказал я и швырнул третий шар, уже не целясь. Просто выбросил в нем свою боль, свою рухнувшую жизнь и тоску о том, чего уже никогда не случится.
Тарелку разметало по площадке стеклянной крошкой, и мир накрыло тишиной.
Некоторое время все молчали. Дора ожила первой — она восторженно захлопала в ладоши, несколько раз подпрыгнула на месте и воскликнула:
— Ура! Ура! Вы попали!
По лицу Энцо скользнула счастливая улыбка, и он ободряюще дотронулся до моего плеча, а Огюст довольно улыбнулся и произнес:
— Узнаю братку, наконец-то узнаю! Ну что, еще одну?
За время тренировки я поразил еще десять тарелок и пропустил пять — вполне приличный результат для того, кто почти три года провалялся в кровати. Я был готов тренироваться до заката — торжество наполняло меня силой и радостью — но Огюст все-таки настоял на том, чтоб мы вернулись домой. Я опомнился и обнаружил, что смертельно устал и начинаю замерзать — что уж говорить о Доре в ее курточке-лепестке, она, должно быть, совсем окоченела.
— Ну что? — я обернулся к брату. — В моей войне выиграна битва?
Огюст торжествующе улыбнулся.
— Ты и войну выиграешь, братка, — твердо ответил он. — Я знаю.
Вечер я провел в кресле возле камина. Дора сидела рядом, и я лениво думал о том, на кого она сейчас больше похожа: на предмет интерьера или на верную служанку, которая всегда на подхвате, как Энцо. Все-таки ни то, ни другое — она была чем-то большим. У меня редко завязывались дружеские отношения с людьми, в основном, в моей жизни были лишь деловые связи — но то, что я постепенно начинал чувствовать к Доре, было похоже на дружбу.
Мне это не нравилось — но не нравилось уже как-то привычно.
— Это было невероятно! — Дора до сих пор пребывала в каком-то детском восторге от моей тренировки, и ее серые глаза наполнял энергичный блеск. — Ловко вы с ними расправились! А завтра тоже будете тренироваться?
— Буду, — кивнул я. — Магия требует ежедневных занятий. Но ты со мной не пойдешь. Там холодно, а мне не нужна служанка, которая хлюпает носом.
Дора понимающе кивнула, и ее личико обрело обиженное выражение ребенка, который смиряется с судьбой.
— Забыл спросить, сколько тебе лет, — поинтересовался я.
— Двадцать, — ответила Дора. Я не сдержал усмешки: невинная дева в двадцать лет! Неужели в ее мире не нашлось конюхов? Дора заметила, что я улыбнулся, и нахмурилась.
— Что-то не так? — спросила она с нарочитым спокойствием и вежливостью. Я только руками развел.
— По нашим меркам ты старая дева. Уже два года как.
Во взгляде Доры появилась какая-то усталая тоска, и я подумал, что задел свою служанку глубже, чем следовало. Наверняка Дору и дома попрекали тем, что никто не хочет брать ее замуж.
— Наверняка это очень смешно, — с достоинством ответила Дора. — Но я не обязана давать вам отчета, милорд Мартин, особенно в таких деликатных делах.
Мне показалось, что она с трудом сдерживается, чтоб не залепить мне пощечину. Любая благородная хаалийская леди давно бы отходила меня по физиономии за беседы о старых девах.
— Я и не требую отчета, — начал было я, но Дора меня перебила:
— И то, что я невинна, еще не означает моей ненужности и бракованности. Надеюсь, вы это понимаете.
Это было сказано настолько спокойным тоном, что я ожидал, что за ним последует взрыв. Но этого не произошло.
— У тебя был жених дома? — полюбопытствовал я. Дора отрицательно качнула головой.
— Нет. Не было. Я не отходила от бабушки, какие уж тут женихи… — она шмыгнула носом и отвернулась, чтоб я не заметил, но я все равно увидел, что в ее глазах появился влажный блеск.
Ее можно было понять. Когда ровесницы выходят замуж, Дора была вынуждена ухаживать за старухой. Неудивительно, что ей сейчас тоскливо.
— Ты еще выйдешь замуж, — уверенно сказал я. — Встану на ноги, верну тебя домой, и ты начнешь все сначала.
По губам Доры скользнула очень тонкая и очень вежливая улыбка. Тепла в ней было примерно столько же, сколько в снеге на горах.
— Должно быть, по меркам твоего мира я хам, — сказал я. — Хам со злым языком, который не должен обсуждать с девушкой ее невинность.
Серые глаза сердито сверкнули.
— Вы хам по меркам любого мира, — ответила Дора. — Впрочем, я лучше промолчу, а то вы снова выгоните меня из дому.
— Я меньше всего хотел тебя обидеть, — искренне сказал я, и лицо Доры дрогнуло. — Ты хорошая девушка, просто меня иногда заносит.
Дора удивленно посмотрела на меня, словно не могла поверить, что услышала именно то, что услышала. Да и я, честно говоря, плохо верил, что сказал именно это. Я, Мартин Цетше, практически извинялся перед служанкой, я говорил с ней так, словно она была благородной дамой.
И что-то в глубине души подсказывало, что я веду себя правильно.
— Я и не собираюсь замуж, — негромко сказала Дора. — Можно подумать, все упирается в кольцо на пальце. Вовсе даже нет… я хочу найти хорошее интересное дело, посмотреть мир.
Я улыбнулся.
— Ты посмотрела не только свой мир. Мало кому так везет.
Дора скептически хмыкнула.
— Ну да… попасть в клетку работорговца. Свезло так свезло.
— Зато потом ты попала в замок Цетше, — парировал я. — Получила свободу и работу. Приключения и магию.
Дора улыбнулась, и мне понравилась ее улыбка. Она была чистой и светлой, озарявшей лицо, словно блуждающий огонек.
— Да, — ответила Дора, и мне хотелось, чтоб она улыбалась и дальше. Тогда ее лицо делалось одухотворенным и нежным, как у фей со старинных картин. — Потом стало намного интереснее.