Мартин смотрел на меня с таким теплом, словно я была не просто иномирянкой, которая пробудила его от сна. Не просто помощницей и спутницей, а чем-то намного больше и важнее. Гости хлопали в ладоши, скандируя:
— Ко-ро-ле-ва! Ко-ро-ле-ва! — а я поднималась на весах все выше, смотрела на Мартина и не могла оторвать от него глаз.
Из коробки достали последнюю конфету, и чаши уравновесились.
В воздухе прокатился едва слышный звон, цепи, державшие чашу лопнули, я я сорвалась с весов и упала на паркет. Чаша с конфетами тоже рассыпалась, люди в зале испуганно и удивленно закричали, и первым, что я увидела, когда подняла голову, была Адеола, которая стояла, закрывая меня и выбросив вперед руку с зажатой в ней палочкой для волос. Темные локоны волшебницы рассыпались по плечам, и на конце палочки загорелся сиреневый огонек.
Мартин стоял рядом с ней, и в его левой руке крутился маленький огненный шар.
Люди расступились, и в самом конце зала я увидела молодую женщину в красном — она пронзила мир, словно молния. Инга стояла, спокойно опустив руки, и смотрела на Мартина сожалеющим и чуть насмешливым взглядом.
— Так вот, что тебе нужно на самом деле, Мартин. Королева среди фантиков на полу.
А в следующий миг ее уже не было. Алая вспышка — и Инга исчезла.
Браслет из ниток на моем запястье почернел и обуглился. Сердоликовая бусина была по-прежнему светлой и прозрачной, но теперь в оранжевой глубине появились какие-то темные растрепанные волокна. Мартин оценивающе посмотрел на браслет и сказал:
— Теперь можно выбросить. Но он сделал все, что от него зависело.
Мы сидели в гостиной дома Мартина. Некоторое время назад я слышала бой часов. То ли полночь, то ли час ночи… Успокоиться я смогла совсем недавно — до этого я плакала и хотела сгореть со стыда. А еще лучше — умереть.
— Самое главное, что ты жива, — Адеола убрала волшебную палочку в прическу, и бабочка снова развернула над ней сиреневые крылышки и осыпала волосы пыльцой. — Судя по тому, что появилось в сердолике, эта дрянь хотела наслать на тебя хзаленскую порчу.
Огюст, сидевший рядом с чашкой кофе, невольно поежился и сказал:
— У моих драконов была такая. Думал, не выведем. Тьфу, мерзость!
— Хзаленская порча? Что это? — поинтересовалась я, в последний раз шмыгнув носом. Ну вот и все, довольно слез — жертвой колдовства и интриг может стать любой. А корона осталась у меня, и конфеты тоже, и его величество Георг, после того, как Инга исчезла, приказал принести мне маленькую подвеску с изумрудом в утешение.
— Ты бы покрылась парой сотен гнойных фурункулов, — ответил Мартин. — Приятного мало. Потом они проходят и оставляют мелкие шрамы.
— Что-то вроде ветрянки или оспы, — поняла я и добавила: — У нас есть такие болезни.
— У нас тоже, — заметила Адеола. Волшебница выглядела энергичной и довольной, словно все, что случилось на балу, как-то развеяло ее скуку. — Пару раз работорговцы ловили больных рабов.
— Так им и надо, — вздохнула я и провела по лицу ладонями. — Господи, как же мне стыдно!
Мартин погладил меня по плечам. Сейчас он сидел рядом со мной на диванчике, и я чувствовала себя спокойнее. Теперь это наконец-то был тот человек, которого я увидела в подземелье во сне — жаль только, что он видел, как я грохнулась с весов. Все это видели.
— Ты ни в чем не виновата, — твердо сказал Мартин. — В том, что случилось, нет твоей вины. Зато теперь у тебя есть шоколад, сотня прекрасных жемчужин, корона и подвеска с изумрудом. Я бы сказал, неплохое начало. Положишь в банк и через пару лет получишь состояние.
— Ну шоколад-то я лучше съем, — я улыбнулась, и, к моему удивлению, улыбка вышла вполне живой. Адеола одобрительно посмотрела на меня и сказала:
— Все очень довольны тем, что ты разделила шоколад между дебютантками. Такого раньше не было, и это плюс и тебе, и Мартину. Не только прекрасна, но и щедра, и даже в неприятные минуты думаешь о других.
— Ну а как же, — вздохнула я, вспомнив, как дебютантки окружили меня и с каким теплом и любовью принялись утешать. — Я только так могла ответить добром на добро.
Мартин кивнул и взял меня за руку.
— Это правильно, — сказал он. — На добро надо отвечать добром. А на зло — справедливостью. Я уже подал заявление в полицию. Магическое нападение в присутствии короля — что-что, а это Инге с рук не сойдет.
Адеола и Огюст одновременно усмехнулись.
— И ясно, что она ответит следователям, — презрительно сказала волшебница, устало махнув рукой. — Что была где-нибудь в театре или в гостях, ее алиби подтвердит множество свидетелей, а кто-то просто решил использовать облик порядочной женщины в своих гнусных целях. Это была не Инга, а мираж — ну а мираж может наслать кто угодно. Назначение Мартина Цетше ректором вряд ли прибавило ему друзей.
— Что, если это действительно так? — предположил Огюст. Мартин посмотрел на него так, словно младший брат сморозил несусветную глупость.
— Даже если и так, — сухо сказал он, — то все равно следует найти злоумышленника. Хотя знаешь, братка, я уверен, что это именно Инга. Только ей пришло бы в голову выставить соперницу в неприглядном свете.
Я хотела было сказать, что нет никакого соперничества, и я не претендую на руку и сердце Мартина, но вовремя решила прикусить язык и помолчать. Великий Цетше явился на королевский бал в сопровождении девушки, которая не является ему родственницей — значит, тут наверняка любовь и будущий брак. Никто не выводит в высший свет страны обычных приятельниц или служанок.
На мгновение мне стало холодно, и холод почти сразу же сменился жаром. Я — невеста Мартина Цетше? Невозможно! Но все наверняка именно так и думают — и Инга тоже. Поэтому она и пришла опозорить меня перед всеми. Неужели ты, Мартин, хочешь взять в жены именно это? Ввести в дом Цетше девицу без семьи, манер и приличий?
Гнев ударил в нос, как пузырьки от шампанского. Да, по меркам этого мира я никто и звать меня никак. У меня нет ни богатства, ни родовитой семьи, ни идеальной внешности. Зато я нигде не потеряла свою совесть, вот что важно.
— И что будем делать дальше? — поинтересовалась Адеола. — Мартин, хочу напомнить, что скоро ты начинаешь работу. Академия тебя ждет.
Мартин усмехнулся и снова мягко сжал мою руку.
— Мне кажется, Инга очень скоро себя проявит, — ответил он. — Похоже, ее дела идут не так хорошо, как ей хочется, и она собирается вернуться к бывшему мужу, — по лицу Мартина скользнула тень, словно он сражался с дурными мыслями и тягостными воспоминаниями, но он почти сразу же справился с собой и продолжал: — Пожалуй, мне есть, с чем ее встретить.
(Мартин)
Адеола уехала домой в половине первого. Огюст остался ночевать в той комнате, которая когда-то давно была нашей детской. Я всегда знал, что если зайду туда и положу руку на светлые обои, то мысленным взглядом прочту те надписи, которые они закрывают. Мы с браткой много писали на обоях, за это нам регулярно попадало от родителей, но карандашные строчки были для нас чем-то важнее игры, за которую могут наказать.
Я проводил Дору до дверей ее комнаты — помнится, здесь жила наша няня Энгва — и вдруг неожиданно для самого себя сказал:
— Останься со мной.
Дора удивленно посмотрела на меня. Коридор озарялся тихим светом маленькой лампы, бросавшей рыжие мазки огня в ее светлые волосы. В глазах Доры едва заметно поблескивало влажное золото недавних слез.
Она была красивой. Очень красивой. И это была не просто красота юной девушки — это было чудо, идущее изнутри, из глубин ее души, настоящее и не зависящее от времени. Оно всегда будет с нами, стоит лишь протянуть руку.
Дора шмыгнула носом и посмотрела на меня с почти детской доверчивостью.
— Хочешь восстановить силы? — спросила она. Я мысленно рассмеялся: ну конечно, для чего бы еще нужны девушки? Только восстанавливать силы. От Доры едва заметно пахло простенькими духами, которые утром принес куафер, и этот тонкий, почти неуловимый запах будил во мне какое-то старое, почти забытое чувство.
Я понимал, что все делаю правильно. Что сейчас все идет так, как нужно нам обоим.
— В каком-то смысле, — улыбнулся я и, взяв Дору за руку, повел к дверям своей комнаты.
За окном шел снег, и комнату наполняло каким-то прозрачным, таинственным светом. Я не стал включать лампу, опасаясь разрушить то волшебство, что сейчас творилось рядом с нами. Бывают такие минуты, когда изначальная магия проникает в мир и наполняет собой каждую его частичку — не упусти эти невесомые мгновения, и тогда счастье тебя не покинет.
— Инга сама не знала, что играет нам на руку, — негромко сказал я. Шнурки домашнего платья Доры были мягкими и тонкими, и достаточно было легонько потянуть за один из них, чтоб ткань платья дрогнула с едва слышным шелестом. — Когда ты упала с весов, я наконец-то понял, что нужно делать.
Дора порывистым движением прижала руки к груди, стараясь удержать платье и не позволить ему стечь на пол с ее тела — но я знал, что в действительности кроется за этим жестом. Желание любить и принадлежать полностью и без остатка. Точно такое же, какое сейчас владело мной.
— И что же нужно? — едва слышно спросила Дора.
— Защищать тебя, — так же тихо ответил я и с невероятной осторожностью, словно Дора была хрупкой фарфоровой статуэткой, привлек ее к себе. — Беречь. Любить.
У Доры оказались очень мягкие и теплые губы, но сама она на какое-то мгновение просто окаменела в моих руках — не ожидала, что я стану ее целовать. Но потом она вздохнула и, прижавшись ко мне всем телом, откликнулась на поцелуй: робко и неумело, но настолько искренне, что мое сердце пропустило удар.
Меня ведь тоже можно было любить. Не за количество денег на счетах, не за происхождение и власть, а просто потому, что я — это я. И сейчас я точно знал, что Дора любит.
— Мартин… — прошептала она, обняв меня чуть ли не испуганно. — Мартин, мы…
— Мы не торопимся, — ответил я. — Мы никуда не торопимся, Дора. Мы все делаем правильно.
Метель усиливалась. Свет уличного фонаря дрожал в ней, словно рыба в сети. Я избавил Дору от платья и сорочки и с прежней осторожностью уложил на кровать. Теплый запах девушки щекотал мне ноздри и заставлял сердце то замирать, то бежать еще быстрее. В ушах шумело. Сейчас, скользя губами по коже Доры, я будто бы становился кем-то другим, не собой.
Давнее, почти забытое чувство накрывало меня с головой, словно соленая волна. Я забыл, что значит быть живым и любить — а теперь вспомнил. Пальцы Доры впивались в мои плечи, словно она хотела одновременно оттолкнуть меня и прижаться сильнее — они обжигали, оставляя огненные отпечатки на коже.
Я никогда не был настолько осторожным и деликатным. Ни с одной женщиной. Сейчас, когда я сжимал Дору в объятиях, она казалась мне настолько хрупкой и нежной, что ее можно было сломать излишне резким движением. Я легко надавил ладонями на ее колени, и она послушно развела ноги, открываясь мне навстречу. Сердце стучало так, словно готовилось разорваться в любую минуту. Дора вздрогнула всем телом, когда я вошел в нее, и закусила губу — но не от боли, я сейчас ловил ее чувства, словно свои, и знал, что в этот миг ей по-настоящему хорошо. Тот внутренний огонь, что разгорался в нас, катился по нашим телам растрепанными лепестками, заставляя двигаться в едином ритме и угадывать желания за мгновение до того, как они возникают. Я целовал Дору, ловя губами скомканное нервное биение ее сердца, и понимал, что наконец-то нашел то, что мне действительно нужно.
Беречь. Любить. Только это было правильным.
Потом, когда все закончилось, мы долго лежали в обнимку. Снег валил и валил, заметая столицу, и Дора негромко сказала:
— Не верится…
— Во что именно? — спросил я, легонько поцеловав ее в щеку. Дора шевельнулась, удобнее устраиваясь в моих руках, и ответила:
— Что все это приключилось с нами.
Я вдруг подумал, что ей стыдно. За то, что она настолько легко рассталась со своей невинностью, за то, что каждое мое движение срывало с ее губ прерывистый стон, за испытанное удовольствие и за то, что настанет утро и все закончится. Сказки всегда заканчиваются с рассветом.
— Тебе не о чем беспокоиться, — сказал я, улыбнувшись. — Я с тобой, я буду с тобой. Все только начинается.
Все мужчины говорят такие вещи своим женщинам. Я знал, что сдержу слово, данное иномирянке зимней ночью.
Я проснулся в восемь утра: очень рано для того, кто вчера вернулся с бала. Обычно светские леди и джентльмены не открывают глаз раньше полудня. Дора спала — маленькая и хрупкая, она свернулась комочком под одеялом, светлые косы рассыпались по подушке, и во всем ее облике было что-то настолько невинное и чистое, что я в очередной раз залюбовался ею — так любуются произведением искусства или даром природы.
Должно быть, Дора почувствовала мой взгляд, потому что шевельнулась под одеялом и едва слышно вздохнула. Я подхватил пылинку, плывущую по воздуху, напомнил себе сделать пару замечаний слугам по качеству уборки и, подув на нее, превратил в бабочку с нежно-зелеными крыльями. Бабочка сделала несколько кругов над Дорой и сперва опустилась на ее щеку, а затем перепорхнула на раскрытую ладонь и замерла. Дора снова шевельнулась, открыла глаза и, увидев бабочку, улыбнулась и сказала:
— Ой… Какая красивая!
— Доброе утро, — сказал я и, уже почти привычным движением обняв Дору, поцеловал ее и продолжал: — Сегодня я хотел съездить в академию. Вот так, внезапно и без предупреждения — посмотрю, как на это отреагируют. Возможно, увижу что-то интересное. А вечером можно будет, например, сходить в театр.
Дора улыбнулась, и я почувствовал, как исчезло напряжение испуганного зверька, которое наполнило ее сразу после пробуждения. Чего она ждала от меня? Что я, допустим, дам ей по заднице и велю выметаться? Да, пожалуй, это вполне в духе владетельного сеньора, который затащил в постель хорошенькую служанку — но только я не был таким сеньором, да и Дора давно стала не прислугой, а другом.
Стала любимой. Я усмехнулся сам себе, настолько это открытие удивило меня и обрадовало.
— Я была в театре в детстве, — сказала Дора. Бабочка медленно поднялась вверх и села на ее обнаженное плечо. — Давным-давно… Мартин, прости, но мне и правда не верится.
Я удивленно посмотрел на нее, хотя почувствовал, что именно Дора имеет в виду.
— То есть?
— Что мы вместе, — откликнулась Дора. — Что ты хочешь все продолжать, хотя я тебе и не пара. Вот это и есть настоящее волшебство, это в самом деле невероятно.
Я усмехнулся и ответил:
— Глупенькая. Я всегда делал только то, что считал нужным. И любил тех, кого хотел любить. И если я хочу любить тебя, иномирянка Дора, то я буду это делать. Что еще тебе растолковать до завтрака?
Дора улыбнулась, и в этой улыбке не было ничего, кроме спокойствия и легкого, почти невесомого душевного тепла.
— Ничего, — ответила она. — Я услышала все, что хотела.
Но спокойно позавтракать нам не дали. Стоило нам сесть за стол, как в столовую вошел домоправитель и, поклонившись, произнес:
— Милорд, к вам гостья.
Ложка Доры едва слышно звякнула, опустившись на тарелку. Огюст даже кашлянул от изумления и произнес:
— Невиданная наглость.
Да, все мы сразу поняли, что это за гостья. Внемли, стою и стучу у порога твоего — Инга воспитывалась в очень верующей семье, и ей вполне подходила эта фраза.
— Набралась же наглости, — продолжал было Огюст. Я отложил салфетку и поднялся.
— Все-таки поговорю с ней.
Лицо Доры болезненно дрогнуло, словно она всеми силами старалась сдержать подступающие слезы и не справлялась.
— Не ходи, — сказала она, и Огюст тотчас же промолвил:
— Не стоит, братка.
— Я не прячусь от своих бед, — сказал я, давая понять, что со мной не стоит спорить. Рано или поздно мы бы все равно встретились с Ингой, так зачем откладывать неизбежное…
Спорить никто не стал, только Дора посмотрела так, словно я шел на войну.