Остин выглядела прелестно в белом шелковом халате и шортах в тонкую полоску, в одной из моих старых футболок с V-образным вырезом, едва прикрывавшей грудь.
Отец кивнул и ответил простым:
— Да.
— Мы ждем ребенка, — тут же ответила она. — Вы... — ее глаза светились. — Вы станете дедушкой.
Я никогда не видел отца плачущим. Но старик сломался, другого объяснения не было, когда он упал на колени и зарыдал.
Может, потому что ситуация была так близка ему. Семья.
Не та, которая развалилась, а та, которая только создавалась.
И я, его точная копия, так близок к тому, кем он мог быть. Отец, которым он мог бы стать в свое время.
Вытерев слезы и поднявшись, он спросил:
— Если... если я стану лучше, можно мне помочь при родах?
— Конечно, — ответил я, не спрашивая Остин. Я знал, что она не захочет по-другому.
— Думаю, нам стоит спросить в больнице, на всякий случай. — Остин широко улыбнулась.
Отец тихонько засмеялся. Я тоже.
А потом мы оба расхохотались.
Я забыл, в каком секрете держал свою жизнь. Ото всех и, в особенности, от нее.
— Малышка, ты смотришь на бывшего главу хирургического отделения неонатальных исследований в Вашингтонском университете. В больнице университета даже есть крыло,
названное его именем. Он ушел в отставку в прошлом году.
У Остин отвисла челюсть.
— Вы, но Вы...
— Это был жестокий год, — наконец произнес отец, а потом пробормотал: — Черт, это были тяжкие десять лет. Но я могу помочь ребенку родиться с закрытыми глазами. — Он взглянул на меня. — И потом, Тэтч тоже может. Единственной причиной, почему он выбрал пластическую хирургию, было досадить мне.
— Частичная правда, — поправил я. — Мне нравится пластика. Это всегда интересно, и я не раб собственной работы, которым был ты в какой-то мере.
— И тебе нравится выводить меня из себя. — Старик обнял Остин. — В университете он был самым лучшим на своем курсе, готовый так же посвятить себя неонатологии, как его старик, но однажды Тэтч пришел домой и, наверное, увиденное и подтолкнуло его к подобному решению... — голос отца смягчился. — Что ж, в том, что он не хотел иметь с нами ничего общего, была и моя вина, не только его матери.
Остин слушала, пока я отправился доделывать кофе, который уже начал варить, когда меня прервали.
Я даже не знаю, как долго они разговаривали.
Но когда папа, наконец, ушел, сказав, что ему нужно подумать, уже практически наступил полдень.
— Ну? — Брови Остин взлетели вверх. — С чего хочешь начать?
Я вздохнул и откинулся на диване.
— Я не хочу брать его деньги. Это похоже на взятку вместо любви, потому что так проще. А это ужасно, согласна? Ему было легче выписать мне чек, чем дать то, что я всегда хотел: обнять, дать пять, что-нибудь, что сказало бы, как он мною гордится, заботится обо мне. Но он так погряз в собственных страданиях, а мне не хотелось следовать по его стопам, потому что его измена уничтожила мою маму и нашу семью. Я просто... хотел что-нибудь другое.
— Ты хотел сиськи, — серьезным тоном произнесла Остин. — Признайся.
Я расхохотался.
— Да, Остин, я хотел сиськи. Но, если подумать, за все время я был удовлетворен только твоими! Они сохранили мне кучу денег.
— Уверена, с тобой все будет в порядке, — она подмигнула.
Я потянул ее за ногу и притянул к себе на диване.
— Возможно, но, наверное, мне стоит взглянуть на них, на всякий случай. Знаешь, соски могут быть очень чувствительны во время беременности. Мне невыносимо, что ты... страдаешь, а я даже не в курсе.
— Я не страдаю.
— Думаю, я вижу слезу, — я проигнорировал ее. — Малышка, позволь мне позаботиться о тебе.
— В тебе полно дерьма.
— Дурачиться — еще один симптом чувствительности сосков. Так в учебнике написано.
— Хм-м, хранишь его вместе с фотографией Энрике Иглесиаса?
— Удар ниже пояса! — Я принялся щекотать ее.
А она начала петь во все горло, пока я не заглушил ее страстным поцелуем.
— Ты поцелуями заберешь мою боль? — выпалила она, как только я отстранился.
Я ладонью зажал ей рот.
— Хватит. — Но она продолжала петь под моими пальцами. — Хочешь «МунПай»?
Она прекратила петь, прищурилась и показала большим пальцем вниз, когда я убрал руку.
— Молодец, жених, молодец.
Жених.
Я так широко ухмыльнулся, что наверно выглядел пугающе.
Остин забралась ко мне на колени, согнув ноги по бокам от меня.
— Ты определенно выглядишь довольным собой.
— Я доволен на восемьдесят процентов.
Она нахмурилась.
— Почему только восемьдесят?
Я погладил ее по бокам, а потом начал очень медленно стаскивать ее короткие шортики, пока пальцами не коснулся бедер. — Думаю, ты знаешь, почему.
— Не-а. Без понятия.
— Ты меня убиваешь, — я скользнул ладонями под ее футболку и застонал, когда дотронулся до груди. Идеально. Чертовски идеально.
Ее стон вторил моему, когда она опустилась на мою эрекцию.
— Ладно, ты выиграл. — Она стащила футболку через голову, а потом встала и сдернула шорты.
— Вау. — Я тоже поднялся, стаскивая с себя одежду. — Это было легко.
— Что ж, ладно, — она повела плечиком. — Я знаю, как сильно ты любишь смотреть на сиськи, помнишь? Я решила, что если ты будешь всегда видеть перед глазами мои, когда трогаешь чужие, то по ощущениям это будет словно добрая старая бабушка.
— Давай оставим разговоры о бабушке, не когда мы раздеты, ладно?
Она кивнула и погрозила мне пальчиком.
— Знаешь, я думаю, с твоим папой все будет в порядке.
— Ага, — согласился я, глядя на ее живот. — Я тоже так думаю.
Глава 43
ОСТИН
Его рот.
Зачем мне вообще работать?
Секс с Тэтчем. Это моя новая профессия.
Вероятно, он просто старался отвлечь меня от новостей, потому что фотографии отца и мамы Тэтча мелькали по всем каналам.
Каждый раз, когда я пыталась дотянуться до пульта, Тэтч шлепал меня по руке и начинал целовать.
— Думай о нас. Думай о нас, — повторял он снова и снова, покрывая меня поцелуями, сжимая в объятиях и касаясь моего живота. И я слушалась.
Но время пришло.
И мы оба понимали, что нужно смотреть проблеме в лицо, следить за новостями и быть в курсе, что произойдет дальше.
Я схватила Тэтча за руку, встала с кровати и повела его в гостиную, указав на пульт.
— Они все еще наши родители, — прошептала я.
— Ага, родители, — отозвался он и включил телевизор. Шли последние новости.
Но все было не так плохо, как я думала.
Точнее, отец не выглядел виноватым. По предположениям, отношения длились несколько лет.
Я знала правду, как и Тэтч, но мы не вправе кого-то поправлять.
Были несколько фотографий его матери и моего отца вместе.
И мне становилось дурно от одной из фото, на которой он целовал ее в губы и смеялся.
На ее месте должна быть мама.
Это нашей семье полагалось быть счастливой.
Он все испортил. И ради чего?
Я до сих пор не понимала.
— Почему?
Не думала, что произнесла это вслух, но Тэтч выключил звук и взял меня за руки.
— Иногда люди делают глупости и ошибаются из-за скуки, мести или гордости, — он пожал плечами. — Ты можешь никогда не узнать причину, я знаю, тебе больно это слышать, но когда я порвал с тобой... — Я открыла рот исправить его, но он покачал головой. — Когда я порвал с тобой, я не назвал тебе причину. Я думал, что защищал тебя, но теперь знаю правду. Ты можешь никогда не узнать правду о моей маме и своем отце, но знай — тебя больше никогда не предадут.
На глаза навернулись слезы.
— Я знаю.
— Я серьезно, Остин, — он крепко держал меня. — Я никогда не изменю тебе. Я хочу, чтобы эти отношения строились на тесной связи, хочу настоящую семью. Я хочу любви.
— Я тоже, — кивнула я. — И обещаю, что тоже никогда не предам тебя.
Он вздохнул.
— Если конечно предательством не будет считаться мой выигрыш в настольных играх, или если обгоню тебя в гонках, или смухлюю с калориями в разгрузочный день, или...
Он поцеловал меня.
Я захихикала на его широкой груди.
— Люблю тебя, — пробормотал он. — И всегда буду.
— Хорошо, ведь ты с нами застрял.
— Слава Богу, — благоговейно прошептал мужчина, прежде чем снова поцеловать меня. И потом, напомните мне снова, почему нам так хорошо вместе? Потому что наша любовь взаимна, потому что она основывалась не на одержимости или похоти, а на реальных чувствах между двумя людьми. Которые понимают, что принесут любую жертву ради любви.
Нас предали.
Но сами мы не были предателями. И мне приятно говорить об этом.
Эпилог
ОСТИН
— Ты отлично справляешься, — мой свекр подмигнул мне и обошел вокруг кровати, чтобы взять меня за руку. — Как себя чувствуешь?
— Ох, вы знаете, — я стиснула зубы. — Словно рожаю десятифунтовую гориллу, но в остальном — отлично. Эй, где мое обезболивающее?
Он улыбнулся, его выражение лица очень сильно напомнило Тэтча.
За последние месяцы отношения отца и сына так сильно изменились, что у нас даже проходили семейные ужины, и он выплатил все кредиты Тэтча, чтобы мы смогли начать все сначала. Бракоразводный процесс закончился, и первым делом его отец захотел полученные деньги отдать нам.
Тэтч отказался.
Но отец сказал, что это необходимо, что нам не придется брать деньги, он просто создаст трастовый фонд для маленького мальчика, которого мы ждали.
Поэтому Тэтч принял их, а позже ночью плакал у меня на руках. Кредит на триста пятьдесят тысяч долларов. Исчез. Забыт.
Забавно, как в ту минуту, когда он смог простить обоих родителей, его отец смог простить себя.
— А-а-а! — я вскрикнула, когда живот напрягся, и гигантские невидимые тиски сжали меня словно тюбик зубной пасты. — Это неестественно!
Тэтч был спокоен. Он должен быть спокойным.
Разве папе не полагалось падать в обморок?
— ПРЕКРАТИ ВЕСТИ СЕБЯ КАК ВРАЧ! — рявкнула я ему, когда он нырнул под простыню и принялся обсуждать о бог весть каких местах, которые никогда не должны обсуждаться или разглядываться зятьями или сексуальными мужьями!
— Лекарство прибыло! — Провозгласила Эвери.
Лукас решил подождать в приемной. Умный мужик.
Эвери протянула «МунПай».
— Ты получишь его после того, как очень хорошо потужишься.
— Я ненавижу тебя, очень сильно ненавижу.
Она помахала передо мной «МунПаем».
— Никакой еды! — старший доктор Холлоуэй погрозил мне пальцем. В ответ я показала ему средний палец.
Тэтч рассмеялся.
— Ты в порядке, малышка?
— Больше никогда ко мне не прикасайся. Я уйду в женский монастырь, как тебе такое?
— Тебе просто очень больно.
Он кивнул на вошедшего мужчину в халате и спросил:
— Кто тут хотел эпидуралку?
— Я! Да! Я хочу! — выкрикнула я, а Эвери поморщилась, увидев очередную схватку.
Я потянулась к ее руке и случайно схватила «МунПай», раздавив его и уронив на пол.
— Нет! Мой «МунПай»!
— У меня есть еще, — Эвери похлопала меня по плечу. — Ну, тебе здесь хорошо? Думаю, я тогда пойду... к мужу и... помолюсь... за тебя! Не за меня. Я в порядке.
Не в порядке. Она на двенадцатой недели беременности.
— Это твое будущее! — крикнула я ей вслед.
— Остин, — рявкнул Тэтч. — Это правда так необходимо?
— Ох, не знаю, необходимо ли ЭТО! — Я указала на живот.
Он усмехнулся.
— Люблю, когда ты злишься.
— Вытащи это! — прорычала я. — Это больно.
— Лекарство, — Тэтч поцеловал меня в лоб, моя слабость, и потом кивнул врачу,
который выглядел слишком молодо, чтобы держать такую большую иглу.
— Привет, Остин. Меня зовут Бен. Сейчас я сделаю так, что все это станет похожим на чаепитие с пончиками, хорошо?
Я фыркнула.
— Я сама, как пончик.
— Прекрасно, — он подмигнул. — А теперь повернись на бок, обхвати колени и не двигайся. Как только начнется следующая схватка, ты должна сделать несколько глубоких вдохов, а когда она пройдет, я введу анестезию. Хорошо? Ты почувствуешь легкий укол, потом небольшое давление и все. Но ты не сможешь двигаться.
Я кивнула. Я вся вспотела и сходила с ума. Я ненавидела уколы.
Тэтч немедленно оказался на другой стороне кровати:
— Просто давай пройдем через это вместе, хорошо?
Я не могла говорить, схватки становились все хуже. Я зажмурилась и принялась ждать, пока пытка закончится.
А потом услышала голос Бена.
— Какая сильная. Ладно, поехали.
Я старалась расслабиться, но иголка такая большая, она проткнула мне позвоночник, в конце концов. Одурманенная, я подождала, пока ноги онемеют, и приятно удивилась, когда боль начала рассеиваться и через пять минут совсем исчезла.
— Это чудо! — я могла говорить и функционировать как нормальный человек. — Что это за штука?
— Фентанил, — с ухмылкой ответил Тэтч. — Ни единого шанса теперь, что тебе будет больно, но если вдруг, то просто нажми на эту маленькую кнопку, но не злоупотребляй, хорошо?
Он протянул мен волшебную кнопку.
И я вдруг снова почувствовала себя сильной. Самой собой.
— Я сделаю это, — кивнула я.
Тэтч закатил глаза.
— М-да, думаю, уже можно сказать, что лекарство подействовало, учитывая, что несколько минут назад она всех посылала.
Его отец улыбнулся, и они принялись болтать о футболе, пока я гадала, почему мелкий все еще не решал появиться на свет.
Прошло полчаса. А потом и час.
Я беспокойно листала журнал, когда папа Тэтча осмотрел меня снова и улыбнулся.
— Ты готова?
Я знала, что все нервничали и хотели увидеть малыша. Моя мама была в приемной вместе со всеми, и, скорее всего, мерила шагами ковер.
— ДА! — я бросила журнал на пол и стала ждать. — Мне тужиться или...
— Терпение, — он усмехнулся. — Мы не хотим сильно беспокоить ребенка. — Он взглянул на монитор. — В разгар каждой схватки я хочу, чтобы ты хваталась под коленями и помогала себе тужиться, ясно?
Я кивнула.
И во время следующих схваток я тужилась так сильно, как могла.
Тэтч стоял справа, держал меня за руку и сжимал при каждой схватке.
— Еще пару раз и, думаю, все закончится. Ты рождена, чтобы это делать, Остин.
— Да, — ответила я, больше убеждая себя. — Да. Я справлюсь.
— Люблю тебя, — Тэтч сжал мою руку сильнее, а я снова начала тужиться.
— Вижу головку, — хрипло проговорил Доктор Холлоуэй. — Еще разок, милая.
Я снова напряглась.
А потом давление исчезло.
И мне на грудь положили теплый, крошечный сморщенный комочек. Я расплакалась.
Тэтч тут же принялся помогать медсестре обмывать мальчика, пока отец делал все необходимое.
— Сейчас будет немного больно, — он взглянул на меня. — Нужно извлечь плаценту и
удалить всю оставшуюся жидкость. Ты готова?
Я кивнула, крепче прижав ребенка, когда свекр надавил мне на живот. Я серьезно была готова потерять сознание, если он вскоре не прекратит.
Тэтч смотрел на сверток на моей груди, и из его глаз текли слезы.
— Это прекрасно, — произнес доктор Холлоуэй. — Как организм создает другого человека. — Он поднял что-то большое и синюшное, я чуть не упала в обморок.
— Спасибо, — шепнул Тэтч мне на ухо. — Ты прекрасно справилась.
— На самом деле, я тебя не ненавижу, — пробормотала я, внезапно почувствовав изнеможение.
— Знаю, малышка.
— И не хочу, чтобы ты сбросился со скалы.
— Я в курсе.
— И я действительно хочу, чтобы ты снова ко мне прикасался, — всхлипнула я. — Может, просто не сегодня.
Он усмехнулся.