Я принялся рисовать ее лицо, с фотографической точностью выписывая каждую деталь. Причем работал с удвоенной быстротой, как делал всегда, когда трудился над темной картиной. Все шло просто замечательно. Слой за слоем я накладывал краски: плотные, густые и сияющие. Кисть легко и свободно скользила по холсту, являя взору ее ослепительные черты.
Тело, конечно, я писал по памяти: чуть великоватую для ее хрупкой фигуры грудь; маленькие нежно-розовые соски; редкие дымчатые волосы на лобке — не более чем размытый треугольник внизу живота.
Естественно, в картине были неточности. Но основной акцент я сделал на ее лице — лице девушки с характером. Я рисовал ее покатые плечи, точеные лодыжки, воссоздавая их в памяти, вспоминая свои прикосновения и поцелуи.
И это помогало мне творить чудеса.
Около двенадцати я уже практически завершил работу над огромным полотном, где она была изображена сидящей на лошадке. Я был настолько возбужден, что периодически отвлекался на то, чтобы попить кофе, закурить сигарету, походить по дому. К двум часам дня я дописал уже мелкие детали. Лошадка получилась очень похожей. Мне удалось передать резную гриву, раздувающиеся ноздри, уздечку с цветными камешками и облупившейся золотой краской.
Картина была завершена, полностью завершена. Как и все мои работы, она отличалась фотографической точностью. Белинда, сидящая в тусклом, бронзовом рембрандтовском свете: призрачная, но очень реальная, хотя и написанная в слегка стилизованной манере при бережном сохранении каждой детали.
Я не стал бы ничего менять, даже если бы она прямо сейчас вошла в комнату и начала позировать мне обнаженной. Все было как надо. Это действительно Белинда — маленькая девочка, которая дважды занималась со мной любовью, очевидно, потому что ей так захотелось. Белинда, сидевшая обнаженной на лошадке, смотревшая на меня в упор и спрашивавшая: «Отчего ты чувствуешь себя таким виноватым?»
Потому что я использую тебя, моя дорогая. Потому что художник использует все.
Вернувшись на следующий день после безуспешных поисков по Хейт, я обнаружил в почтовом ящике от нее записку: «Приходила. Ушла. Белинда».
Впервые в жизни я чуть было не проломил стену рукой. Я тут же положил ключи от дома в конверт, написал на нем ее имя и бросил в почтовый ящик. Там она точно их найдет. Конечно, их мог найти кто-то другой и обчистить дом. Мне было плевать. Мастерская, где хранились основные работы, запиралась на замок, так же как и фотолаборатория. Что до остального: кукол и прочего, — пусть берут себе на здоровье.
Когда пробило девять, а она так и не появилась и даже не позвонила, я снова принялся за работу.
На сей раз она стояла на коленях обнаженная возле кукольного дома. Как всегда, много времени ушло на то, чтобы написать крытую дранкой крышу, пряничные окна, кружевные занавески. Но все это было не менее важно, чем она сама. А затем пришла очередь окружающей обстановки: пыльных игрушек, бархатной тахты, обоев в цветочек.
С рассветом работа была закончена. Я нацарапал шпателем дату на еще не высохшей краске, прошептал: «Белинда» — и заснул прямо на узкой кушетке под палящими лучами солнца, прикрыв голову подушкой, поскольку на большее был не способен.
4
Последний важный прием в рамках съезда книгоиздателей должен был проходить этим вечером в старом живописном отеле в Саусалито. Это был торжественный обед в честь Алекса Клементайна, который представлял автобиографию, написанную им собственноручно, без посторонней помощи, и мое присутствие было обязательно.
Алекс был моим старым другом. Он играл в наиболее удачных фильмах, снятых по историческим романам моей матери «Эвелин» и «Багровый Марди-Гра». За прошедшие годы мы с ним пуд соли съели. У нас было все: и хорошее и плохое. А недавно, чтобы помочь ему опубликовать последнюю книгу, я свел его со своим литературным агентом и своим издателем. Несколько недель назад я пообещал ему заехать за ним в отель «Стэнфорд-корт» и отвезти на прием в Саусалито.
На наше счастье, день выдался теплым и безоблачным, у ньюйоркцев прямо-таки дух захватило от потрясающих видов Сан-Франциско, открывающихся с воды, и Алекс, седовласый, загорелый, безупречно одетый, обрушил на нас нескончаемый поток калифорнийских готических сказок об убийствах, самоубийствах, трансвестизме и сумасшествии в Тинсельтауне.
И конечно же, он встречался с Рамоном Наварро [3]всего за два дня, как тот был убит геем-проституткой; разговаривал с Мэрилин Монро за несколько часов до ее самоубийства; столкнулся с Сэлом Минео [4]в ночь накануне убийства последнего; был соблазнен неизвестной красоткой на борту яхты Эррола Флинна; [5]находился в холле лондонского отеля «Дорчестер», когда Лиз Тейлор, заболевшую тяжелейшей пневмонией, везли на каталке, чтобы отправить в больницу; а еще чуть было не пошел на вечеринку в дом Шарон Тейт, жены Романа Полански, именно тогда, когда туда вломилась банда Чарльза Мэнсона и безжалостно перебила всех гостей.
Но мы ему все прощали за бесчисленные короткие рассказы о людях, которых он действительно знал. Его актерская карьера продолжалась без малого вот уже сорок лет: начинал он как партнер Барбары Стэнвик, [6]а сейчас играл в идущей по вечерам новой мыльной опере «Полет с шампанским» в паре с неукротимой звездой эротических фильмов Бонни.
«Полет с шампанским» стал хитом среди низкопробной кинохалтуры. И всем хотелось узнать побольше о Бонни.
В шестидесятых эта высокая темноволосая девушка из Далласа покорила Париж, став одной из ярчайших представительниц французской Новой волны наряду с Джин Сиберг и Джейн Фондой. Сиберг умерла. Фонда уже давным-давно вернулась домой. Но Бонни осталась в Европе и после долгих лет съемок в плохих испанских и итальянских фильмах, что никогда не показывали в Америке, вела жизнь затворницы а-ля Бриджит Бардо. Это была жесткая порнография: «Глубокая глотка», «За зеленой дверью», «Дьявол и мисс Джонс», ни в какое сравнение не шедшая со стильными, нередко весьма глубокими эротическими фильмами, в которых Бонни снималась в шестидесятых и которые вытеснили ее, Бардо и многих других с американского рынка.
Все сидящие за столом согласились, что они помнили и любили те фильмы.
Бонни была темноволосой Мэрилин Монро. Пряча глаза за большими очками в роговой оправе, она рассказывала по-французски с мягким американском акцентом об экзистенциалистских страхах своим холодным, безразличным европейским любовникам, которые в конце концов и погубили ее. Моника Витти не могла быть более потерянной, чем она, Лив Ульман — более грустной, а Анита Экберг — более чувственной.
Мы вспоминали захудалые кинотеатры, где смотрели те фильмы, кафе, где после обменивались впечатлениями. Бонни, Бардо, Денев получили одобрение интеллектуалов. Когда они раздевались перед камерой, это было смело и оправданно с художественной точки зрения. А сейчас разве можно хоть кого-нибудь с ними сравнить? У кого-то сохранился журнал «Плейбой», где появились фотографии Бонни в одних только очках в роговой оправе. Кто-то заметил, что «Плейбой» перепечатывает те снимки. И все помнили знаменитую рекламу для «Миднайт минк», на которой Бонни была запечатлена в распахнутом манто, надетом прямо на голое тело.
И каждый из нас признался, к своему стыду, что хотя бы раз, но переключался на стильный, но пошлый «Полет с шампанским», чтобы посмотреть на Бонни. Даже в сорок лет Бонни оставалась все той же несравненной Бонни.
И хотя ее голливудские фильмы оказались провальными, фотографии Бонни красовались на страницах журналов «Пипл» и «Нэшнл инкуайрер» наряду со снимками Джоан Коллинз из сериала «Династия» и Ларри Хагмана — звезды сериала «Даллас». Даже в самом захудалом магазине можно было найти изданную в бумажной обложке биографию Бонни. А куклы Бонни продавались во всех магазинах эксцентричных подарков. Шоу занимало место в верхней десятке. На экран вернулись ее старые фильмы.
Эмоциональная Бонни. Техасская Бонни.
Ну так вот, Алекс обнимал ее совсем недавно, в прошлый понедельник. Да, очаровательная девчонка; да, ей действительно нужны эти очки в роговой оправе: ничего не видит уже в двух футах от себя; да, она постоянно читает, но, конечно, не Сартра, или Кьеркегора, или Симону де Бовуар и «прочую старомодную дребедень». Нет, она читала детективы. Она прямо-таки помешана на них. И нет, она больше не пьет, они отучили ее от выпивки. Кстати, наркотики тоже не употребляет. Кто утверждал обратное?
И вообще, перестаньте поносить «Полет с шампанским»! Как не преминул отметить Алекс, такого шанса ему уже много лет не выпадало. Он занят в семи эпизодах, и ему обещали еще парочку. За всю свою карьеру он еще никогда не ощущал такого выброса адреналина в крови.
Мыльные оперы, транслирующиеся в ночное время, вернули зрителям всех стоящих актеров: Джона Форсайта, Джейн Уайман, Мела Феррера, Лану Тернер. Так где, на хрен, наш художественный вкус?!
Хорошо-хорошо. Но нам нужно что-нибудь горяченькое о Бонни. Как насчет того случая со стрельбой прошлой осенью, когда она приняла своего нового мужа, продюсера «Полета с шампанским» Марти Морески, за грабителя и всадила в него пять пуль в их спальне в Беверли-Хиллз? Даже я обратил тогда внимание на скандальную историю. Ну давай же, Алекс! За этим ведь что-то стоит. Не может не стоять.
Алекс покачал головой. Он может поклясться, что Бонни слепа, как летучая мышь. Они с Марти стали голубк а ми, которых свел вместе «Полет с шампанским». А Марти — режиссер, продюсер и автор сценария фильма. Съемочная группа его обожает. Это все, что мог сказать нам Алекс.
Честь мундира, ворчали мы.
Нет, защищался Алекс. И кроме того, самая интересная сплетня о Бонни — старая история о том, как актриса нашла отца для своего ребенка в те далекие времена, когда была крупной фигурой в зарубежном кино. Неужели мы не слышали эту историю?
Как только Бонни решила родить ребенка, она тут же кинулась на поиски идеального образчика мужского пола. А самым красивым мужчиной, какого она когда-либо видела в своей жизни, оказался светловолосый, голубоглазый парикмахер Джордж Галлахер, известный как Джи-Джи, рост шесть футов четыре дюйма, к тому же сложен как бог. (Тут все из нас, кто видел его в рекламе шампуня, дружно закивали. Ньюйоркцы тоже его знали. Чтобы попасть в его салон, нужно было записываться за три месяца.) Загвоздка состояла в том, что он был геем, абсолютным, окончательным и бесповоротным, и в жизни не лежал в постели с женщиной. На самом деле он признавал единственный надежный способ, простите за выражение, сексуального выхода, а именно самоудовлетворение, стоя на коленях у ног какого-нибудь черного самца в высоких кожаных сапогах.
Бонни поселила его в своих апартаментах в парижском «Ритце». Она угощала Джи-Джи изысканными винами и всяческими деликатесами, возила на своем лимузине на работу в салон на Елисейских Полях и часами обсуждала с ним его сексуальные проблемы, и все было бесполезно, пока она неожиданно не подобрала к нему ключик.
А ключиком тем были грязные разговоры. По-настоящему грязные разговоры. Ведите их с Джи-Джи, и ему будет плевать, кто перед ним. Он сделает это! И, непрерывно нашептывая ему на ухо о наручниках, кожаных сапогах, черных хлыстах и черных членах тайных обществ, Бонни таки затащила его к себе в постель и заставила «делать это» всю ночь, а затем «делать это» во время съемок в Испании ее последнего хита «Смерть под солнцем». Кроме того, он делал ей прически и макияж, выбирал для нее одежду. А она вела с ним грязные разговоры. И они спали вместе в ее гримерной. Но когда она поняла, что забеременела, то вручила ему обратный билет до Парижа, поцеловав на прощание и сказав большое спасибо. Девять месяцев спустя он получил из Далласа, штат Техас, открытку и фотокопию свидетельства о рождении, где в графе «отец» значилось его имя. Ребенок получился великолепный.
— А как сейчас выглядит этот ребенок?
— И не спрашивайте!
Хотя если серьезно, то малютка была настоящей куколкой, просто прелесть. Алекс видел ее в прошлом году на Каннском кинофестивале во время ланча на террасе «Карлтона». Марти Морески еще тогда рыскал в поисках актеров для своего «Полета с шампанским» и снова открыл для себя Бонни — единственную и неповторимую, женщину, которой суждено было стать его женой.
Что касается Джи-Джи, то ему очень понравилось быть отцом такой куколки; он преследовал Бонни и малышку по всей Европе, чтобы хоть пять минут пообщаться с ребенком, подарить игрушечного медвежонка и сделать пару фотоснимков для украшения салона. В конце концов, когда Бонни стала сыта этим по горло, она с помощью юристов заставила Джи-Джи убраться из Европы, и он обосновался в Нью-Йорке, где и открыл новый салон.
Алекс, расскажи еще что-нибудь!
Прием шел своим чередом, анекдоты становились все рискованнее и смешнее, а Алекс — все пьянее, и тут открылась одна очень интересная вещь: ни одна из двусмысленных баек Алекса не вошла в его автобиографию. Ничего скандального о Бонни или о ком-то еще. Алекс не мог причинить боль своим друзьям.
Мы слушали бестселлер, который никому не суждено прочитать. А потому неудивительно, что мой обожаемый агент Джоди и редактор Алекса Диана сидели над нетронутыми напитками с таким видом, будто кол проглотили.
— Ты что, хочешь сказать, ничего этого нет в его книге? — шепотом спросил я Джоди.
— Ни единого слова!
— Что ж так?
— И не спрашивай!
Немножко протрезвев после трех чашек кофе, я зашел в телефонную будку и позвонил домой в надежде, что Белинда нашла ключи и попала внутрь или, по крайней мере, оставила сообщение на автоответчике.
Она не сделала ни того ни другого. Только звонок от моей бывшей жены Селии из Нью-Йорка с просьбой срочно одолжить ей пятьсот долларов.
В конце концов я повез Алекса обратно, и мы с ходу переругались, перекрикивая свист ветра в открытой машине, по поводу того, что он не захотел поместить в автобиографию ни одного анекдота.
— Как насчет чего-нибудь солененького, которое никому не повредит? — настаивал я. — Забудь Бонни и Джорджа Парикмахера, как бишь его там… Ты ведь столько всего знаешь!
— Слишком рискованно, — покачал головой Алекс. — И кроме того, людям не нужна правда. Сам знаешь, что не нужна.
— Алекс, ты безнадежно отстал от жизни. Сейчас люди так же помешаны на правде, как в пятидесятые на лжи. И ты не можешь погубить чью-нибудь карьеру небольшим скандалом.
— Ни черта подобного. Сегодня они могут вытащить на свет божий ту грязь, о которой вчера даже слышать не хотели. Но это должна быть дозированная грязь в дозированном количестве. Джереми, мы имеем всего-навсего новый набор иллюзий.
— Алекс, я не верю своим ушам. Думаю, это не только циничное, но и не слишком красивое утверждение. Поверь мне, времена изменились. Шестидесятые и семидесятые повлияли на всех без исключения, даже на жителей захолустных городков, которые и не слышали о сексуальной революции. Идеи того времени подняли популярное искусство на новый уровень.
— Что за вздор ты несешь, Уокер! Ты хоть смотрел телевизор в последнее время? Можешь мне поверить, «Полет с шампанским» — жуткое барахло. Жалкое подражание «Пейтон-Плейс», выпущенному в пятидесятых. Только прически другие.
Мне стало смешно. Всего час назад он утверждал обратное.
— Хорошо, возможно, и так, — согласился я. — Но сейчас любое телевизионное шоу может затрагивать тему инцеста и проституции, на которую было наложено табу двадцать лет назад. В наши дни люди уже так не боятся секса. Они прекрасно знают, что многие известные актеры — геи.
— Да уж, и они простили этот грех Року Хадсону, [7]поскольку тот умер от рака. Они простили и Мэрилин Монро за то, что она стала секс-символом, поскольку Мэрилин уснула вечным сном. Да, поскольку секс несет с собой смерть и страдания, этот ее поступок оправдал ее в глазах публики. Ты только посмотри на документальные фильмы и передачи с копами. Точно говорю, все это секс и смерть, как было испокон веков.