Она пахнет яблоками и снегом… нет… замерзающими белыми розами, чьи шипы совершенно беззащитны и едва могут уколоть кого-то всерьез. Да что сегодня за день, одни грустные воспоминания! Я знаю, это все дождь виноват. За спиной раздается родной мужской голос:
— Опять прячешься в своей норке? Я думал, ты хоть немного соскучишься по мне и не станешь убегать.
Я медленно оборачиваюсь и показываю Лоуту свечу — довольно объемное оправдание моего исчезновения с кухни. Муж утвердительно кивает и его лицо проясняется.
— У меня есть для тебя подарок.
— Кроме кабана?
Мужчина удивленно вскидывает брови и, подойдя ближе, забирает у меня свечу и кладет ее обратно на столик. А потом берет меня за руку с явным намерением увести за собой.
— Я тебе покажу. Ты примеришь и скажешь — нравится или нет.
Затаив дыхание, я иду вслед за мужем в спальню, и мои руки слегка дрожат от волнения. Меня ждет сюрприз, возможно, записка от Гордаса или что-то другое, но обязательно важное для меня. И к тому же требующее особо торжественной обстановки для вручения, недаром же Лоут сразу мне не показал свой подарок, а тщательно подготовился.
Муж посадил меня на кровать, а сам разместился на ковер у моих ног. Я глубоко вздохнула и соединила ладони будто для молитвы.
— Нужно глаза закрывать?
— Как хочешь. Только не жди чего-то очень уж ценного, это всего лишь желтые камешки. Но я думал о тебе, когда их выбирал.
Лоут положил мне на колени янтарное ожерелье. Я сразу догадалась, что это именно янтарные бусины, продолговатые «виноградины» равного размера и формы. Теплые и гладкие, с мелкими светло-зелеными вкраплениями внутри.
— Лоут, они чудесны! Спасибо.
Он разместил локти у меня на коленях и теперь уперся подбородком о свои руки, глядя снизу вверх мне в лицо.
— У нас они называются «слезы Антарес».
Назад
123
Вперед
Я перебирала бусы, рассматривая их на свет, и глубокомысленно рассуждала вслух:
— Слезы вашего солнца — как правильно сказано, Лоут! Они же застывшая смола древних деревьев, а в этом камешке, смотри, прячется крохотный жучок. Когда-то он карабкался по стволу гигантской сосны и нечаянно увяз в ее соке, окаменел, застыл и добрался до наших дней в целости. Это же настоящее чудо, что мы можем теперь проследить его печальную судьбу.
— Да, их много… застывших там…
Я поспешно надела ожерелье на шею, а потом взяла лицо мужа в ладони и, наклонившись совсем близко к нему, прошептала:
— Пожалуйста, не молчи, не скрывай! Ты ведь что-то про него знаешь, я вижу. Ты должен сказать и мне, иначе я с ума сойду. Лоут, пожалуйста!
Тогда он развернул к себе мою правую ладонь и мягко поцеловал ее тыльную сторону, а потом прижался к ней щекой.
— У него все хорошо. Это правда.
Я пыталась задать еще один вопрос — узнать хоть немного больше, но Лоут приложил палец к моим губам и заговорил сам.
— Больше ни слова, пока не примеришь браслет.
— Мне? Еще подарок… Лоут, ты меня так избалуешь… Может, не следовало…
— Тшш… смотри, как он хорош! Идеально подходит к бусам. А вот и еще один.
— На вторую руку, да? А на ноги ничего не предусмотрено? Экая жалость!
Я заигрывала, я нарочно дразнила его… Известие о том, что Лоут виделся с сыном, меня окрылило. Мы с мужем смотрели друг на друга, и казалось слышали как гулко стучат наши сердца — между нами возникало непреодолимое притяжение. Потом я позволила Лоуту одеть один из браслетов на мою щиколотку и не противилась, когда жесткие мужские пальцы приподняли край моего платья, обнажая бедра.
— Откинься назад и сосредоточься только на своих ощущениях. Хочешь, включу музыку или тот визуальный ряд, что понравился тебе в прошлый раз?
— Ммм… бескрайний космос и огоньки далеких звезд… хочу…
— А я хочу любить тебя… всегда хочу любить тебя… я очень скучал, мейла…
— Я тоже… Иди ко мне…
— Сейчас… я иду… медленно… как тебе нравится…
— Да, мой царь.
— Почему «царь»… нет, я не могу сейчас думать о чем-то кроме тебя … ты расскажешь после, я не забуду… да, еще зеркало… и даже не спорь…
— Хорошо… пусть так.
Стоя на коленях перед кроватью, он целовал мой живот, облизывал и посасывал увлажнившиеся лепестки моих половых губ, а я лежала поперек нашей широкой постели и, прижав руки к груди, через зеркало на потолке следила за тем, как темноволосая голова Лоута мерно покачивается между моих разведенных бедер. Это было приятно… И особенная сладость состояла даже не в физических ощущениях, а скорее в чувстве некой гордости оттого, что мой мужчина готов столь интимно прикасаться ко мне «там».
Я слегка согнула колено и протянула руку к плечу мужчины.
— Ты мне нужен…
— Хочу, чтобы ты кончила сейчас.
— Нет, вместе.
Он торопливо помог мне избавиться от платья и сразу лег на меня сверху. И это было самое лучшее, что случилось с нами за последние полтора месяца.
Разнежившись после близости, я лежала на руке Лоута, спиной к нему, поглаживая его расслабленную ладонь, а второй рукой он обнимал меня поверх тонкого одеяла.
— Ты хотела рассказать о царе…
Мне не особо хотелось сейчас говорить, да и вообще открывать глаза, но начав историю, постепенно я воодушевилась:
— Это старая сказка… Говорят, он был очень мудрый и хорош собой. А также весьма богат и наделен большой властью. И женщин у него было много. Ммм… кажется, семьсот жен и триста наложниц. Представляешь?
— Не-ет.
— А ты хотел бы столько женщин, только скажи честно, хотел бы?
Лоут потерся носом о мое голое плечо, потом поцеловал его и тихо ответил:
— Мне достаточно одной тебя. Зачем другие?
— Но будь такая возможность, ведь ты бы не отказался, верно? Если бы ты был царем и все было можно тебе?
— Странные ты задаешь вопросы…
— Ну, тогда слушай дальше. Этот царь по-настоящему любил только одну девушку. Ее звали Суламифь. Она была совсем юной и работала в винограднике, она жила бедно. А потом царь увидел ее и возлег с ней под кедрами.
Я тихо засмеялась, а Лоут, кажется, был серьезен.
— Им было так же хорошо, как нам сейчас? Раз уж ты назвала меня царем.
Теперь я смущенно улыбалась, душа трепетала от его мягкого глубокого голоса и осторожных прикосновений губ к моей шее.
— Может, и так. А потом царь забрал девушку в свой роскошный дворец и подарил множество украшений из драгоценных камней. И когда ты надел мне браслет, я почему-то вспомнила эту историю. Вот и все.
— Значит, я чем-то похож на того царя.
Он отодвинул одеяло и взял мою грудь в свою большую ладонь, а я все еще пыталась сосредоточиться на рассказе.
— Помню, как Суламифь говорила о нем: «Голова его — чистое золото, волосы его волнистые, черные как ворон…» И в них были серебряные нити, как у тебя. И стало больше за последние дни, ох… я заметила.
— Знаю. Может, когда моя голова совсем побелеет, ты полюбишь и меня.
Мне захотелось повернуться к нему и ответить, но Лоут крепко удерживал и не отпускал, и тогда я заговорила скороговоркой:
— Я и сейчас тебя люблю. И тебя и… его тоже. Не знаю, как такое возможно, но я это чувствую. Я же не вру сама себе. Ведь он вернется, правда? А что будет дальше, я пока не очень представляю. Лоут, ты мне поможешь? То есть нам поможешь, ведь, правда же?
Сама не знаю точно, о чем я его просила, казалось, Лоут может все решить правильно и хорошо для всех.
— Тише… тише… твои слезы ничего не изменят.
— Но ты хочешь, чтобы он вернулся? Ты его ждешь?
— Конечно. Конечно, мейла.
— Если бы от меня что-то зависело, я бы сделала все, понимаешь!
Наконец Лоут отвел руки и склонился надо мной, строго глядя в глаза.
— А ты не думаешь, что он вернется совсем другим человеком? Маракх ломает людей. Или превращает в камень. В кусок железа. В глыбу льда.
Я взяла его лицо в ладони и выдохнула прямо в приоткрытые сухие губы:
— Тебя же он не сломал.
— Но ты не знала меня в возрасте Гордаса. А ведь я был похож на него, мейла. Но, возможно, что с годами вернусь обратно в то блаженное состояние неведения и единства с миром. И смогу вспомнить старые песни и сказки. Ради тебя…
— А что будет с ним?
— Он отправится своим путем. Взрослому мужчине уже не нужна мия. Тебе следует быть к этому готовой. Я честен с тобой, Соня.
Я хотела что-то возразить, но слова путались на языке, да и к чему спорить. Лоут прав, зачем загадывать на будущее. Муж откинул разделяющее нас одеяло и принялся снова целовать мою грудь, коленом разводя в стороны мои бедра.
— Чего желает моя царица…
Я запустила пальцы в его слегка отросшие волосы и неловко пробовала смеяться.
— Ах, нет, я всего лишь бедная девушка из виноградника, опаленная солнцем другой планеты. «Положи меня как печать на сердце твоем, как перстень на руке твоей, потому что крепка как смерть любовь и жестока, как ад ревность: стрелы ее — стрелы огненные».
— Все истинно так, моя сладчайшая Возлюбленная!
Он никогда прежде не произносил подобных слов, даже любимой меня не называл, только мейла и дорогая Соня. Вот уж и впрямь, чудеса…
Опьяненные таинством соединения, мы едва различили негромкий стук в дверь, после чего она отворилась и монотонный голос доктора Рика провозгласил, что нам следует спуститься в столовую для "вкушения ужина".
Не размыкая объятий, мы посмотрели в сторону бесцеремонного гостя, осмелившегося тревожить хозяев в столь интимный момент. А через несколько секунд я уже хохотала во весь голос. Рик стоял у порога с невозмутимым видом, сжимая в руке ту самую толстенную розоватую свечу — она была зажжена, распространяя кругом тонкий яблочный запах.
Ну, уж теперь-то бесстыжему роботу не придется жаловаться на нас в местный «комитет неудовлетворенных женщин». Акт супружеского соития, что называется, на лицо. И какие еще нужны свидетельства, если Рик сам держал свечку при столь важном оздоровительном мероприятии.
Через полчаса, приняв душ и одевшись, мы все же вышли к столу и воздали должное кулинарным талантам нашего второго, более покладистого механического помощника. Запеченное большими кусками в специях наподобие буженины, а после порезанное тонкими ломтями, мясо кабана оказалось на удивление сочным — таяло на языке, заставляя тянуться за новой порцией.
Еще мы пили вино из высоких, узкогорлых бутылей, кормили друг друга спаржей и острой овощной приправой, а завершили пиршество отварными моллюсками и рыбой на пару. Я даже не стала пробовать десерт, пусть Рин спрячет ореховое мороженое подальше и напомнит о нем завтра.
Уснули мы прямо в гостиной на широком разобранном диване прямо в одежде. Нас усыпил равномерный шум дождя за окнами и спокойная чувственная мелодия, растекающаяся по дому, в котором всю ночь будет стоять аромат яблок.
Глава 40. Гнев и милость богини
Маракх
Первые дни было мучительно трудно привыкать к мысли, что он остался один. Сначала Гордас искал Харди, иногда звал его во весь голос, уже слабо надеясь на встречу. Но привлекать к себе внимания не хотелось. Порой возникало жуткое ощущение, что лес враждебен и те образы, что сводили с ума напарника, теперь готовы взяться и за него самого. Спасение Гордас видел в одном — отключить эмоции и существовать наподобие дикого зверя: добывать еду, следить за костром, хорошенько заметать следы на ночь.
По мнению Шалока, ошибка Харди заключалась в том, что он сравнивал жизнь до Маракха с унылым лесным обитанием, признавая полную нелепость подобных проверок. Неверный подход! Надо забыть о прежних развлечениях и удобствах, как будто это был лишь красивый сон, и теперь настало время пробуждения.
Настоящая жизнь началась только сейчас, и в ней хватало своих сюрпризов и удивительных находок. Гордас сам поражался, насколько он стал внимательней и собранней. Мог в течение часа наблюдать за букашкой, ползущей по сосновой коре, долгое время бездумно вглядываться в речные струи.
Это получалось настолько естественно и легко, будто все прежнее существование в особняке или тренировочном лагере служило лишь прелюдией к нынешней однообразной «животной» жизни. Даже образ любимой женщины как-то померк на фоне розовеющего восхода Антарес.
Соня казалось далекой и отчужденной, уже не приходила во снах, не терзала воображение. Дни и ночи, тайком проведенные вместе с мией, вспоминались теперь через пелену холодного утреннего тумана. Может, ничего и не было? А если и было, то разве могло длиться вечно, когда здесь ожидал этот древний противник, ощетинившийся всеми сосновыми иглами Маракх.
Однажды, изучая лес, Гордас наткнулся на два скелета крупных самцов оленей. Уже выбеленные дождями, обглоданные мелким зверьем, остовы были намертво сцеплены межу собой ветвистыми рогами. Не трудно догадаться о причине смерти благородных животных. Сражаясь за самку в период весеннего гона, олени крепко соединились костяными отростками и после не смогли разомкнуть эту связь. Оба зверя были сильны и смелы, никто не хотел сдаваться и позорно прятаться в чаще, а все решила досадная случайность.
Соперникам пришлось долгое время держаться вместе, насколько это было возможно, и умерли они от нападения хищников или от голода. А самка досталась более удачливому и, возможно, более осторожному конкуренту. Присев на корточки возле еще целых широколобых черепов, Гордас впервые задумался об отце, как о возможном препятствии на пути к Соне.
А имеет ли он, Гордас, право на эту женщину? Она принадлежит отцу. Лоут милостиво разрешил сыну насладиться ее обществом, но после возвращения с Маракха захлопнет дверь перед его носом. Еще одна из традиций Марионы. Взрослые сыновья солдат почти не общаются с отцами и живут каждый своим домом.
Будучи еще мальчиком Гордас пытался расспрашивать Лоута о его родителях, но получал короткие четкие ответы. Старшее поколение Шалок обустроилось на благоуханном острове к западу от города на побережье и не нуждается в обществе родни. По мнению отца, таких объяснений должно было хватить, но Гордас однажды захотел убежать из дому, чтобы повидать деда.
И сейчас в лесу на Маракхе, спустя много лет, Гордас заново переживал то чувство беспомощности и одиночества, охватившее его на пустом берегу. У мальчика не было лодки, а управлять летмобилем он пока не умел. Ну, так потом, когда в руках прибавилось силы, а ум постиг все тонкости пилотирования… почему же Гордас не вспомнил о своей мечте встретиться с близкими людьми. Почему оставил надежду разыскать отца своего отца, взять его за руку и о чем-то расспросить?
И неужели Гордас должен отказаться от Сони только потому, что она является женой Лоута? Нет! Уж если она хочет жить с ним и расстаться с Шалоком старшим, если таково будет ее желание, то Гордас сделает все, чтобы забрать любимую себе. Только себе. И уже ни с кем ее не делить! А отцу придется смириться и уступить. Гордас вернется с Маракха уже не тем мальчишкой, который, молча, благоговеет перед непререкаемым авторитетом старшего в семье, а вполне самодостаточным мужчиной.
На Маракхе все почему-то видится иначе… Отчего именно сейчас так тяготят воспоминания… Будто только и ждали момента, чтобы напасть толпой смутных образов… Тот вечер, когда отец заставил Соню принадлежать ему, насильно уложил ее в постель у него на глазах, и Гордас просто ушел… ушел… как он мог уйти тогда?! Она же не хотела быть с ним, отец это видел и продолжал настаивать назло ему, а вдруг сейчас, там, дома он снова заставляет ее… А Гордас так далеко и ничего не может исправить… О, нет! Как это больно!
В ярости мужчина раскидал ногами оленьи кости перед собой, а потом, хрустя шейными позвонками под тяжелой подошвой ботинок, принялся растаскивать в сторону и сами грузные черепа. Несколько сильных ударов и пара отростков на рогах обломились, наконец, освободив своих безмолвных хозяев из общего плена.
«Только так, через боль, через ненависть и борьбу можно получить свое — то, к чему рвется сердце, к чему тянется душа. Я буду сражаться честно, отец, но я уже не уступлю тебе ни в чем. Если она выберет меня… Моя мия, моя мейла, моя любимая женщина… Но сначала я должен доказать, что достоин ее, сначала я должен выжить и вернуться домой. Вернее, мне придется построить свой дом, потому что в прежнем мне уже не будет места».