Да… возможно, придется позволить вам видеться иногда. Рик рассчитает сроки, когда ты будешь наиболее склонна к зачатию. Ты же хочешь иметь ребенка? Других вариантов, к сожалению, нет. Я выращу ваше дитя, как свое собственное — в нем будет течь и моя кровь.
Я рванулась из его рук и, усевшись на пятки, выкрикнула:
— А если родится сын? Ему тоже уготована эта проклятая проверка?
— Может, у нас появится девочка, — примирительно заявил Шалок. — Зачем понапрасну думать о будущем, которое нельзя изменить?
— Ах, нельзя, да? — возмущению моему не было предела. — Какой же ты после этого бог, если не можешь помочь даже собственным детям?
— Соня, успокойся. Я простой человек. А людьми правят законы.
— Кто же их создает — эти ваши законы? Может, хватит сваливать все на небожителей, а пора начать самим что-то менять.
— Бунтарка! — с нескрываемым восхищением выдохнул Лоут. — Так ты до рассвета не заснешь.
— Лоут, ты чудовище! — прошептала я, ладонями обнимая его лицо. — Ужасное и несчастное существо одновременно. Клубок противоречий и бездна отчаяния.
— Я всего лишь человек, Соня… Такой же как ты…
Глава 46. В становище у подножья гор
Маракх
…Мне снилось кладбище Богов. Кресты, пентакли, пентаграммы, сосцы волчицы, лязг оков, и соль разрушенного Храма, и воздух, пряный и морской. Я шел один. Навстречу мне струились призрачные лица: они просили помолиться, прося о хлебе и вине, тянулись призраки ко мне…
И шел слепой я по песку, потом вода меня держала, змея, свое глотая жало, прильнула ласково к виску, и чешуей касалась скул. Четвертый день живу без сна, и ночь безжалостно подходит… Отец… не надо… не сегодня… звезды блестящая блесна уже у рта… и древний час…
Отец, почто оставил… нас? (с)
Гордасу казалось, что он умер и ничего плохого с ним случиться уже не может. Правда, зачем-то при сознании еще оставалось тело — легкое, иссушенное пустыней, оно внезапно стало надоедать, как изрядно поношенная одежда. Порой Гордасу хотелось избавиться от своей плоти, стянуть ее с себя, как змеи сбрасываю старую кожу, словно негодный чулок.
И вот тогда-то возможно начнется настоящая полноценная жизнь, лишенная всех тягот физического телесного существования, прервется череда бесконечных примитивных процессов вроде круговорота крови, разносящего по клеткам питательные частицы и кислород, остановится обмен веществ — разрушение отживших структур и рост новых.
Лежа на холодном песке лицом к безразличному куполу иссиня-черного неба, Гордас отчетливо слышал, как безропотно работает веками отлаженный механизм его сердца, но дух мужчины в это время свободно парил между льдом и пламенем Короны. Что еще удерживает его на этой бесплодной, чужой земле?
Долг… память… амбиции… Какая мелочная суета для того, кто постиг хрустальную музыку звезд, кто греется у небесных костров и способен покинуть пределы родной планеты, чтобы раствориться во Вселенной, но не исчезнуть совсем, а стать посланником в другие, еще неизведанные миры.
Может, здесь осталось незавершенным какое-то важное дело? Гордас силился вспомнить свою прежнюю жизнь, и она казалось ему набором детских картинок. С самой юности под руководством отца шла изнурительная подготовка к чему-то торжественно-страшному и манящему. Посвящение на Маракхе. Проверка на пригодность службе в рядах армии Марионы. Какой абсурд…
Люди на побережье суетятся как муравьи под этой бездонной, опрокинутой чашей и вся-то их жизнь состоит из крохотных однообразных радостей и печалей. Люди стареют и умирают, сменяя поколение за поколением, и над каждой судьбой висит неумолимая случайность — прихоть Марионы.
В таком случае, что есть самого ценного в таком пустом бессмысленном существовании, на что опереться, вокруг чего строить свою маленькую жизнь, будучи запертым внутри своего уникального биоскафандра, именуемого человеческим телом… Верность, дружба, любовь… Вечная загадка и вечный выбор…
Гордас слабо застонал, чтобы наконец согнать крупную ящерицу довольно мерзкого вида, усевшуюся прямо на живот курсанта. Поймать юркую тварь даже не стоило пытаться. Мужчина так долго находился без движения, что на тепло его тела вышли еще несколько обитателей пустыни — таких же проворных и безобразных в своих шипастых кольчугах. Похоже, на сей раз их вызвало на поверхность предчувствие перемены погоды, а не поиск еды.
Гроза… Неужели это правда раскаты грома, а не слуховые галлюцинации? Отец же не мог солгать… Уже через недолгое время томительного ожидания Гордас жадно пил воду, щедро льющуюся из разорванных в клочья серых небес, стягивал одежду, чтобы напитать влагой все тело, возродиться заново.
Жить… даже в одиночестве на краю света… Жить, чувствуя как дышат расправленные легкие от обилия свежего воздуха, как двигаются припухшие суставы рук, смывая с груди песчаную корку…
Пока есть силы двигаться дальше — он будет жить так же как эта пустыня, еще день назад казавшаяся песчаным кладбищем. Все изменялось буквально на глазах — сморщенные колючие кусты наливались соками и расцветали, растрескавшаяся земля покрывалась сеточкой зеленой травы, среди которой пламенели бутоны маков.
Чем дальше к северу брел Гордас, тем все причудливее изменялся пейзаж, напоминая естественную природную оранжерею. Мужчина даже не знал названий встреченных растений, одни цветы были похожи на лилии, другие кустарнички напоминали приморскую вербену. Еще вокруг куртинками росли низкорослые ирисы и тюльпаны. А вон там на холме притаились малютки примулы, словно высаженные заботливой рукой человека. Откуда-то появились птицы и насекомые — окрестные луга зашуршали, затрещали и засвистели нестройным оркестром.
Все больше угнетал голод, и даже молодая сочная трава приносила мало насыщения, напротив, лишь дразня аппетит. Гордас хищно оглядывался вокруг, неутомимо рыскал в зарослях остролистных толстянок и кактусов. Однажды ему повезло спугнуть парочку кроликов. Самого мелкого он даже сумел поймать, у самой земли накрыв своим телом в прыжке. Вечерняя трапеза показалась курсанту едва ли не лучшей за всю предыдущую жизнь.
Теплая кровь бальзам текла в горло, сырое мясо даже не хотелось долго жевать… И что с того, что спустя полчаса от мучительных спазмов желудка все съеденное оказалось вновь на бурой глинистой почве. Можно продержаться еще несколько дней, тем более, что песчаные барханы остались позади, и теперь перед Гордасом расстилались цветущие степи предгорий. Хорошо идти вперед, имея четкие ориентиры.
В середине пятого дня оголодавший Шалок заметил в зарослях высокой травы несколько грибов, подобные уже встречались курсанту и вроде бы не таили яда. Опустившись на колени, Гордас тщательно обыскал дерновину и собрал весь нехитрый урожай шампиньонов. Настоящее лакомство… почти так же вкусно и питательно, как вчерашние личинки, чудом попавшиеся на глаза, белесыми бугорками облепившие ствол рыхлого увядающего кактуса.
И вдруг Гордас заметил корзину. Настоящую корзину из потемневшей от времени лозы. В ней были птичьи яйца. Всего-то пять мелких крапчатых яиц. Курсант затаился в траве с пушистыми кисточками и какое-то время просто выжидал, но как же хотелось разнообразить свой скудный рацион новым блюдом! Шалок протянул руку и, вынув из пуховой подстилки первое яйцо, тут же разбил его себе в запрокинутый рот, а потом потянулся за остальными.
Его остановил холод клинка, прижатого к шейной артерии. И мелодичный женский голос, с забавным акцентом говоривший на знакомом языке.
— Это не твое. Положи обратно.
Гордас скосил глаза в сторону возможной опасности и раздосадовано подумал, что сейчас может причинить боль незнакомке, стоящей за его спиной. Пара уверенных, быстрых движений, отточенных годами тренировок, и, нависая над распростертой на земле девушкой, мужчина уже сжимал тонкое запястье, тщетно пытавшееся удержать оружие.
— Не бойся, я тебе зла не причиню.
В ответ смуглолицее, кареглазое существо лишь улыбнулось.
— Я знаю. Тебе не успеть.
Гордас тут же почувствовал как, распарывая ткань куртки, в бок ему упирается второй кинжал.
— Да ты умеешь за себя постоять! Думаю, пора заключать перемирие.
— Пора.
Она была очень милая. Длинные каштановые волосы заплетены в косы и украшены алыми лентами. Губы тоже показались Гордасу ярко-красными, словно ягоды остролиста среди сочной зелени листвы. Глаза удлиненные и немного раскосые, густо подведенные черным по нижнему веку. Маленький вздернутый нос. Милая…
Все получилось естественно и легко — мужчина наклонился и поцеловал женщину, лежащую под ним, и она ответила так, словно ждала этого мужчину долгие годы и нарочно выбежала навстречу, заслышав его шаги. Уже потом, долгое время спустя, Гордас вспоминал свой поцелуй на лугу не более как горячий порыв человека, долго пробывшего в одиночестве.
Это было естественное стремление к существу противоположного пола, раскрывшему объятия навстречу, всего лишь веление слепой плоти, изголодавшейся по ласке. Гордас потом не раз убеждал себя в том, что разум и чувства его в тот момент находились в некой отрешенности от происходящего. Женщина сама с готовностью целовала его в ответ, но все же не позволила избавить себя от шароваров, скрытых под просторным платьем-рубахой.
— Меня зовут Ахиль. А как твое имя?
Гордас назвался и, помогая ему подняться, девушка внимательно рассматривала путника, осуждающе прищелкивая языком.
— Да ты совсем слаб, едва на ногах стоишь! Не пойму, как тебе удалось меня уронить.
— Разве ты такая сильная?
— Когда ты окрепнешь, мы будем бороться, и я тебе докажу.
Улыбаясь, Гордас покачал головой, заметив нетерпеливые нотки в голосе Ахили.
— Я не стану соревноваться с женщиной.
— Отчего же? Боишься проиграть? Но в этом нет большого стыда.
— Может быть. Просто считаю, что нам ни к чему играть в подобные игры. Хочешь, считай себя более умелой и ловкой, но в силе ты мне уступишь, даже сейчас. Правда, у тебя есть нож и ты, похоже, искусна в обращении с ним.
Девушка зарделась от неожиданной похвалы и вдруг напомнила Гордасу юную, едва распустившуюся розу в родном саду. А вместе с ней и другую женщину, с глазами голубыми и прозрачными, как небо в полуденную жару. Сердце рванулось из клетки ребер и отозвалось ноющей болью где-то в самом центре его существа. Шалок обхватил себя руками за плечи и согнулся, чтобы хоть немного унять эти жгучие ощущения, переместившиеся уже куда-то выше его телесного восприятия.
— Тебе плохо? Ты хочешь пить и, верно, голоден. Пойдем… пойдем, я тебя провожу. Ты отдохнешь в нашем доме — я помогу дойти. Вот так. Держись крепче, я же сказала, что очень сильная. Придется поверить.
Опираясь на плечо девушки, Гордас медленно переставлял ноги по еле приметной тропке среди колышущихся белых султанов высокой травы. И как раньше он не приметил это корявое деревцо и каменистую насыпь, слишком увлекся грибами, польстился на чужое добро… И попал в плен. Самый прекрасный плен на свете… Тенета человеческой дружбы.
— Ахиль, скажи, а другие люди, похожие на меня, проходили в ваших краях?
— В эту весну я слышала о троих, может, твои братья в соседнем кочевье.
Гордас смеялся вслух, как будто подошел конец всем его передрягам. Он снова среди людей, ему дадут пищу и кров, о большем сейчас он и думать не смел. Половина пути пройдена… пройдена. Гордас чувствовал, как с каждым шагом ликует душа.
Он смог выжить, справился с отчаянием, одолел лес, болота и песок, осталось теперь пройти ледники и само посвящение, всего-то немного боли от рук отца. Но это будет желанная боль, ведь за ней последует избавление от прежних страданий — все испытания кончатся, и Гордаса наконец-то признают достойным солдатом своей родины. Отец сможет им гордиться. Вот ради чего стоило дойти до финала.
Последующие дни и недели курсант существовал словно в ином измерении, настолько уклад жизни в становище песочников отличался от его прежнего быта на побережье. Уже не нужно было себя готовить к ответственной миссии, никаких тренировок и замеров параметров, никаких грандиозных целей и задач. Гордасу казалось, что все свои юные годы он шел именно сюда, к этим спокойным приветливым людям с детской непосредственностью принявшим чужака в свой размеренный быт.
Шалок поселился в шатре родичей Ахиль. Никто из членов ее семьи не удивился оборванному бородатому мужчине, которого нашла в степи юная охотница. Его появления словно ждали, а потому встретили как гостя, правда, без особых церемоний и привилегий.
Быстро восстановившись после тяжелого маршрута, Гордас стремился принести пользу своим новым друзьям — вместе с отцом и братьями девушки он мастерил ловушки на птиц, чинил немудрящее оружие, участвовал в соколиной охоте, добывал воду из колодца, помогал Ахиль стричь баранов и валять шерсть для изготовления обуви.
Да, песочный народ невероятно отставал в развитии от марионцев, но был заметно ближе к природе, не обременяя свои общины социальными и религиозными распрями. У подножия гор все семьи имели примерно равный достаток, зависимый лишь от степени трудолюбия людей и количества их в ячейке. Вожака выбирали большим Сходом и затем беспрекословно подчинялись его решениям.
Кроме Шалока в этом поселении обосновались еще двое курсантов, и постепенно марионцы сблизились между собой. Тихими светлыми вечерами у костра мужчины обсуждали планы на будущее. Пройдет еще десяток дней и в пологую долину среди скал — в центр природного амфитеатра спустится военный корабль.
Представитель командования военных сил Марионы соберет курсантов и выслушает решение каждого. И вот этого-то дня пылкая Ахиль боялась гораздо больше, чем стаи свирепых красных волков, нападавших порой на верблюжьи и овечьи стада общины.
Ахиль не хотела, чтобы красивый, молодой гость покидал ее шатер. Ахиль полюбила его всем сердцем, и он иногда был готов принять ее нежность, но вдруг задумывался и виновато опускал глаза. Гор-дас хороший работник и будет ей славным мужем.
Ахиль научит его петь песни степного народа и радоваться ее смуглому гибкому телу опрокинутому на белых шкурах в полумраке степного жилища. Жаль, что она не допустила его до себя при первой же встрече, тогда он был пьян от ее глаз и губ, и душа его пойманной птичкой билась в ее маленьких жестких ладонях.
А теперь Гор-дас вспомнил, что где-то за лесами и горами его ждет другая женщина, но она уже принадлежит его отцу. Какой же он глупый, этот Гор-дас. Красивый, смелый и глупый… Зачем бежать к чужому очагу и хлебать из чужой миски, если под твоим носом дымится горячая похлебка, сваренная для тебя одного.
— Останься со мной, мой барс, ни одна женщина не будет любить тебя крепче. Я слышала про ваши законы, они мне не нравятся, они делают из мужчин орлов с перебитыми крыльями. Я буду называть тебя господином, буду служить тебе как раба, хочешь — топчи ногами, хочешь посади на цепь, как последнюю собачонку…
Гордас ласково целовал макушку разволновавшейся подруги, обнимал ее, желая успокоить, и даже усаживал на колени, словно несмышленое дитя для долгого разговора.
— Ахиль, что ты говоришь, опомнись, тигрица моя! Да стоит мне поднять на тебя руку, я лишусь пальцев на ней, а если какой-то мужчина вздумает воспользоваться плетью, то и минуты не пройдет, как твой верблюд уволочет его привязанным за собой — подыхать в степи.
Девушка жарко обвила руками плечи мужчины. В глазах ее стояли огромные слезы.
— Тебе я готова повиноваться — только тебе!
— Ахиль, я не могу остаться… ты знаешь.
— Но почему? Это не запрещают ваши обычаи, в каждом кочевье есть люди с побережья. Некоторые доживают здесь последние дни в мире и благоденствии, окруженные любящими родными. Некоторые имеют сразу двух жен, я соглашусь и на это, меня же ты сделаешь старшей. Подумай, Гоор…
— Невозможно.