Сенди взяла мужчин под руки, и они втроём продолжили свой путь до гримерки. Русая головка актрисы едва доходила Тристану до плеча.
— Ой, а ты чего такой горячий? Я даже через мундир чувствую, ты не заболел? Смотри, премьера ж через неделю, — ее голос звучал обеспокоенно. Тристан покачал головой.
— Да это все поддева, чтобы Жавер на фоне вот этого преступника бледной тенью не выглядел, — кивок головы в сторону Рича, и мерзкая капля пота стекла от уха за шиворот. — Но я уже почти сварился, честно. О душе мечтаю последние часа полтора.
— Ну ты не жалуйся особо, это не самое трудное, — Сенди улыбнулась и повернула голову к Ричу. — Вальжан твой в прошлом году, когда царя Ирода пел, прямо во время спектакля мизинец на ноге сломал, а там еще и танцевать нужно было. Вот это было тяжко, а, Рич?
— Ой, молчи, дорогая, и не вспоминай, у меня до сих пор ощущение, что тот спектакль кто-то сглазил. Все ни к черту было, с первой сцены, — Ричард покачал головой и поморщился. — Вот кто бы знал, что палец на ноге так долго заживает? А ты, Бенсон, прямо мушкетёр, у меня уже запястье свело с тобой шпагой махать. Учился где, что ли?
— Ага, в школе еще, — Тристан кивнул и сдул со лба искусственную прядь, выпавшую из парика. — Правда, для Джеймса это оказалось больше минусом, чем подспорьем.
— Эх, талантливая у нас молодёжь, куда деваться! Что ж нам, возрастным, делать остается? — Рич скорчил страдальческую мину, и все трое засмеялись, вспоминая, что на репетицию Рич приехал на самокате и в футболке с котом из Шрека.
Гримерок в театре было всего две, женская и мужская, каждая представляла из себя просторное помещение с множеством туалетных столиков, а обилие зеркал создавало ощущение еще большего пространства. Из каждой гримерки был выход в свою душевую, куда теперь и мечтал попасть Тристан. Надо сказать, что у него с детства была странная робость в том, что касалось собственного тела. И раздеваться, и принимать душ в присутствии других людей было для него в школе настоящим испытанием, так что уроки физкультуры оказывались неизменно отравлены этим неприятным ощущением. Видимо, с годами пришла уверенность, а, может, все дело в том, что в выпускном классе в него неожиданно начали влюбляться девушки, но в театр Тристан попал уже не обремененный прежним комплексом и душ после репетиций и спектаклей не стал для него проблемой. В душевой одновременно помещалось четыре человека, так что регулярной стала картина, когда в парах горячей воды несколько голых мужчин стояли вместе, в мыле, и что-то обсуждают. Среди них бывал и сам Тристан.
На стул перед столом начали опускаться мундир, верхние рубашки, нижняя поддева, перед зеркалом лег парик. К Тристану тут же подбежала девушка-гример и начала помогать снимать с лица слои краски. Кроме них с Ричем из актёрского состава в гримерке находились и те из ребят, кто играл революционеров. Рокко сидел на столе в белой рубашке, жилете и в кучерявом чёрном парике, рядом полукругом расположились еще пятеро из тех, кому предстояло идти на баррикады, а в центре, завладев всеобщим вниманием, в кресле устроился высокий рыжий парень в красном пиджаке и что-то вдохновенно рассказывал.
Тристан был уверен, что, впервые увидев Джереми Олдриджа, испытает чувство неприятия, ревности, даже, пожалуй, зависти. На то были причины: быстро простить ему роль Анжольраса Тристан не мог. Однако, оказавшись вместе с Олдриджем на сцене, да еще и сразу в близком контакте, когда нужно было отыграть драку Жавера и восставших на баррикаде, Тристан понял, что злиться или завидовать этому парню у него не было совершенно никаких причин. Роль предводителя революционеров подошла Джереми идеально, и Андерсон был бы полнейшим дураком, если бы взял вместо него кого-то другого. И Тристана отпустило. А тот факт, что они с Джереми были ровесники, способствовал очень лёгкому и быстрому контакту между ними.
Но этот контакт остался только на сцене. После нескольких недель репетиций Тристан мог совершенно точно сказать, что в обычной жизни такого, как Джереми Олдридж, он бы к себе не подпустил. Не то что в качестве друга, даже просто знакомого. Слишком громкий, шумный, активный и смешливый Олдридж казался ему абсолютно никчёмной пустышкой, каким-то образом оказавшейся наделенной потрясающим актёрским и певческим талантом. Вне сцены же он раздражал своим откровенным желанием нравиться, стремлением ответить на каждый флирт с каждой девушкой, жадным интересом к тому, что о нем говорят режиссёры, коллеги, зрители. И хуже всего было то, что на этого парня и злиться было не за что, он совершенно искренне верил, что его должны обожать все.
Находясь рядом, Тристан очень быстро уставал от Джереми, поскольку по какой-то необъяснимой причине оставаться безучастным и равнодушным в обществе Олдриджа не мог никто: он заражал, отравлял, наполняя своей энергетикой и эмоциями всех, кто оказывался в его зоне доступа. Вот и теперь, рассказывая какую-то историю коллегам, Джереми приковывал к себе взгляды, вынуждал слушать, затаив дыхание, совершенно искренне ничего специально для этого не делая. До ушей Тристана долетело имя Гвен Макадамс. Кто-то из парней хохотнул.
— Во даёт Олдридж! За три месяца уже и корда вся у его ног, и главная солистка в рот заглядывает, ну вот где справедливость? — говоривший обратился к стоявшему рядом Элайдже Бакстеру, исполнителю роли Мариуса.
— Бакстер, куда смотришь-то? Он у тебя твою Козетту самым подлым образом отбивает, а ты молчишь!
Раздался дружный смех, и, обернувшись через плечо, Тристан увидел, как заулыбался Элайджа. Вот удивительный человек: тихий, скромный, абсолютно неконфликтный и бесконечно талантливый, любимый всеми, как и Сенди, но по-другому. Бакстер был верный и преданный семьянин, в свои двадцать семь уже имевший жену и четверых детей, и в целом на фоне современного мира он выглядел чуть ли не святым. Поэтому и шутки о его романе с Гвен Макадамс, исполнительницей роли Козетты, всегда были добрыми и абсолютно невинными. И совсем иначе подобное звучало в случае Олдриджа.
— Друг мой, мы разве что-нибудь решаем? — Джереми улыбнулся и подмигнул приятелю. — Женщины сами нас выбирают, в наших силах только поддаться. А Гвен умеет быть настойчивой.
— Ну, будь у меня отец большой шишкой, как у нее, я бы тоже был настойчивым, — и снова раздался дружный гогот.
В гримерку влетел запыхавшийся помощник режиссёра и потребовал всех революционеров на сцену. Тристан проводил их взглядом и усмехнулся про себя. В первое время эта весёлая компания и его регулярно втягивала в свою болтовню, но постепенно немногословного Бенсона оставили в покое и смирились с тем, что он предпочитает молчать и слушать. С Рокко Тристан разговаривал охотнее, чем с остальными, однако совсем уж игнорировать внимание к себе он не хотел, просто сводил его к минимуму.
Из душевой показалась мокрая голова Рича.
— Тристан, можно я твой гель для душа возьму? У меня кончился.
Вот с кем разговаривать всегда было в удовольствие. Тристан кивнул и, дождавшись, пока гримерша закончит свою работу, разделся до белья и пошёл к душевой, забросив полотенце на плечо. Он уже почти дошёл до двери, когда сбоку вдруг возникла фигура в красном и буквально столкнулась с ним нос к носу.
— Ой, прости, — Олдридж отскочил назад, зацепив подбородком голое плечо Тристана, и вдруг покраснел и зачем-то добавил: — Я текст тут забыл.
Сшитые между собой листы сценария быстро нашлись, и Джереми попятился к выходу, виновато улыбаясь.
— Еще раз прости. Ты такой бледный, я не сразу увидел…
Какую бы ещё глупость он ни собирался сказать, все же вовремя остановился, закусил губу и исчез за дверью. Тристан стоял еще пару секунд и, не сдержавшись, рассмеялся. Чудной все же этот Олдридж, явно в детстве где-то сильно по голове получал. Солнечный мальчик, на которого грех злиться.
Потерев плечо, по которому царапнул щетиной Джереми, Тристан шагнул в душевую.
========== Глава 3 ==========
Февраль, 2010
— Черт, Андерсон совсем озверел! Я перед премьерой так не выдыхался, как перед этим сотым спектаклем. Ну ты как? — опускаясь за свой гримировальный стол, Рич хлопнул сидевшего рядом Тристана по спине и тут же отдернул руку, когда тот зашипел от боли. — Чувак, прости, забыл.
Да уж, извинения тут очень помогут, конечно. Тристан замычал в ответ и осторожно дотронулся до челюсти. Дурдом какой-то. С самой премьеры, которая состоялась восьмого сентября, вся жизнь Тристана понеслась вперед невообразимым галопом. Известность и успех свалились на голову неожиданно, но как-то осознать их времени и сил не было, поскольку репетиции и спектакли выжимали все соки. Кроме «Отверженных», Тристану достались роли еще в двух постановках Андерсона, в связи с этим работа в другом театре и пение в кафе быстро исчезли из его жизни. Он заключил с музыкальным театром контракт и теперь дневал и ночевал на работе.
У служебного входа начали караулить поклонники, но оценить всю прелесть и соблазн элементарно не хватало сил, и между приключением с красоткой и сном дома Тристан выбирал сон. Хотя этому способствовал ещё и тот факт, что в любовных делах он всегда чувствовал себя каким-то деревянным. Это Рокко Фортунато славился тем, что не упускал случая развлечься в компании фанаток, Тристан же на этот счет был очень сдержан. И не то чтобы секса не хотелось, очень даже хотелось, но как-то жаль было тратить на одноразовые отношения силы, которых и так оставалось мало.
Самым радостным событием за эти полгода для Тристана был приезд родителей. Он и так по ним очень соскучился, а от ощущения, что они сидят там, в зале, и видят его в свете софитов, видят, ради чего сын так необдуманно, по их мнению, сбежал из дома, внутри все начинало подрагивать от азарта. После спектакля состоялся тот самый, давно назревший разговор, и отец, не скрывая удовольствия, обнял Тристана на выходе из гримерки и заявил, что очень им гордится. Мама просто рыдала от счастья. И Тристан почувствовал, что ему по плечу абсолютно все.
Но эйфория быстро прошла, уступив место адскому напряжению и бесчеловечному графику работы. В какой момент Джеймс Андерсон из доброй феи превратился в злую мачеху, Бенсон так и не понял, но со слов Рича и Рокко, давно к подобному привыкших, режиссер всегда зверел в середине сезона. Особенно он отрывался сейчас, когда на носу был сотый, юбилейный спектакль «Отверженных». И все бы ничего, но у Тристана внезапно прорезался зуб мудрости, от резкого профессионального роста, не иначе. Бенсон страдал вот уже два дня, заглатывая обезболивающие и под их действием неимоверно тупя. И ведь к стоматологу попасть не было никакой возможности: удалить зуб сейчас значило выпасть из обоймы на неделю, непозволительная роскошь, когда через два дня юбилей. И вот Тристан страдал, терпел и тупил, еле открывая рот во время репетиций, потому что челюсть сводило зверски. Даже от хлопка Рича по спине его дернуло, как от электрошока.
В зеркале за спиной Тристана появилась сочувствующая физиономия Рокко.
— Надо тебе компресс из тёплого виски сделать, — но, поймав красноречивый взгляд
Бенсона в зеркале, он тут же покачал головой.
— Хотя да, тебе, наверное, лучше внутрь. Литр.
— Кстати да! Помогает! — оживился рядом Рич, снимая с себя провода с микрофоном.
Тристан замычал, категорически не соглашаясь.
— Я на таких лошадиных обезболивающих, что алкоголь под запретом. Так бы я, может, и выпил.
— Терпи, друг, два дня осталось, — Рокко сжал плечо коллеги, игнорируя шипение. — Сотку отыграем, и попросишь у Джеймса неделю отпуска. У тебя везде дублеры есть, перебьется, в конце концов.
Тут дверь гримерки распахнулась, и в проёме возник тот, кто, как выразился Рокко, перебьется. Андерсон был красный и злой, на виске подрагивали вздувшаяся вена, и надо было быть полным самоубийцей, чтобы сейчас заговорить с ним об отпуске. Двадцать минут назад он воплями погнал артистов со сцены, заявив, что такого издевательства над собой он не потерпит. Хотя все было вполне штатно и без форс-мажоров, просто у главрежа сдали нервы. Бывает, что уж.
— Так, завтра утром чтобы были все, делаем полный прогон. И без опозданий! — Джеймс поискал глазами Тристана. — Бенсон, завтра отдыхай, ты мне на юбилее нормальным нужен, а не дохлой улиткой. Так, что еще? Вашу мать, забыл…
Вся гримерка замерла в ожидании, слушая, как пальцы режиссёра нервно выстукивают по двери.
— Да, вот! В связи с юбилеем у нас через неделю концертное выступление, арии из «Отверженных» с оркестром на сцене Арены.
Тристан не успел сообразить, что именно это может означать, когда из угла уже подал голос Дэвид Солберт, самый старший артист из труппы, знавший Джеймса еще выпускником режиссерского факультета.
— Открытая Арена? Да кто туда придет зимой, холод собачий на дворе!
— Народ уже все билеты раскупил, не сомневайся, на вас посмотреть хотят независимо от погоды, — в голосе Андерсона прозвучали нотки гордости. — А поскольку это концерт, выступаете без костюмов, хоть в шубах, кому холодно. Но утеплители я вам обещаю. Так, и еще. Олдридж, ты где?
Джереми, сидевший за самым дальним столом, подскочил от неожиданности.
— В пятницу двух наших артистов зовут на утреннее ток шоу с Дианой Селми, я хотел отправить Анжольраса и Мариуса, но Бакстер в этот день на выездном выступлении с опереттой. Так что пойдёшь ты и Бенсон.
Тристан, слушая режиссёра вполуха и одновременно счищая с лица грим, так и замер с салфеткой в руке. Приехали. Он резко обернулся к Андерсону, даже не обратив внимания на приступ боли в челюсти.
— Я?! Может, лучше Рокко? Анжольрас с Грантером вместе логичнее, чем с Жавером.
— Нет, идёшь именно ты, это не обсуждается. Тебе полезно, покажешь людям себя вне сцены, а то держишь зрителя на голодном пайке, нельзя фанатов игнорировать. Да не переживай ты так, — видимо, выражение лица Тристана стало совсем растерянным, и Джеймс смягчился. — Никто не ждет, что ты тайны своей личной жизни там начнешь раскрывать. Тем более что идёшь с человеком, который на популярности собаку съел. Все самое каверзное пусть Джереми говорит, а твоя задача — рассказать про Жавера, про постановку и твое в ней место. Пусть народ и без грима на тебя слюни попускает, учитывая, что есть от чего.
И Джеймс дружески хлопнул Тристана по плечу, хитро при этом подмигивая. У Бенсона внутри все смешалось. Вот к этому он готов не был, со зрителями всегда предпочитая говорить через роль, со сцены. Почему-то было очень страшно раскрывать себя настоящего, словно врагам в руки оружие против себя отдаёшь. Хотя врагов вокруг вроде бы и не наблюдалось. Правда, Джеймс уже не раз поднимал с ним тему того, что у зрителя надо подогревать интерес не только ролью. Ну не может молодой красивый парень быть безгрешным, никак. Элайджа Бакстер не в счет, его давно мир именно за безгрешность и любит, но с остальными этот номер не пройдет. Джеймс даже тонко, как ему казалось, намекнул, что, если у Тристана предпочтения с девушками не связаны, так это ж ничего страшного, это нормально, но как хороший актер, он должен притягивать к себе и женскую, и мужскую аудитории. Пусть девчонки по ночам о нем вздыхают, пусть мечтают о своём шансе. А кто там на деле у Бенсона в постели, так это никому знать и не обязательно. Так делается шоу-бизнес.
После этого разговора Тристану стало очень не по себе, особенно, когда он поспешил заверить Андерсона, что в его постели вообще никого в последнее время не бывает. Режиссер казался озадаченным, но быстро махнул рукой и оставил эту тему. А тут вдруг не просто решил к ней вернуться, но еще и выбора Бенсону не оставил. Ток-шоу быть, и точка. Хорошо хоть не одному туда идти. Хотя на это тоже как посмотреть.
Тристан повернул голову и встретился взглядом с Джереми, тот моргнул и улыбнулся краешком рта. Удивительно, но от мысли, что на ток-шоу рядом будет Олдридж, сразу стало как-то легче. Вне сцены их отношения так и оставались никакими, разговоры в гримерке ограничивались репликами исключительно по делу, о совместных походах в бар или еще куда-то после репетиций и спектаклей вообще речи не шло. Тристан нечасто позволял себе загулы, и происходило это только, если Рич и Сенди оказывались особенно настойчивыми. Втроём они и отдыхали, и то чаще или у Сенди дома в компании детей, или у Рича в загородном доме, куда тот перебрался после развода. Иногда к ним присоединялся Рокко, но куда чаще итальянец отрывался в компании Джереми и остальных своих, как он выражался, баррикадных братьев.