Вонзившаяся в затылок Данте боль раскалилась добела. Белые вспышки света затуманили зрение. Пот стекал по вискам. Внезапный ветерок, принесший запах корицы и геля для волос, сдул несколько прядей на лицо. Сильвер. Вон пробормотал благодарность.
— Вот, — сказал Вон и положил пальцы Данте на холодный компресс.
— Мы тебе нужны? — спросил Сильвер. — Или мы можем вернуться к тому, что делали?
— Да, шоу окончено, — ответил Данте, держа компресс. — Но, спасибо.
— Он сел и внезапно подумал о Люсьене, о том, как он мог охладить бушующее пламя в его голове одним прикосновением.
— Слышно что-нибудь от Люсьена? — спросил Данте.
Вон покачал головой.
— Ни звука. — Он долго смотрел на Данте, затем тихо спросил: — Ты когда-нибудь простишь его?
— Честно, я не знаю.
— Он сильно облажался, но он заботится о тебе. Черт, он же твой отец.
— Да, это проблема, не правда ли?
— Тебе надо обговорить это с ним, братишка.
— Брось.
— Я брошу, чтобы ты поднял, — протянул Вон. — Думаю, я пойду поищу в публике парней в плащах и очках. Просто на всякий случай.
Данте опустил компресс. Кровь окрасила голубую ткань. Он смотрел, как бродяга прошел по комнате, скрипя кожей и звеня цепями, а затем проскользнул за кулисы.
Встав, Данте вернулся к столу и открыл полупустую бутылку абсента, взял ее и поднес к губам. Ликер пах анисом, иссопом, полынью, и обещал дать ответы на все вопросы. Но пока он только сотряс потери нескольких проблесков памяти, которые быстро ускользнули. Чертово naturellement. Так же, как и у Хэзер дома.
Он принял тебя и приказал убить твою мать.
Данте хотел вспомнить имя и лицо этого урода. Хотел выгравировать их в своем мозгу. Он сделал большой обжигающий глоток абсента со вкусом черной солодки, сладкий, сильный и с горечью. Он разжег разум. Снял напряжение с мышц.
Данте поставил бутылку на стол, но не отпустил. Когда абсент растекся по венам, боль в голове утихла. Но другая боль усилилась, сильно билась внутри и была беспощадной.
Почему ты отказываешь сердцу?
Он встретился с темным взглядом своего отражения.
— Я не могу доверять ему.
***
«Dogspit» начали свой сет с убийственного барабанного соло, пока их солистка кричала:
— Черт бы тебя побрал, Сиэ-э-этл!
Толпа взревела, как голодный зверь, и звук завибрировал под ботинками Вона.
Публика толкалась перед занавесом, их ботинки долбили по полу, когда «Dogspit» создавали звуковую бурю. Но Вон не смотрел ни на группу, ни на публику. Он стоял у края кулис, держа складку изношенного бархата между пальцами и наблюдая за Данте.
Данте снова приложил бутылку абсента к губам, запрокинул голову и выпил. Парню было плохо. Очень плохо.
Еще с Вашингтона Данте закидывался большим количеством зеленого. Вон подозревал, что это было, чтобы облегчить мигрень или же просто словить кайф. У него появилось стойкое ощущение, что Данте пытается взломать замки своего прошлого ломом с запахом полыни. И учитывая слова Люсьена — это не хорошо.
Голос Люсьена грохотал в памяти Вона:
— Я боюсь за него. Он отказывается отдыхать или грустить. Отказывается выпустить ярость.
— Так почему ты скрываешь правду? Правду, в которой он нуждается?
— Ему нужно время, чтобы исцелиться, прежде чем он встретится с прошлым. Или прежде чем он встретится с тем, кем был, или с тем, чем был. Я хочу, чтобы ты указал ему путь, llygad. И защити его, особенно от самого себя.
— Я выбрал Данте на Пути. Конечно же, я поведу его. Прослежу за ним. Но Данте взрослый мальчик, и я думаю, что он может принимать собственные решения.
— Тебе не следует так думать, пока он не исцелится. Пока он не будет связан.
— Связан? О чем, черт возьми, ты говоришь?
— Защити его от Падших, llygad. Защити Данте от них в первую очередь.
— Зачем?
— Данте — Создатель.
Вон тогда уставился на Люсьена, не в состоянии привести в порядок мысли. Он считал, что Создатели были не более чем мифом, сказкой созданий ночи о силе Падших. Но вот он здесь, наблюдает за тем, как миф прикончил бутылку абсента.
Опустив бутылку, Данте развернулся, как будто решил проверить клавишные, но споткнулся, словно его ударили в висок. Почти уронив бутылку абсента, он продолжал держаться, закрыв глаза, боль тенью легла на его лицо.
Вон услышал, как у Данте перехватило дыхание. Учуял его острый голод.
— Ты еще не питался, не правда ли? — тихо сказал он, подходя сзади.
Данте покачал головой.
— После шоу.
— Ты что, шутишь что ли? Ты же не собираешься сделать это после шоу.
— Да, собираюсь. — Данте поставил бутылку на стол.
— Нет. Ты наверно самый упрямый сукин сын, которого я встречал, но ты слишком молод и терпишь слишком много боли.
Открыв глаза, Данте повернулся к нему лицом, его руки сжались в кулаки.
— Чего, черт возьми, ты хочешь от меня? Уже нет времени!
Вон снял кожаную куртку и бросил в кресло. Расстегнув свои наплечные кобуры, стянул их и положил рядом с оружием, на куртку. Он коснулся пальцами открытого мускулистого запястья.
— Я хочу, чтобы ты взял достаточно, чтобы провести шоу. Сможешь это сделать?
Данте провел рукой по волосам, затем ответил хрипло:
— Да.
— Ладно. — Вон сел на пол перед раздражающе большим мягким креслом, облокотившись на него спиной и вытянув ноги. Он поднял очки на макушку, взглянул на Данте и похлопал его по бедру.
Данте сел. Кожа и латекс заскрипели, когда он наклонился и поцеловал его, приоткрыв рот, когда Вон разомкнул губы. Его язык скользнул по языку Вона, и он почувствовал вкус солодки и алкоголя. Вон вдохнул пьянящий аромат Данте, пульс участился.
— Merci beaucoup, mon ami, — пробормотал Данте, когда поцелуй кончился. Он удержал взгляд Вона, золотые языки пламени мерцали в глубинах темных открытых глаз.
— Честь для меня, — прошептал Вон. Он поднял руку и погладил волосы Данте. Пропустил шелковые темные завитки между пальцами.
Данте обхватил запястье Вона и поднес к губам. Он закрыл глаза. Вон почувствовал тепло губ, затем быстрый укол, когда клыки пронзили кожу. Данте пил сдержанными глотками.
Выдох вырвался из губ Вона. Его пальцы напряглись в волосах Данте, намотали пряди и потянули. Данте вздрогнул и тихо застонал. Удовольствие растекалось между ними, как теплый мед, пульсируя от губ к плоти, от разума к разуму, от сердцебиения к сердцебиению. Но Данте остановился несколькими минутами позже, подняв голову и отодвинув руку Вона. Когда Данте встал на колени, Вон отпустил его волосы.
— Этого недостаточно, братишка. Садись обратно.
Нагнувшись, Данте глубоко его поцеловал, разделяя виноградно-сладкий вкус крови, разделяя лихорадочный жар.
— Этого должно быть достаточно, — прошептал он Вону в губы. — Я не могу остаться. Что-то… просыпается… внутри.
— Данте…
Выскользнув из рук Вона, Данте встал на ноги, повернулся и пошел прочь. Энергия потрескивала на кончиках его пальцев. Голубой огонь окружал ореолом руки. Он сжал светящиеся ладони в кулаки.
Создатель. Неконтролируемый.
Пот бисеринками покрыл лоб Вона, но внутри он был холоден. Вопрос, который ему Данте задал, пока они ждали своего рейса в Сиэтл в аэропорту Louis Armstrong International, раздался в голове:
— Если я единственный существующий Создатель, как сказал Люсьен, тогда кто научит меня всему, что я должен знать?
У Люсьена был ответ на этот вопрос.
И Люсьен хранил тишину уже неделю, тишину, которая оставила Вона в неловкости. Тишину, которая оставила Вона смотреть в небо ночью и вслушиваться в хлопанье крыльев.
Защити его от Падших, llygad. Они будут использовать его без милосердия.
Люсьен не должен был прерывать связь, не добровольно, не тогда, когда он рассчитывает, что Вон будет в ответе за жизнь Данте.
Наблюдая за тем, как Данте уходит с голубым пламенем, вьющимся вокруг его кулаков и с отчаянием на бледном лице, Вон понял, что должен найти ответ на вопрос, который задал Данте.
До того, как станет слишком поздно.
Глава 17
Геенна
Дно Шеола
22 марта
Когти царапали Люсьена, оставляя глубокие следы на плоти, от ключиц до бедер. Боль обожгла сознание, как раскаленное докрасна железное клеймо, когда он качнулся в воздухе, и от движения крюки глубже вонзились в плечи, прорезая мышцы. Из-за быстрых взмахов многочисленных пар крыльев горячий, сернистый, вонючий воздух обдувал лицо, а отвратительное чирикание chalkydri[36] заполнило уши.
Люсьен отказывался открывать глаза, хотя этого и требовал chalkydri. Он уже насмотрелся на своего мучителя. И знал, что тот парил рядом в этой темной Преисподней, держась в воздухе благодаря дюжине пар быстрых, как у колибри, крыльев. Его длинное змееподобное тело извивалось, черная чешуя блестела, словно крошечные декоративные сапфиры.
Золотокрылый chalkydri всегда был очень быстрым, он гордо поднял голову, которую венчал покрытый перьями острый полумесяц, когтистые лапы похлопывали по драгоценной коже. Высокородный, судя по всему.
— Яхве всегда сожалел о том, что произвел на свет chalkydri, — солгал Люсьен охрипшим голосом. — Твое появление стало доказательством его безумия, и он…
— Убийца! — прошипел chalkydri. — Убийца Создателя!
Когти снова вонзились в грудь Люсьена. Еще одно обжигающее клеймо загорелось в сознании. Всякий раз, как его раны заживали, chalkydri наносил новые. Так продолжалось с тех пор, как его и Лилит схватили.
— Он всегда хотел уничтожить тебя, — закончил Люсьен сквозь сжатые зубы.
Злобное чирикание заполнило пространство. Бешеное чирикание. Взмахи крыльев усилились. «Так, — подумал он, — прибыли и другие chalkydri, чтобы защитить свою честь».
И тем самым повеселить Габриэля и его свиту.
Три стражника Падших несут Люсьена по воздуху за цепи, стремительно минуя черные с золотыми крапинами мраморные колонны, охраняющие широкий вход во дворец, влетая в огромную пещеру. Боль сквозит по краям его связанных крыльев, цепи натирают лодыжки и запястья, но его разум спокоен, щиты подняты. Ему становится интересно, сковали ли Лилит так же. И он надеется, что нет.
Она пыталась меня предупредить.
Эскорт отпускает Люсьена, и он валится на блестящий мраморный пол, связанные крылья тщетно пытаются поднять его в воздух. Но он тяжело ударяется, приземляясь на бок, цепи звенят о камень. Черные круги плывут перед глазами. Wybrcathl — льющаяся вибрирующая трель — тысячи ртов эхом отдается по тронному залу дворца, когда звучат голоса высокородных Падших, создавая песни и высказывая мнения, красиво организовывая хор. Люсьен сдерживает инстинктивное желание спеть в ответ ангелам в килтах и платьях, стоящим на небесно-голубом полу.
Моргая, он прочищает зрение, поднимается на колени прежде, чем золотокрылый Уриэль или чернокрылый Инг смогут опуститься и поднять его. Выпрямившись с максимальным достоинством, которое позволяют цепи и связанные крылья, Люсьен встает и разворачивается лицом к трону, с которого он когда-то правил. Запах дома — жасмин, дымчатая мирра и глубокая черная земля — заполняет ноздри, он делает глубокий вдох.
Но то, что он видит, сжимает сердце, словно холодный кулак, превращает его в лед. Сложив золотые крылья за спиной, Габриэль стоит перед древним черным троном, усыпанном звездами, и резные мраморные крылья окружают его, как лепестки цветка. На меньшей, не так богато украшенной, версии трона, вытянув ноги перед собой, развалился Утренняя Звезда, его белые коротко подстриженные волосы обрамляют привлекательное утомленное лицо.
А за ним, в платье сумеречно-синего цвета, стоит Лилит. Она встречает взгляд Люсьена, подняв подбородок, внезапно краска заливает ее щеки.
Его Лилит, как и всегда, — шахматный игрок. Удерживая ее взгляд, Люсьен кланяется, звеня цепями. Багрянец на ее щеках усиливается, а подбородок поднимается выше.
Габриэль машет рукой, и хор wybrcathl замолкает.
— Итак, долгожданный суд над убийцей Яхве, — говорит он, его мелодичный голос разносится по воздуху. Он спускается по ступеням с помоста с медленной осторожностью, лицо его задумчиво, карамельного цвета волосы вьются густыми волнами у бедер в фиолетовом килте. Свет ламп поблескивает на серебряных наручах на обоих запястьях. — Я часто думал, что если мы не найдем другого creawdwr, то только потому что этот aingeal — этот убийца Создателя — все еще продолжает дышать.
Габриэль останавливается перед Люсьеном. Презрение отражается в его золотых глазах, на губах появляется улыбка.
— Что ты скажешь, Самаэль? Какие будут оправдания? Пожалуйста, позабавь нас.
— Мне казалось, ты достаточно позабавился, — говорит Люсьен чистым и глубоким голосом, его слова отскакивают от полированных мраморных стен дворца. — Все еще пытаешься выкачивать силу и честь из других, потому что тебе своих не хватает?
Улыбка Габриэля становится напряженной. Крылья дрожат.
— Возможно, ты не понимаешь, Самаэль. Я правлю Геенной.
Люсьен задумчиво дотрагивается рукой до подбородка, звеня цепями.
— Правишь? В смысле, греешь трон, пока не придет кто-то более достойный? — Его взгляд скользит по лицам наблюдающих, отмечая те, что ему знакомы, и те, что нет; затем он кивает. — Разумные, мои братья и сестры. Вскоре Габриэль должен достаточно согреть его даже для самой холодной задницы.
Кто-то в полукруге толпы охает, но несколько других еле сдерживают смех. Позади Габриэля улыбка мелькает на губах Утренней Звезды.
Все веселье стирается с лица Габриэля, и он напрягается, мышцы на плечах бугрятся.
— Я думаю, время в Шеоле идет как должно, — говорит он напряженным голосом. — Минута молчания для раздумья.
— Минута молчания — вещь всегда хорошая, — бормочет Люсьен. — Но, возможно, ты мог бы постоять в углу? Нет надобности кидаться в Преисподнюю.
Открытый смех раздается в воздухе и тут же обрывается.
Гневно нахмурив брови, Габриэль поднимает руку, ладонью вверх, а затем сжимает пальцы, его кипящий взгляд удерживает взгляд Люсьена. Янтарные когти пронзают кожу, появляется кровь, темная и ароматная.
— Тебе потребуется нечто большее, чем кровь и заклинание, чтобы сковать меня, грелка, — говорит Люсьен.
— Да, — соглашается Габриэль. И погружает коготь в собственную кровь, дотрагивается им до лба Люсьена. — Мне нужно твое истинное имя, — темная улыбка искривляет его губы.
Золотой ужас вонзается в живот Люсьена. Он смотрит на Лилит. Та опускает взгляд на свои симпатичные ножки в сандалиях.
— Я привязываю тебя, Сар ха-Олам Элохима, — произносит Габриэль, — к тверди Геенны и сковываю силу внутри тебя, бесполезную и беззвучную до тех пор, пока я не освобожу тебя, — Габриэль рисует кровавый символ на лбу Люсьена, полупрозрачный свет исходит из его ладоней и закручивается вокруг Падшего, связывая его нематериальными веревками. — Пока Геенна угасает, ты будешь угасать вместе с ней. И сотворено это моим именем.
Люсьен удерживает взгляд Габриэля, пока ангельские чары вьются вокруг него, в нем, холодные и зудящие, заключая его энергию, его огонь в паутину льда и превращая его wybrcathl в ледяной поток, заглушая песнь.
— Однажды я освобожусь от чар, — шепчет Люсьен. — И в тот день рассвет для тебя исчезнет на веки вечные. Помни это, Габриэль Грелка. Я тоже знаю твое имя. Думай об этом. Долго думай.
Внезапно беспокойство появляется на лице Габриэля. Он отходит на несколько шагов из-за того, что видит в глазах Люсьена.