Холодная страсть
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: террорист/студент
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Психология, Даркфик, POV
Предупреждения: Смерть персонажа
Размер: Мини, 39 страниц
Кол-во частей: 5
Статус: закончен
Описание:
История про русских террористов начала ХХ века. Роман в подпольной динамитной мастерской и сопутствующие сложности.
Публикация на других ресурсах:
Все, что я пишу, кто угодно может использовать, как угодно. В том числе и не по назначению.
Примечания автора:
Все нежное, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в революционере единою холодною страстью революционного дела. Он не революционер, если ему что-либо жалко в этом мире. (с) — Нечаев, "Катехизис революционера".
И вообще, употребляйте эту вещь полностью.
Часть 1
Можно сказать, он пришел к нам сам. До этого он несколько месяцев работал в одной из наших тайных типографий в Москве, пока не уговорил ее организатора, Евгения Михайловича — человека проверенного и заслуживающего всякого доверия — рекомендовать его Б.Н. в боевую дружину. А уже Б.Н. представил его нам.
Мы встречались в номере одной петербургской гостиницы привычным составом — я, Леопольд и Ирина. Поздним вечером пришел Б.Н. и привел с собой этого мальчишку. Его звали Савелий Киршин, по происхождению мещанин, родился в Красноуфимске, учился в местной гимназии, а два года назад приехал поступать в Московский университет. Хоть я сам давно уже не студент, однако настроения учащихся знаю — каждый отличник в эсерах, каждый неуспевающий в анархистах. Тянет молодых на приключения и подвиги, манит романтика бунтарства. Студенчеством да еврейством и живо революционное движение.
Савелию было на вид лет восемнадцать — девятнадцать. Не буду отрицать, что он сразу мне приглянулся, хоть, в общем-то, в нем не было решительно ничего необычного, и красивым его вряд ли можно было назвать. По-детски гладкое открытое лицо, пшеничного цвета кудри, голубые восторженные глаза. Росту среднего, телосложения худощавого, даже хрупкого. Весь какой-то нервный, пугливый и любопытный одновременно, как лисенок. Слишком явно смущается и боится нас, не знает, куда деть руки и как себя вести. Б.Н. представил нас всех, ободряюще тронул парня за плечо и, пройдя в центр номера, сел на софу рядом с Ириной.
— Уважаемые товарищи, я хотел бы вступить в вашу боевую дружину, — очень волнуясь и даже чуть заикаясь, проговорил Савелий.
Сомневаюсь, что мы произвели на него положительное впечатление в ту самую первую встречу. После череды мартовских арестов наша дружина переживала, пожалуй, худшие времена. Все мы были на нелегальном положении. Леопольд разыскивался за убийство помощника пристава. Ирина только недавно вернулась из Швейцарии, где лечилась от душевной болезни. Б.Н. последнее время снова начал употреблять морфий, оправдываясь тем, что испытывает нестерпимые головные боли. И я со своими уродствами. Решительно нечем было восхищаться. Он увидел не отважных террористов из своих юношеских мечтаний, а четырех мрачных, настороженных, измученных борьбой людей.
Мы молчали, разглядывая его, и парень разнервничался еще больше. Он не знал, к кому ему следует обращаться и на кого смотреть, поэтому переводил взгляд то на Б.Н., то на Леопольда. Разглядывать красавицу Ирину он по-мальчишески стеснялся, как и пялиться на мое обезображенное лицо.
— Я не буду спрашивать вас, почему вы выбрали террор, — нарушила тишину Ирина. — В конце концов, у каждого из нас на это свои причины. Но скажите, юноша, на что вы готовы ради террора?
Ирина — настоящая дворянка. Тонкая, элегантная, с белой кожей, еще больше подчеркнутой черным строгим, будто траурным, платьем и густо, дочерна, «по-египетски» накрашенными глазами. Она манерно курит, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу, стоящую на подлокотнике софы. Ей бы обсуждать с другими девицами наряды и женихов, а не бомбы и убийства. Только что бы мы в таком случае делали без нее?
— Я… я готов на все, — ответил Савелий.
— Убить и умереть? — жестко уточнил Леопольд.
— Если это будет необходимо, то да… я надеюсь.
Ирине эта нерешительная оговорочка не понравилась, но я, если честно, с большим недоверием отношусь к тем, кто, слепо увлеченные идеей, бьют себя в грудь и заявляют, что ни о чем в жизни так не мечтают, как только совершить подвиг во имя революции.
— Расскажите нам, в чем заключалась ваша деятельность в Москве у Евгения Михайловича, — попросил Б.Н., и парень охотно и с облегчением, как мне показалось, начал рассказывать. Потом мы с Леопольдом поспрашивали его об умениях и навыках, которыми он обладает и которые могут оказаться полезны. Меня очень порадовало, что Савелий учился на естественном отделении физико-математического факультета, причем учился хорошо.
После допроса Б.Н. отпустил его, сказав, что нам нужно посоветоваться между собой.
— Идите, молодой человек. Если будет необходимо, мы сами с вами свяжемся.
Он поблагодарил с робкой улыбкой на губах, поклонился и вышел.
Б.Н. устало откинулся на атласную спинку софы и потер пальцами ноющие виски. Через несколько часов ему уже необходимо будет сделать себе очередное впрыскивание раствора морфия, но это позже, это его личное, а пока я встал, чтобы разлить по рюмкам коньяк на троих. Леопольд обычно пил какое-то матросское пойло из собственной фляги.
— Что скажете, товарищи? — спросил Б.Н. Сам он высказываться не стал, ясно, что он уже принял решение — нам очень нужны были люди, а выбирать особо не из кого.
— Слишком молодой, — скептически протянула Ирина, по привычке обводя губы кончиком янтарного мундштука. Это заявление должно было бы прозвучать нелепо из ее уст, ведь ей самой всего двадцать один, но у нее за плечами три года в революционном движении, два из которых — в боевой дружине. Она, по большому счету, была права; хоть мы и не чураемся привлекать в помощники мальчишек десяти и двенадцати лет, но мы не принимаем их в состав боевой дружины.
— Молодой — можно научить, — возразил Леопольд.
— Разве такой может бомбы метать? — усомнилась Ирина.
— Бомбы метать может любой, у кого есть руки и вера в террор, — веско заявил Б.Н. и обратился ко мне: — Николай, что скажешь?
Я обвел взглядом товарищей. Ирина явно против, хотя и не категорична, Леопольд в принципе не возражает, но ему, матерому боевику, лично обучать мальчишку, видимо, не с руки. Похоже, все зависит от меня.
— Мне нужен помощник в мастерской, — сказал я. Это не было неправдой, помощник действительно не помешал бы.
Б.Н. и Ирина подозрительно покосились на меня. Они давно знали. Б.Н. — потому что наблюдателен по природе и отлично разбирается в людях, Ирина — потому что однажды хотела залезть ко мне в постель, и мне пришлось объяснить ей, почему со мной у нее ничего не выйдет. Леопольд, к счастью, даже не догадывался.
— Я последнее время стал работать неаккуратно, — усмехнулся я, вытягивая перед собой левую руку в перчатке, напоминая всем присутствующим.
Шесть месяцев назад по моей неосторожности во время изготовления снаряда воспламенилась термитная смесь. Мне сильно обожгло руку и левую сторону лица от подбородка до скулы. К врачам я не обращался, меня лечила товарищ Валя, наша связная, а по профессии — фельдшер. Шрамы от ожогов остались страшные. А два пальца на левой руке я сам отрезал, когда понял, что они все равно не сохранят подвижность, а боль при каждой перевязке доставляют нестерпимую. Хорошо помню, как через несколько дней после инцидента ко мне, лежащему в лихорадке на конспиративной квартире, пришел Б.Н. и принес морфий. Единственное, что он спросил тогда у меня: буду ли я продолжать работать с взрывчатыми веществами или ему нужно искать нового техника. Конечно, я ответил, что буду, и делал все от меня зависящее, чтобы как можно скорее вернуться к своим обязанностям…
— Значит, решено, — подытожил Б.Н. — Завтра сообщим товарищу Савелию, что он принят в ряды нашей доблестной боевой дружины. Николай, подержи его пока в московской мастерской, а там видно будет. Нам здесь нужно немного сориентироваться… наметить приоритеты, так сказать.
Я кивнул. Нужно придумать нашему товарищу Савелию какую-нибудь кличку. Это настолько обязательно, что уже стало делом привычки. Иной раз сам забываю, что крестили меня вовсе не Николаем, и Ирина совсем не Ирина, а Ксения… Может, Херувимом его назвать — похож ведь, ничего не скажешь… копна золотистых кудрей, ямочки на щеках, когда он улыбается этой своей дрожащей улыбкой, ясные светлые глаза… но нет, слишком вульгарное прозвище. А вот… я даже позволил себе чуть улыбнуться собственным мыслям. Да, Лисенок, пожалуй, самое подходящее.
***
Поначалу Савелий меня боялся, что несколько осложняло наше общение. Я не мог отделаться от мысли, что это связано с моими ожогами, хотя Б.Н. когда-то прямым текстом сказал мне, что я слишком переживаю на этот счет и единственная проблема шрамов в том, что они являются очень узнаваемой приметой, что делает меня легкой добычей для филеров.
25 августа мы с Савелием выехали из Петербурга в Москву поездом. При себе у меня имелись фальшивые документы, выправленные для меня одним товарищем из Центрального Комитета, но их никто не требовал предъявить. Я велел Савелию поддерживать разговор с другими пассажирами, пока я буду сосредоточенно читать газету. Я думал, ему придется учиться нести всякую отвлекающую внимание ерунду сторонним людям, что в деле конспирации бывает крайне полезным, но оказалось, именно непринужденные пустые разговоры у него выходят отлично. Видимо, сказывался опыт студенческой жизни. Не такой уж он стеснительный и неловкий, когда нужно. А тогда, при первой встрече, верно, слишком был напуган серьезностью мероприятия. Будто думал, что мы можем его убить, если сочтем его кандидатуру неподходящей.
Я старался быть с ним доброжелательным и мягким, насколько это вообще было в моем характере. Я пытался расспрашивать его о доме, о семье, чтобы придать нашему общению оттенок дружественности, но такие разговоры давались ему тяжело, и если он и говорил о родителях, то напряженно сжав на коленях руки и кусая губы. Было видно, что ему неприятно об этом вспоминать и рассказывать. Б.Н. был такой же — все его родственники были непримиримыми противниками революционного движения, и в последние годы он почти не поддерживал с ними отношений и говорил, что для него вовсе не существует другой семьи, кроме товарищей по партии. Он обмолвился как-то, что ему однажды пришлось угрожать револьвером отцу, чтобы тот не пытался препятствовать ему покинуть дом — одного этого эпизода было довольно, чтобы представить полную картину отношений между Б.Н. и его родными… Что до меня, то в моем случае все было проще — четыре года назад на каторге от голодного тифа умер мой брат, виновный лишь в том, что на железнодорожной станции, на которой он работал, случилась стихийная трехдневная стачка. С тех пор революционное движение приобрело в моем лице союзника, а царская власть — личного врага.
Сам не знаю, с чего мне вдруг захотелось рассказать об этом Саве — мальчишке, которого я знал всего несколько дней. Я вообще становился в его присутствии странно болтливым, хотя обычно товарищи шутили, что из меня и на допросе слова не вытянешь. Наверное, мне очень хотелось показать ему, что я такой же человек, как все остальные, и не стоит испытывать какой-то суеверный трепет перед кем бы то ни было, только лишь потому, что этот кто-то — террорист. Хотя, признаюсь, в самом начале моего знакомства с эсеровской средой я и сам испытывал такие же чувства по отношению к Б.Н., который, будучи всего на три года старше меня, казался мне тогда несказанно более опытным и зрелым во всех отношениях.
Савелий вдумчиво выслушал мой рассказ о покойном брате. Это было на квартире у нашего друга (то есть у товарища, лояльного к боевой дружине), куда мы с Савелием наведались немедленно по прибытии в Москву. За ужином хозяин угостил нас ликером, а после вышел по своим делам, оставив наедине, вот меня и потянуло на задушевные беседы.
— Я так и подумал, когда вас увидел, — сказал Савелий, когда я закончил рассказывать.
— Что подумал?
— Что у вас, наверное, есть личные причины.
Мои мотивы были личными в самом начале, когда я не глядя, с головой окунулся в революционное брожение. Поначалу я руководствовался какими-то неясными соображениями мести, а кому и чему конкретно — я не мог сформулировать. Кажется, сейчас память о брате превратилась во что-то формальное, но уже не необходимое, сродни самовнушению. Я пришел в боевую дружину ради него, но теперь остаюсь в ней ради Б.Н. и Ирины, ради нашего общего дела и России.