— Ты, может быть, думаешь, что я поступаю жестоко? — тихо спросил Б.Н.
«Может быть, ты бы хотел остаться на квартире с Ириной, глотать хозяйкины успокоительные отвары, а я бы разобрался со всем сам?» — должна была означать его реплика.
— Нет, — ответил я. — Ты поступаешь правильно.
Леопольд высадил нас около церкви, и мы около четверти часа брели до дачи по присыпанным снегом дорожкам мимо зарослей голых мертвых кустарников. Моя мастерская уже не казалась мне родным и безопасным местом. Едва я переступил порог меня прошибло до одури поганое ощущение, будто я зашел в оскверненное — выражаясь клерикальным языком — нечистое место.
— Во сколько он обычно возвращается? — спросил Б.Н., проходя в гостиную.
— Теперь стал немного раньше, около четырех часов, — ответил я.
— Ну что ж, подождем.
Я проверил, насколько хорошо закупорены жестяные оболочки с динамитом, и сложил их в один чемодан, в другой упаковал свои инструменты вместе с кой-какими личными вещами. Б.Н. достал из своего портфеля небольшой футляр и попросил несколько минут уединения. Я знал, что ему нужно сделать себе инъекцию морфия, и не стал мешать.
Минуты тянулись долго. Даже перед первым покушением я не испытывал такого тяжелого, удушающего чувства. И вместе с тем я был полностью закрыт для всякого рода бытовых переживаний, какие могут испытывать люди от сознания предательства близкого человека. Я не чувствовал боли, только холод, как это бывает, верно, при смертельном пулевом ранении. Единственное, что мне было нужно: убедиться совершенно в том, что Б.Н. не ошибся в своих выводах. Мне нужно было услышать от Савелия действительное признание в том, в чем мы заочно признали его виновным.
Сава пришел, как обычно в четыре часа, как будто совсем ничего не случилось. Я слышал, как он возится в сенях, разувается и снимает ватник.
— Иди, встреть, — велел мне Б.Н.
Должно быть, что-то отражалось на моем лице, так как Савелий спросил, в чем дело.
— Б.Н. хочет поговорить с тобой, — ответил я.
Мы прошли через гостиную в главную комнату, я пропустил мальчишку вперед и остановился в дверном проеме.
— Садитесь, господин Киршин, — сказал Б.Н., указывая на выдвинутый в середину стул.
— Что случилось? — спросил Сава.
Б.Н. зажмурился и знакомым усталым движением потер виски.
— Ну, не будем ходить вокруг да около. Я уже устал от этого. Говорю прямо: вас обвиняют в сношениях с охранным отделением.
Я вспомнил, как в поезде во время поездки из Финляндии к нам пристал таможенный офицер с вопросом, что мы везем в чемодане, и как быстро Лисенок сообразил, что сказать. И сейчас прямое заявление руководителя его не ошарашило и не смутило.
— Кто же? — быстро спросил он.
— Один из наших товарищей видел вас выходящим из дома, где полицейский служащий Крафт проводит встречи со своими осведомителями.
— Он ошибся, я не знаю никакого Крафта.
Эта первая реакция Савелия, совершенно рассудочная в такой ситуации, в которой невиновному человеку было бы невозможно сохранить спокойствие, еще больше убедила меня в том, что мы не ошибаемся.
— Хорошо, тогда ответьте, где вы были 22-го числа прошлого месяца вечером.
— Не могу помнить. Либо с вами, либо здесь. Где мне еще быть?
— Тебя не было ни здесь, ни с моими товарищами, — сказал я.
— Вспомни, Николай, я, верно, ходил в город что-то купить или по поручению…
— Нет.
— Товарищи, это глупость!
Он резко вскочил со стула. Б.Н. так же быстро, естественным и неуловимым движением достал из внутреннего кармана пиджака маленький браунинг. Я ни разу не видел, чтобы наш руководитель сам стрелял в кого-либо, но я не сомневался, что у него хватит и решительности, и умения.
— Извольте сидеть смирно, — сквозь зубы процедил Б.Н.
— Товарищи, вы обвиняете меня, исходя из голословных показаний неизвестного лица, — поспешно заговорил Савелий. Теперь я видел, что его слегка трясет, а на лбу выступили капли пота. — Могу я хотя бы узнать, кто это?
— Можете. Это анархист, известный под именем Александр, из рабочих. Вы его, конечно, помните. Его товарищи из-за вас отправились на бессрочную каторгу.
— Почему вы это говорите? — простонал Савелий. — Между прочим, почему вы не предполагаете, что этот Александр сам выдал своих товарищей и перекладывает вину на меня? Это объяснило бы, во всяком случае, почему он, в отличие от своих товарищей, на свободе.
«Он знает, что Александр стал осведомителем охранки, — понял я. — И знает об этом от Крафта».
— Потому что он сам признался в своей провокаторской роли и сам пришел к нам с целью предупредить о предательстве. Причем, как вы понимаете, немало при этом рисковал, не только свободой, но и жизнью, — Б.Н. чуть улыбнулся, или это дернулся от нервности уголок его губ.
Савелий замолчал, закрыл лицо руками. Он не ожидал того, что Александр решился признаться нам, и ему нечего было ответить. Б.Н. почувствовал слабину и сразу заговорил совсем другим, мягким и как будто сочувствующим тоном:
— Ну, скажите же правду хоть раз. От этого напрямую зависит ваша судьба.
— Нет, не зависит, — ответил Савелий, кивком указывая на пистолет, который Б.Н. все еще держал в руке.
— Пожалуй, я слукавил. Но все-таки ответьте: как давно?
— С января этого года, — ровно ответил Сава.
Значит, еще до типографии. Это должно было бы меня удивить, но почему-то показалось совершенно не важным. А вот Б.Н. присвистнул, и даже глаза у него радостно заблестели.
— Господи! Неужели идейный монархист? — с искренним восхищением осведомился он.
— Нет, не монархист. Конституционалист.
— Я бы с радостью выслушал вашу истинную политическую позицию и даже с удовольствием подискутировал бы, но, увы, время поджимает. Николай, будь добр, свяжи ему понадежней руки. Для предотвращения всяких нежелательных случайностей.
Веревку Б.Н. принес с собой в портфеле, хотя в кладовке валялся целый моток. Мальчишка не сопротивлялся.
— Вы слышали, наверное, господин Киршин, — снова обратился к нему Б.Н., — об убийстве на улице Щипок несколько месяцев назад. Трое революционеров — если позволительно их так называть — убили бывшего товарища, уличенного в провокаторстве. И мать его заодно. Как убили… ну, по лицу вижу, что сами знаете, слышали. Еще бы, все газеты смаковали… Ну так мы ничего подобного делать не намерены. Это уже та грань, за которой революционное дело превращается в изуверство…
Б.Н. положил браунинг на стол и начал из длинного отреза веревки крутить правильную висельную петлю. «Наверное, Леопольд научил, — отстраненно подумал я. — Он и мне когда-то показывал для наглядности, как виселица работает».
— В сенях балки есть, — подсказал я.
Когда мой руководитель вышел из комнаты, мальчишка посмотрел на меня так, что недобитые остатки чего-то человеческого во мне отчаянно заметались, выворачивая внутренности болью.
— Эй, Лисенок, — я ласково погладил его по щеке, как делал много раз, — скажи, тебе хоть было хорошо со мной? Или и тут притворялся?
— Конечно, было! Клянусь тебе, это — настоящее. Николай, помоги!
Эту последнюю фразу услышал Б.Н., возвращаясь в комнату.
— Мы с вами обращаемся по-человечески, так и ведите себя, как человек, — бросил он, презрительно поморщившись, и коротко приказал мне: — Давай его в сени.
Перекладины под потолком в сенях были из березового бруса в три пальца толщиной. Я засомневался, выдержат ли. Не уверен, то ли я долго смотрел на них, то ли все-таки озвучил свои сомнения вслух, но Б.Н. махнул рукой: «Выдержит. Он весит-то пуда три». И прибавил, проследив за взглядом Савелия, направленным на входную дверь:
— Даже пытаться не советую.
— Он так перекреститься не сможет, — сказал я, когда мы поставили Киршина на табурет. Руки у мальчишки все еще были связаны за спиной.
— А надо?
— Может, икону принести? — предложил я, сам не зная, зачем растягиваю это мучение.
— Вам нужно икону поднести или еще что? — Б.Н. тряхнул Савелия за локоть и, не дождавшись ответа, пожал плечами.
— Нет, так нет. Николай, — и сверкнул на меня черными глазами; в руке опять возник маленький браунинг. Я сделал шаг и выбил табурет из-под ног Киршина.
Леопольд мне рассказывал, что петлей больше пугают, а на самом деле не страшно совсем, быстро. Пожалуй, прав был. Пара секунд, и все.
— Идем, возьмем вещи, — сказал Б.Н.
С двумя чемоданами со всем необходимым для изготовления снаряда и немногими моими пожитками мы покинули дачу, заперев на ключ входную дверь. Шли по узкой черной полосе следов, оставленной на запорошенной снегом тропинке, ведущей к церкви. Возле церкви всегда стоял хотя бы один извозчик.
— Николай, ответь мне на один вопрос, — произнес Б.Н., не останавливаясь и не поворачивая ко мне лица. — Продолжишь ли ты принимать участие в нашей борьбе, или мне нужно искать нового техника?
Разумеется, я ответил, что буду продолжать.
***
Мы, конечно, не ждали, что убийство провокатора пройдет для нас безо всяких последствий. Мы вынуждены были отказаться от плана покушения на генерал-губернатора. Леопольд безо всякой специальной подготовки застрелил на железнодорожной станции в Петербурге генерал-майора, командира семеновцев. Верный себе, сдаться властям он не захотел и отстреливался до последнего, ранив еще двоих человек, прежде чем погибнуть самому. Нас с Ириной взяли на конспиративной квартире, а Б.Н. задержали на границе. Его судили как лидера боевой дружины и приговорили к смертной казни. Ирине, ввиду возраста и состояния здоровья, определили в качестве наказания ссылку в Уфу, к родителям. Меня обвиняли в убийстве Киршина, я и не отрицал. Все шло к веревочке, но в последний момент суд решил проявить ко мне снисхождение и заменил смертную казнь бессрочной каторгой.
Через полгода мы встречались в номере одной женевской гостиницы почти что привычным составом — только теперь с нами не было Леопольда. Б.Н., похоже, покончил с морфинизмом, и им владела обычная жажда активной революционной деятельности. Он добился, чтобы Центральный Комитет выделил нам денег для организации новой динамитной мастерской, на этот раз в Женеве. Я стал готовиться к новой террористической кампании.